— Так уж случилось, — пожал плечами Эрн. — Как некоторые ни старались, воина из меня не вышло. Пришлось избрать другое ремесло. А теперь выпей вот это и спать. Сон — лучшее лекарство.

Щен хотел еще что-то спросить, но стоило ему сделать последний глоток из деревянной кружки, как веки сами смежились, затягивая парня в сон.

На следующий день его тоже никто не спешил поставить на ноги в приказном порядке. Наоборот, убеждали, именно убеждали, а не приказывали, оставаться в кровати. Такой мягкой и уютной по сравнению с его обычным ложем. Он ведь по-прежнему спал на полу. Наверное, тут он впервые почувствовал, что такое спать на настоящей кровати.

Щен очень боялся потерять форму и старался наверстать упущенное, но Эрн велел лежать и даже не думать вставать. Не приказывал, просто велел, но для Щена это оказалось столь необычным, что он невольно подчинился.

Вообще дни, проведенные в комнатах целителя, казались Щену самыми странными в его такой короткой еще жизни. Впервые о нем кто-то заботился, беспокоился. И дело было не только в боязни вызвать гнев царя — его целителя это, кажется, вовсе не волновало. Впервые Щен ощущал тепло. Эрн ни разу не прикрикнул на него, даже голоса не повысил и не старался показать свое превосходство. Кажется, целитель жалел его.

Но ребра срослись, а ушибы и синяки прошли. В один из дней явился царь и, переговорив с Эрном, забрал Щена с собой, возвращая к прежней жизни, в круговорот суровых «воспитательных мер», направленных на то, чтобы воспитать верного пса, действующего только по команде хозяина, а не по собственному разумению. И все-таки человек — не животное, он не может не думать. После короткой передышки под присмотром целителя, в Щене поселилось чувство какой-то неправильности. Хотя царь, отличавшийся внимательностью и хитростью, старался всячески выбить эту «дурь» из парня.

Когда «дрессировка» выходила за рамки, Щен снова попадал на попечение к Эрну, хоть это и случалось нечасто — раза три в год. В такие моменты, как бы ему не было плохо, парень старался не терять сознания, хотя и тщательно симулировал обморок. Ведь именно тогда появлялась возможность урвать крупицы информации о себе самом, о том, что происходит. Другого пути не было. Царь не терпел вопросов.

Вот и в очередной раз в глазах темнело, а в ушах звенело от боли, но Щен, стиснув зубы, слушал тихий разговор царя с Эрном.

— Позаботься о нем, — велел царь, как всегда предпочитая изъясняться короткими приказами.

— Как всегда, — вздохнул врачеватель. — Но зачем нужно доводить до такого?

— Чтоб наука впрок пошла, — усмехнулся царь. — Чтоб знал свое место.

— Он взрослеет, скоро станет мужчиной.

— Я это знаю получше тебя. Странно, как ты это замечаешь! — в голосе царя слышалось презрение.

Эрн лишь покачал головой, потом заметил:

— Он не просто становится мужчиной, у него появляются определенные потребности и чувства. Он же в глотку тебе вцепится!

— Не посмеет, но злее будет. А с желаньями я разберусь.

— Ты его сломаешь. Сломаешь так, что я уже не соберу.

— Не твое дело! Не забывайся! — в голосе царя уже закипал гнев. Но тут же самодовольно, — Ты ведь тоже ненавидишь меня, Эрн. Но ты служишь мне, служишь верно.

— Я не могу иначе.

— Я знаю. И он не сможет.

Довольно хохотнув, царь вышел, хлопнув дверь. Он не видел, как Эрн сокрушенно покачал головой. Потом врачеватель задвинул засов и вернулся к подопечному. Склонившись над парнем, он заметил:

— Так ты все слышал, — просто констатация факта, без эмоций. — Может, оно и к лучшему.

Спросить, почему, Щен не успел. Эрн что-то сделал и он уснул. А, возможно, просто устал сражаться с болью и упал в обморок.

Проснувшись, Щен уже чувствовал себя лучше. Во всяком случае, мог худо-бедно двигаться. В комнатах врачевателя сложно было определить время суток — единственное окно всегда занавешено тяжелым гобеленом. Но Эрн уже встал, а значит, время позднее, так как целитель не был ранней пташкой.

