– Довольно пессимистичные взгляды для бывшего сотрудника "Эпсилона", – хмыкнул Ларин, которому стариковские параноидальные рассуждения порядком надоели.

– Реалистичные. У толерантности, голуба, есть парный термин – "порог резистентности". Терпеть можно лишь до определенного предела, а потом это идет во вред тому, кто терпит. Для того мы и позволили аутерам оккупировать Марс, чтобы они не пришли в наш дом. Это попытка не допустить острого приступа ксенофобии у землян и неминуемого конфликта.

– Так что же выходит? По-вашему, порог резистентности уже пройден, и мы проиграли войну, которая еще не началась? Нет никаких шансов?

– Почему же? Есть, конечно. Только "как прежде" все равно уже не будет. Если человечество хочет выжить, ему придется измениться. Выживают, как известно, наиболее приспособленные.

В словах Терри было разумное зерно, но тогда все это было настолько далеко от жизни Ларина, что вдаваться в подробности не хотелось. Если бы он только знал, что будет добывать лед для снеговиков и сам превратится в замороженную глыбу.

Кто знает, может, аутеры загнали их на Фригорию, как крыс в лабиринт – для изучения в лабораторных условиях. Исследуют реакцию и поведение. Сталкивают друг с другом, натравливают снегожорок, смотрят, насколько земляне сообразительны, быстро ли у них формируются условные рефлексы, как проявляются инстинкты. А потом какой-нибудь Сегура защитит диссертацию и разработает стратегию завоевания Земли. Разве не так же поступили бы люди, прилетев на планету, населенную разумными, но отсталыми грибами?

Возможно, снегожорка не съела Шая, а как охотничья собака утащила добычу хозяину. Ученый-аутер разморозил безрукого, распял на расправилке и ковыряется во внутренностях, как когда-то Дальний изучал инопланетную анатомию.

Возбуждение сменилось тоскливой безысходностью. Зря он о Земле вспомнил. В первый же день на Фригории новичкам втолковали: про жизнь на Земле ша! Чего зря душу травить, если не суждено ее больше увидеть. И теперь Ларин убедился в справедливости этого требования.

Мысли распирали замороженный мозг, время тянулось бесконечно долго. Запретив себе вспоминать земную жизнь, Тимур развлекался как мог. Слушал подземные песни снегожорок. Дыр-дыр-дыр-дыр. Дыр-дыр. Словно отбойным молотком по голове. Пели они долго, иногда поодиночке, иногда хором. Промороженное тело отзывалось неприятной вибрацией. А может, это только казалось. Когда подземные звуки стихали, Тимур начинал повторять таблицу умножения, складывал и умножал в уме трехзначные числа. Пытался в деталях представлять и описывать лица соседей по бараку. Потом мысленные упражнения надоедали до чертиков, и Тимур просто тупо смотрел в черное пространство, ожидая, когда придет его мучитель.

Иногда он засыпал и видел бесконечный черно-белый сон. Он был Радой и брел по заснеженной равнине по колено в снегу. Из-за сильной бури не видно ничего дальше вытянутой руки. Ветер ревет в уши, хлещет мокрым снегом по лицу. Рада закрывает глаза, идет вслепую. Падает на колени, поднимается и снова движется вперед. Буря срывает шапку, едва отросшие волосы превращаются в ледяную каску. Колючий снег сечет лицо. Кто-то невидимый смотрит на нее, скрытый от глаз кипенно-белым ледяным тюлем. Рада пытается разглядеть его, и…

Тимур проснулся. Ощущение чужого присутствия осталось. Словно кто-то только что заглянул ему в лицо и скрылся за чернильной тьмой пещеры. Послышались удаляющиеся шаги, тихие, как падающие осенние листья. Тонкий запах женских феромонов. Рада?

С ума сходишь, старик. Кто бы позволил ей выйти из женского блока?

Он проваливался в сон и снова, раз за разом, оказывался в ледяной круговерти.

Когда Тимур решил, что больше никогда не увидит живых людей, появился Крот. Глаза, отвыкшие от яркого света, ослепли, и Тимур мог только слушать ненавистный голос.

– Еще не сдох? – фальшиво удивился Крот. – Заждался, небось?

Что-то громко звякнуло у левого уха, и слышать он стал немного хуже. Зато зрение стало возвращаться.

