Договорить про то, как ему обидно такие слова слышать от верного товарища, Слон не успел. Тимура тронули за плечо.

– Пора, анархист.

Джокер протянул им с Шаем два синих гладких столбика, похожие на эрегированные фаллосы небольшого достоинства. Тимур с тоской поглядел на раскрытые ладони.

– Да бздит он, верно говорю, – Крот презрительно сплюнул сквозь зубы.

– Ша, псина! – не оборачиваясь, рыкнул Гросс. – Слушайте сюда. По Закону у вас есть три дня, чтобы отморозиться.

– А если не успеем, тогда что? – прохрипел Шай.

– Прямой дорогой в "пещеру мертвяков", что же еще с вами делать.

– А пока дотащишь, по тоннелям-то, тут об стенку заденешь, там уронишь, бывает… – скалясь, сказал Крот. – Обычное дело. Ну и это… Побьется кто-нибудь. А что? Замороженные ж по-любому дохлые считай.

Он напоролся на грозный взгляд смотрящего и осекся.

– Гросс-сенсей, – поклонился Джокер. – Позволь мне заткнуть поганый рот этого стервеца сосулькой. Кто даст гарантию, что он разморозится во второй раз?

– Был бы обычной строганиной, так бы и сделали, Джок. Пусть живет пока. Только пусть в другой раз думает, прежде чем пасть разевать, – кивнул Гросс.

Лаки среагировал моментально. Мелькнула шипастая дубинка, Крот зашипел, согнувшись в три погибели, но промолчал. Жидковат он был на смотрящего пальцы гнуть.

– Ну, давайте, братья, – ободряюще улыбнулся Гросс. – Бог в помощь.

– Бога нет теперь, одни аутеры остались, – хрипло каркнул Шай и первым протянул биомеханическую руку. Сидельцы шутку оценили.

– Осторожно, Рукоблуд! – предупредил Джокер. – Уронишь – второго шанса не будет.

Киборг смачно выругался и запихнул сосульку целиком в рот, точно со скалы в море прыгнул. Заработали мощные челюсти, и через мгновение Шай распахнул пустой рот и высунул язык. Каторжники дружно ахнули.

– Твоя очередь, Жмур, – сказал Джокер.

Сотни любопытных глаз смотрели на Ларина. Хотелось выкинуть напоследок что-то такое, переплюнуть отчаянную безбашенность Шая. Чтобы запомнили бывшего журналиста, и долго еще рассказывали байки вновь прибывшим бедолагам.

Тимур скользнул взглядом по людям, с которыми довелось вместе топтать неприветливый лед Фригории. Слон, израсходовав весь запас слов, замолчал, хмуро глядя исподлобья. Лицо Джокера было как всегда непроницаемым, лишь желваки на скулах вздулись чуть больше обычного. Лаки смотрел с интересом. Гросс кривился, потирая несуществующую руку. Кто-то пялился с любопытством, кто-то с испугом. И лишь Крот щерился от радости, понимая, что не пережить Жмуру испытания.

Вспомнив о таблетках, Тимур достал пузырек, закинул в рот все, что остались. Была не была!

У Крота вытянулось лицо.

– Не по Закону так!

– В Законе ничего об этом не говорится, – тихо ответил Гросс. – Тут уж как карта ляжет. Ешь, анархист.

Покончив с таблетками, Тимур натянул вторую рукавицу, кевларовую, но проклятая сосулька обожгла кожу сквозь нее и два слоя мембраны. Сунул в рот, начал жевать. Сосулька хрустнула, и язык моментально защипало. Из глаз брызнули слезы, кипятком ошпарило челюсти, горло, щеки. Каждое движение приносило столько боли, что Тимур не мог даже жевать. Стоял как дурак, ждал, пока сосулька сама растает, и глотал жидкую смерть. Не вышло эффектного конца.

Народ к ним с Шаем интерес сразу утратил. Сгрудились вокруг Лаки, заорали, делая ставки: кто раньше отморозится, через сколько часов оттает первый, через сколько второй, кто так и останется замороженным… Играли по-крупной. Минимальная ставка – дневная пайка.

Тимур с Шаем остались одни. Даже Слон убежал к шустрому африканцу. Интересно, подумал Ларин, на что он ставит? Боль улеглась, а вместе с ней и страх – по-любому обратного хода нет. Он даже чувствовал облегчение. Больше не нужно выходить в забой, бороться за пайку, чувствовать себя виноватым перед Радой.

