— От Ивана Ивановича? — зыркнул в сторону посыльного. — Удружил, право слово, удружил его превосходительство и мой сердечный друг! — И взгляд его потеплел.

   — А это вам, господин профессор, велено в собственные руки, — протянул посыльный пакет, скреплённый личною печаткою Шувалова, кою Ломоносов сразу же опознал. — Сказывали, ответа в сей минут не ожидают. Так что я, с вашего позволения, сразу же назад. А вы кушайте, кушайте ягоду — прямо с грядки, ещё, должно быть, роса не высохла, свеженькие...

Присев у себя к столу, Михаил Васильевич нетерпеливо разорвал конверт и расправил перед собою листы, исписанные крупным канцелярским почерком переписчика. «Проект о учреждении Московского университета. Доношение Правительствующему Сенату», — прочёл по верху листа и отодвинул прочь, чуть не опрокинув початого штофа с анисовой.

   — Не более и не менее как готовый уже доклад! Ну а мы-то здеся при чём, ваше превосходительство? Вы уж начали, вам и доводить сей почин до конца. Выходит, вам ни к чему советы тех, кто не токмо видали разные университеты, но и обучались в них и узаконенные порядки представляют в своём уме ясно и живо. Ну а мы — тогда тож сами по себе. — И, скосив взгляд на зелёный штоф, плеснул себе в пробирную склянку.

Однако, прежде чем поднести ко рту, вперился вновь в написанные строчки: «Направляю вам черновой набросок, дабы вы, уважаемый Михайло Васильевич, высказали своё просвещённое мнение, без коего в сём наиважнейшем предприятии никак не обойтись».

   — Ну, чего закипятился, дурень? — пробурчал себе под нос и, резко отодвинув локтем склянку, взялся читать далее. — Чего заревновал, коли никто не отнимал у тебя невесту? Помнишь тот разговор на Москве, у Спасских школ? Вместе задумали, вдвоём и завершать. Постой, постой! А ведь зело разумно составлена сия бумага. Так и отпишу: «Полученным от вашего превосходительства черновым доношением, к великой моей радости, я уверился, что объявленное мне словесно предприятие подлинно в действо произвести намерились к приращению наук, следовательно, к истинной пользе и славе отечества». И далее: «При сём случае довольно я ведаю, сколь много природное ваше несравненное дарование служить может и многих книг чтение способствовать». А вот после сих слов следует и мне высказать своё мнение, дабы общими нашими усилиями составился чёткий план.

Ломоносов придвинул к себе чистые листы бумаги и стал быстро их исписывать своим чётким, округлым почерком.

«Допрежь всего — не торопиться, — пытался останавливать себя Ломоносов, — дабы потом нс переделывать уж раз определённое».

Но в голове так складно вдруг стало всё выстраиваться, что перо не поспевало за мыслию.

Получалось: вроде и не принуждал себя вплотную размышлять над будущим университетом, но мозг сам, будто помимо воли Ломоносова, исподволь откладывал и откладывал в какие-то потаённые ячейки памяти одну задумку за другою. Теперь же, когда возникла вдруг пора всё выложить на бумагу, оказалось, что и план готов — бери и претворяй его в дело.

«Ах, ежели бы собственною персоною объявился теперь Шувалов, дело куда как быстрее сладилось! Не поехать ли к нему в Царское? А что, я же не в гости к её величеству?»

Остановили жена и сестра:

   — Ой, и накличешься ты, самоуправный, на новые беды! Над тобою хоть второго Шумахера ставь, хоть с полдюжины президентов — ты всё своё гнёшь.

   — Цыц, дуры! Раскудахтались тут, — останавливал он их. — Я что же, о собственном благоденствии и богатстве пекусь, как иные и в Академии нашей, и даже при императорском дворе? На мне вон один камзол — и ладно. Да кружку пива к обеду. А он, обед, какой подадите — всё съем. Я об отечестве пекусь, о его благе. Тогда зимою в Москву полетел, дабы быстрее фабрику для нужд государства ставить. Теперь вот — университет. Чтобы Ломоносовых всё более и более становилось в России! А время на перепалки не токмо с Шумахером-канальей, но и с самим Господом Богом зазря сорить не желаю. Потому и хотел бы тотчас Шувалова за руку взять и, взяв, указать: «Тута, милейший Иван Иванович, вот так-то и так-то надо бы поступить».