Стоило Щену сделать попытку встать, как на плечо легла тонкая, но удивительно сильная ладонь и уже такой знакомый, вкрадчивый голос проговорил:

— Не стоит. Полежи хотя бы сегодня.

— Что мне сломали на этот раз? — почти безразлично. Уж сколько травм было в его жизни.

— Ничего, но ты дважды кашлял кровью.

— Не помню.

— Не страшно. Но сегодня лучше отдохнуть, не вставая. И будешь пить отвар каждый переворот песочных часов. А к утру займемся твоими ушибами.

— Да… — Щена почти всю его сознательную жизнь учили переносить боль, но порой она была настолько сильной, что не просто лишала способности мыслить, но даже дышать и то становилось трудно.

Парень уже почти провалился в сон, когда Эрн мимолетной лаской коснулся его щеки и едва слышно проговорил:

— Бедный мальчик.

И Щену стало так хорошо… но одновременно защемило сердце от какой-то неясной тоски. Никто, кроме Эрна, никогда его не жалел.

На этот раз Щен провел у целителя больше недели. Порой парню казалось, что Эрн старается удержать его у себя как можно дольше, и эта мысль почему-то успокаивала. Хоть кому-то было дело до него самого.

Как-то так само собой получилось, что они стали подолгу беседовать. Эрн не просто лечил его, но и рассказывал чем и почему, справедливо полагая, что это может пригодиться в будущем.

Целитель медленно завоевывал доверие юноши, так что однажды Щен все-таки решился спросить:

— Зачем все это? Я непонятно кто при дворе. Не раб и не свободный. Так, животное на потеху.

— Нет, не совсем, — покачал головой Эрн, меняя повязку. — Ты — царский Пес, должен им стать.

— Почему?

— Жрица Судьбы сказала, что ты отмечен, что можешь стать царским Псом, вот он тебя и взял…

— Но что это значит? Как им стать?

— Царский Пес — это его главное орудие, верный страж и слуга. А как им стать… я не могу сказать, — Эрн отвел взгляд, и Щену показалось, что тот не может вовсе не оттого, что не знает.

— Значит, сейчас у царя нет Пса?

— Ты прав.

— А раньше были?

— Да.

— И что с ними стало?

— По-разному, — уклончиво ответил целитель. — Понимаешь, есть вещи, о которых лучше не говорить, так как на это наложен запрет.

— Понятно. Но… это тяжело, — вздохнул Щен, стараясь не замечать неприятных ощущений от манипуляций Эрна с его ранами.

— Я знаю. Поверь мне, я знаю, — с каким-то особым пониманием отозвался целитель, и их взгляды встретились. На миг парню показалось, что он просто тонет в этих серых глазах. Эрн опомнился первым. Мотнул головой, проговорив: — Извини.

Щен так и не понял, за что тот извиняется, но спрашивать не решился. Он потом еще пытался завести разговор на эту тему, но как-то не получилось, хотя парень не мог утверждать, что Эрн как-то уклонялся от разговора или насторожился. Целитель по-прежнему относился к Щену очень доброжелательно, как никто в замке.

Валяясь в кровати в ожидании выздоровления, Щен ни раз и не два прокручивал в голове их с Эрном разговоры, выстраивая буквально по крупицам мозаику своей жизни и уготованной ему участи.

Именно Эрн помог хоть что-то понять, разобраться в своей судьбе, почему его так старательно учат воинскому искусству. Но только на этом дело не остановилось. Тренировки тренировками, но царь начал требовать результатов.

Щену едва минуло пятнадцать, когда его впервые заставили убивать. Он ощутил, каково это, когда меч вспарывает грудную клетку, кровь хлещет фонтаном, а живой человек становится лишь трупом. Первая кровь. Щен далеко не сразу осознал, что это значит. А осознав, едва не пришел в ужас. Но когда против парня снова выставили поединщика, и царь приказал: «Убей!», Щен подчинился.

Этого-то царь и добивался. Опытный воин и стратег, он тщательно раззадоривал жажду крови у своего питомца. И Щен вошел во вкус, еще как. Он и раньше не придавал жизни особой ценности, а уж теперь и подавно. Убивал легко, непринужденно, ничего не чувствуя при этом и не делая особой разницы между теми, кого лишает жизни. Убивал быстро или долго — как приказывали. В бою, где он неотступно сопровождал царя, в поединке, или по приказу. Но действовал не по собственной воле, а по воле царя.