Он терпеливо ждал, когда накатит беспощадный, как снегожорка, отек Квинке и потащит за собой в спасительную пустоту. Хотелось отгородиться от мельтешащих соседей по бараку. Уединиться, чтобы достойно встретить конец. Нужно закрыть глаза, подумал Тимур.

И не смог.

Это что же, сработало что ли? А как же отек Квинке?

В напарниках у него теперь какой-то слабосильный хрен. Невозможно так работать, возмущался Слон. Это почему он должен двойную норму выдавать из-за того, что некоторым вздумалось в отморозки податься? Штерна снегожорка схарчила, могли бы их снова в пару поставить. Только сосульки жрать каждый может, ага. Жмуру-то что – стоит себе истуканом, а ему, Слону, отдуваться за двоих! А если братан не разморозится, что тогда? И поговорить не с кем – умных людей на каторге по пальцам пересчитать можно, причем не снимая рукавиц. Нет, это чистой воды подстава со стороны Жмура, так он, Слон считает…

Тимур не слушал. За трое суток торчания между жизнью и смертью он научился уплывать в темную вязкую глубину памяти. Иначе свихнулся бы в первые же часы.

Он вспоминал судебный процесс. "Дело Ларина" оказалось таким громким, что суд над Радой и Штерном прошел незамеченным. Его имя полоскали в каждой желтой газетенке и новостной ленте. Припомнили все: даже асоциальное поведение в детстве и нападение на представителя инопланетной расы. Заклеймили моральным уродом с нулевой толерантностью, убийцей, маньяком и отщепенцем. Радикальные группировки противников отношений с аутерами провозгласили Тимура мучеником в борьбе с инопланетными захватчиками. Его смешивали с грязью, и им восхищались. Во Внешке появились многочисленные записи поклонников, которые клялись "резать головы аутеров до тех пор, пока они не уберутся из нашей Солнечной Системы". Тираж "Сингулярности" подскочил до заоблачных высот.

С Гердтом он виделся последний раз через неделю после суда, за пару дней до отбытия на Фригорию.

– Мне предложили написать книгу о тебе, – признался Эдик. – Я отказался, ты не думай. Хрена с два они…

– Пиши, – разрешил Тимур. – Лучше ты, чем кто-то другой.

Шеф-редактор заметно обрадовался:

– Ты серьезно не против?

– Можно подумать, это бы тебя остановило, – усмехнулся Тимур. – Ладно, проехали. Я вот чего хотел попросить… Гердт, сделай для меня одну вещь- позаботься о моей матери. Я боюсь за нее. Она не выходит во Внешку и даже на суд не приехала.

– Потому что я ее прячу у себя. Подальше от коллег-стервятников. Ни о чем не беспокойся, старик.

Зима никогда не проигрывает, думал Тимур. Как фригидная, но ревнивая любовница, зима истерзала его, растоптала и, вдоволь натешившись, навсегда приковала к себе ледяными кандалами. Покрыла лицо грубой коркой ледяных поцелуев. Проглотила с потрохами и не подавилась. Умертвив тело, не стала отнимать сознание, а вместо сердца подарила кусок черного льда. Вот ведь ирония, всю жизнь умирать от холода, да так до конца и не умереть.

Их с Шаем поставили друг напротив друга по обе стороны от выхода из барака – точно почетный караул. Каторжники издевались над Шаем как могли, меняя положение механических рук. Шай то стыдливо прикрывался, словно девица на выданье, то показывал "рога", то глубокомысленно ковырялся в носу. И при этом пялился на Тимура замороженными буркалами, в которых застыл страх.

К счастью, Слон, вернувшись со смены, перетаскивал Ларина в свой угол и поворачивал лицом к стене. Он явно скучал и проводил с Тимуром все свободное время. В красках рассказывал о новом напарнике, рассуждал о заманчивых перспективах после размораживания… И чего на тебя так Крот взъелся, неспешно разглагольствовал Слон. Это потому, братан, что уж больно ты гордый. Проще надо быть, и к тебе потянутся. Но ничего, теперь-то этот хрен заткнется – на брата-авторитета хвост поднимать последнее дело – свои же уроют.

В то, что он разморозится, Ларину верилось слабо, но сейчас это его мало беспокоило. Больше всего на свете хотелось чихнуть. Тридцать с лишним лет на свете прожил, а даже представить не мог, какая пытка: хотеть чихнуть и не иметь возможности!