Однако страстное желание всё довести до надлежащего вида двигало и Иваном Ивановичем. Императрица и та не узнавала его.

   — Чего егозишь? Сказала же: согласная я. Хочешь университет на Москве — будет он у тебя. Просишь на него десять тыщ в год — подумаю и ещё, в случае надобности, набавлю. Сам знаешь, коли кто другой бы у меня на сие дело просил, фигу бы показала. А тебе, Ванюша, завсегда не будет отказа. Кстати, на ум мне пришло: пока через Сенат бумага пройдёт да я именной указ собственною рукою скреплю, дом под тот университет лучше загодя приготовить. Велю-ка я Ревизон-коллегию, Главный комиссариат и Провиантскую контору оттель выселить и отпустить подрядчику на исправление дома три тысячи рублёв.

Как тут было усидеть и не кинуться в Петербург?

Карета, запряжённая шестёркою английских лошадей, осадила у ломоносовского дома. Два гайдука в красных, шитых золотом ливреях соскочили с запяток и распахнули дверцу экипажа. Из него вышел улыбающийся во всё широкое лицо сам камергер двора её величества.

   — Ой, как обрадуется вам Михайло Васильич! — выпорхнула из дверей Мария Васильевна. — Ну, словно чувствовал он — вы прибудете. Так что милости просим. Вы ведь всегда к нам запросто... Дай Господь вам, доброму боярину, доброго здоровья...

   — Не утерпел. Не усидел, ожидая вашего, милейший Михайло Васильич, мнения по моему первому наброску мыслей, посвящённому предмету нашей общей заботы, — переступил Шувалов порог ломоносовской светёлки.

Стол был завален ворохом бумаг.

   — И я, ваше превосходительство, кое-что тут набросал. И тож — в нетерпении вам прочесть. Итак, главное моё основание, которое хочу сообщить вашему превосходительству, состоит в том, чтобы план университета служил во все будущие годы.

   — Вы правильно поняли мою мысль, — согласился Шувалов. — Но тут вот какая незадача может произойти попервости: не окажется в довольном количестве людей учёных, кои в состоянии занять профессорские места.

   — И я о том пишу, — подхватил Ломоносов. — Сначала можно будет обойтись теми, сколько их найдётся. Но штаты сразу и в полную меру определить, дабы потом не выспрашивать у казны дополнительные деньги. Полезнее употребить оставшиеся свободными суммы, скажем, на собирание университетской библиотеки. Всё будет добро для нашего храма учёности. Затем же обязательно возрастёт число профессоров.

   — Так сколько профессоров вы полагаете иметь в университете? — спросил Шувалов. — И каких?

   — Сначала определим количество факультетов, — предложил Ломоносов.

Он доказал, по примеру иноземных университетов, в том числе немецких, которые хорошо знал сам, что следует иметь три факультета: юридических наук, медицины и философский, объединяющий такие науки, как собственно философию и историю.

   — Так в лучших высших учебных заведениях Европы. Правда, у них с добавлением факультета теософского, — пояснил Ломоносов. — Но сие подразделение нам не требуется — богословию можно обучать в семинариях. Так что по числу кафедр следует иметь не менее двенадцати профессоров. Вот взгляните на мой список.

Шувалов внимательно прочитал набросок Ломоносова и предложил сократить число кафедр с двенадцати до десяти.

   — Вы не будете возражать, ежели кафедру поэзии объединить с кафедрою красноречия, а кафедру древностей — с историческою? — предложил Иван Иванович. — Это поможет только углубить изучение каждого предмета.

   — А вы, ваше превосходительство, правы, — согласился учёный. — Мне лестно предположить, что вы в своё время основательно проштудировали мою «Риторику». Именно в том своём труде я как раз и объединяю ораторское искусство с искусством стихотворным. Как же иначе, как не на примерах стихотворства, показать образцы риторики? Но вот подходим к другому важному вопросу: где готовить будущих студентов? Ведь университет без гимназий — что пашня без семян. Вы согласны со мною, ваше превосходительство?