Даже Шумахер, ярый противник всего русского, не без осуждения высказался по поводу исследования Миллера:

— Если бы я был на месте автора, то дал бы совсем другой оборот своей речи. Я бы изложил таким образом. Происхождение народов весьма неизвестно. Каждый производит их то от богов, то от героев. Так как я буду говорить о происхождении русского народа, то изложу вам, милостивые государи, различные мнения писателей по этому предмету... Я же, основываясь на свидетельствах, сохранённых шведскими писателями, представляю себе, что русская нация ведёт своё начало от скандинавских народов. Но откуда бы ни производили русский народ, он был всегда народом храбрым, отличавшимся геройскими подвигами, которым сохраниться в потомстве... Но Миллер хотел умничать! — дорого он заплатит за своё тщеславие!..

И в самом деле, как писал в своём отзыве Ломоносов, у Миллера «на всякой странице русских бьют, грабят благополучно, скандинавы побеждают, разоряют огнём и мечом истребляют».

Однако это не было противопоставление автору Ломоносовым одних лишь патриотических чувств. Речь шла о недобросовестном подходе к изучению вопроса. «Иностранных авторов, — писал Ломоносов. — Миллер употребляет весьма непостоянным и важному историографу непристойным образом, ибо где они противны его мнениям, засвидетельствует их недостоверными, а где на его сторону клонятся, тут употребляет их за достоверные».

В отзыве на миллеровскую диссертацию Ломоносов проявил себя как подлинный учёный, опирающийся на самые разносторонние документы и материалы. «Что славянский народ был в нынешних российских пределах ещё прежде Рождества Христова, то неоспоримо доказать можно». О том свидетельствуют греческие, римские и византийские летописи, кои попросту игнорирует Миллер. Потому он и выводит историю русскую только из времени пришествия варягов. Однако, как доказывает Ломоносов, славянские предки русских людей не менее чем за тысячу лет до прихода варягов на Русь создали здесь свой жизненный уклад, свои формы государственности, своё хозяйство, торговлю и культуру. Иными словами, Рюрик — не начало, а всего лишь продолжение русской истории.

Эти взгляды учёного затем легли в основу и его собственного труда под названием «Древняя Российская история от начала Российского народа до кончины Великого князя Ярослава Первого, или до 1054 года».

Меж тем он не собирался ограничиться этим рубежом. Он взялся за сочинение поэмы «Пётр Великий», исторический материал которой охватывает не только семнадцатый век, но и века предыдущие. Потому Шувалов и определил Ломоносова как наиболее сведущего и добропорядочного учёного в рецензенты труда Вольтера.

Ломоносов внимательно изучил рукопись французского автора и сделал немало замечаний, которые с благодарностью принял автор. Кроме того, он послал ему и собственное исследование — «Описание стрелецких бунтов и правление царевны Софьи», которое французский писатель без изменения внёс потом в четвертую и пятую главы своей «Истории».

Как издавна повелось на Руси, в награду Вольтеру было послано две тысячи червонцев, меха, чай... Всё это было поручено отвезти воспитаннику университета Борису Салтыкову, которого Шувалов послал в Женеву для усовершенствования образования.

«На берегах Невы и Москвы, — рассыпался в любезностях Вольтер в своём ответном письме к Шувалову, — говорят и пишут по-французски ничем не хуже Версаля. Я никогда не могу надивиться этому. Но моё удивление и вместе с тем удовольствие удвоились, когда я прочитал письмо вашего превосходительства и вступил в беседу с подателем оного, г. Салтыковым. Не могу не выразить вам моей признательности за прекрасные меха и за напиток его китайского величества. Теперь, по вашей милости, конечно, никто из властителей Европы не пьёт лучшего чаю и не защищён лучше меня от холоду. Бумаги и указания, в последний раз вами присланные, довершают вашу щедрость. Они простираются до 1727 года, но я льщу себя надеждою, что вы почтите меня дальнейшими присылками. Употребляю все старания, чтобы соответствовать вашим заботам и намерениям. К зиме, если не обманывает меня надежда, буду иметь честь представить вам всё сочинение».