– С одним ухом ты даже посимпатичнее будешь, – заржал мучитель. – Я бы и раньше пришел, но такая пурга всю неделю – только по веревке ходить можно. Опаньки! А куда это Рукоблуд делся? Снегожорки, что ли, слопали?

Крот трусовато огляделся. Потом придвинулся к самому лицу Тимура так, что тот почувствовал неприятный гниловатый запах изо рта.

– Повезло тебе, Жмур. Сегодня я тебя прикончу. А то еще снегожорка припрется. Очень надо рисковать. Стоишь истуканом… От тебя радости никакой. Все равно что твою больную девку трахать.

Он плюнул Ларину в лицо, достал из-за пояса крюк, которым ледяные глыбы тягают.

– Готов, уродец?

Готов, подумал Тимур.

Крот ухватился поудобнее, размахнулся от плеча.

Вот и все.

Пещера внезапно озарилась белым светом. Крот выпучил глаза, рот его наполнился кровью. Крюк выпал из ослабевших рук, и он рухнул лицом вниз. Из-за него показался Слон с резаком в руках.

То-то брат, угрюмо сказал он, обещал напарнику, что уроет крысу и урыл. Следил он за Кротом все эти дни. Только неделю мело так, что в забой едва выходили. А как стихло, так Слон смекнул, что Крот в пещеру собрался. Ну и сразу за ним. Пусть Жмур не думает, сейчас он тут приберет, гада этого прикопает. Снежка чистого набросает. Все будет в ажуре, пусть напарник даже не сомневается, Слон за базар отвечает.

Он активировал резак и склонился над трупом. Чистый воздух пещеры наполнился тяжелым запахом свежей крови.

Тимур чихнул. И чуть не умер от счастья.

Душевная организация у Слона была крепкая, услышав чих, он секунд десять таращился на Тимура, а потом заорал и запрыгал, как горилла в брачный период. Не дожидаясь, пока Ларин окончательно разморозится, стащил с убитого Крота спецуху, упаковал друга, как малое дитя, и на руках принес в лагерь.

Народ набежал, конечно. Удивленно жали руку, хлопали по плечу. Щедро плеснули герою дня местного бальзама "для сугреву", двойную пайку выдали. Пока Слон бинтовал напарнику голову, подошел сам Гросс. Кивнул уважительно:

– Без уха остался – не беда. Голову не потерял, вот что важно. Теперь можно и за дело толковать, когда в себя придешь.

Тимур был словно в тумане – руки-ноги дрожали, не слушались, перед глазами все плыло. На фуду только взглянул – едва не вывернуло. Нет, старик, так дело не пойдет, сказал он себе. Ну-ка, соберись! Некогда сопли жевать.

Едва дождавшись, когда соседи по бараку расползутся кто куда, он дернул Слона за рукав.

– Ты был у нее?

Приятель выразил обиду на такие слова. Конечно, он первым делом, как Жмура в пещеру Мертвяков сволокли, ноги в руки взял и прямиком в бабский сектор отправился. Не пожравши, между прочим, поэтому сильно неприятно такие сомнения ему слышать…

– И что? – перебил Тимур.

Да ничего, пожал плечами Слон. Вот он честно, как другу, должен сказать, что бабу можно и получше выбрать. Тем более теперь, когда Тимур все испытания прошел. А там и смотреть не на что и бесчувственная она какая-то, все равно как сосулек в детстве объелась. Амбал заржал, довольный удачным сравнением. Смешно ведь, правда? Надо было ей Жмура так и отволочь, мерзлого – вот была бы удачная парочка. Короче говоря, рассиживаться у этой селедки он не стал, время оплаченное с толком потратил – есть там одна… Так что очень даже рекомендует он Жмуру не дурить и брать кого-нибудь поживее. Вот хоть Иззи например. А что? Эта и согреет, и ублажит в любой момент. А от чокнутой, да еще и больной насквозь, какая польза честному каторжнику? Ни отдыха после работы, ничего…

– Крот к ней ходил?

Это Слону было неизвестно. Да и уговору у них не было, чтобы он за бабой Жмуровой следил. Сам он ее не трогал, как договорились, а над другими он свечку не держал.

Тимур принялся натягивать спецуху. Чуть не упал, выругался.