Осенью 1759 года была готова и отпечатана в Женеве первая часть истории Петра, до Прутского похода. Но Вольтер не пустил её в продажу — хотел получить из России исправления, чтобы перепечатать отдельные листы. Однако, пока шла переписка, кто-то похитил его рукопись и напечатал в Гамбурге, Франкфурте и Гааге. Пришлось жаловаться на воров. Но его, вольтеровское, исправленное издание всё же увидело свет. Оно так быстро разошлось, что тираж пришлось повторять три раза в течение двух первых месяцев.

Тем не менее в Петербурге книгу Вольтера приняли холодно. Кирилл Разумовский был возмущён незначительным форматом, скверною бумагою, худым шрифтом и «подлым грыдированием». От прославленного француза ждали большего — необыкновенного апофеоза и в то же время достоверного и глубокого изображения деятельности Петра. Особенно же возмутило всех, начиная с императрицы, то, что книга эта была построена на неверном и обидном для каждого русского постулате о беспросветной дикости и варварстве в России до Петра Первого. Тут уж ничего не мог поделать с авторским произволом и сам Ломоносов, добросовестно исполнявший роль заочного поводыря.

«Древняя Российская история» Ломоносова, напротив, получила ещё в рукописи благоприятную оценку и по указу президента Академии в сентябре 1758 года была отправлена в печать. Но когда уже три печатных листа были оттиснуты, автор взял книгу из типографии для дораббтки. Она состояла из вступления и двух частей: о России прежде Рюрика и о княжении Рюрика, Олега, Игоря, Ольги, Святослава, Ярополка, Владимира, Святополка и Ярослава Мудрого. Но пока переделывалась рукопись, в основном примечания к тексту, Ломоносов издал в 1760 году «Краткий Российский летописец с родословием».

Популярность этой относительно небольшой, всего в шесть печатных листов, книжки превзошла все ожидания. С июня 1760 года по апрель 1761 года вышло три её издания небывалым доселе тиражом — более шести тысяч экземпляров.

Книга была посвящена великому князю Павлу Петровичу, только что начавшему учебные занятия, и Екатерина хорошо знала этот труд. У неё даже возникло пожелание составить сюжеты для живописных картин из русской истории, содержащейся в этой книге, чтобы «украсить при дворе некоторые комнаты».

   — Что касательно сочинения господина профессора Ломоносова, вам, Иван Иванович, известно моё благосклонное к нему отношение, — произнесла Екатерина, выслушав рассказ Шувалова. — В этом отношении я одобряю повеление императрицы и моей тётушки поручить сему учёному составить историю России. Однако, мне думается, неплохо было бы предпринять и у нас, в Петербурге, печатание книги Вольтера. После войны интерес к России в Европе особенно возрос. Посему было бы весьма своевременным помочь западным читателям ознакомиться с нашей историей, отображённой таким выдающимся человеком, как Вольтер. Не могли бы вы, любезный Иван Иванович, обратиться с письмом к вашему фернейскому другу с просьбой разрешить опубликовать его книгу здесь, у нас? Может быть, даже с некоторыми исправлениями и дополнениями, дабы не так было заметно на её страницах наше пресловутое варварство.

Её улыбка показала, что она не одобряет, когда Россию почём зря поносят за её якобы дикость и отсталость. Теперь это вдвойне было ни к чему ей, занявшей русский трон.

   — Так, может быть, лучше обратиться к сочинению натурального русского и подлинного сына отечества нашего — профессора Ломоносова, издав его, скажем, по-французски и по-немецки? — осведомился Шувалов.

Улыбка тотчас исчезла с лица императрицы.

   — Для меня важно не то, что говорим мы о своей стране, а то, что о ней говорят там, в Европе, — произнесла она. — По их просвещённому мнению, однажды они, европейцы, станут судить и обо мне, императрице великой России, и о моём царствовании. А что касается господина Ломоносова, с ним успеется.