Дружный хохот сплавщиков приветствовал появление Терехи, когда тот, отфыркиваясь, вынырнул метра на два ниже по течению места своего случайного прыжка. И в тот же момент два или три голоса, покрывая хохот, рявкнули с отчаянно-суматошной интонацией одно и то же:

— Берегись!

Но Тереха не успел понять значение этого окрика и как-то отреагировать на него. Здоровенное еловое бревно, несомое с большой скоростью буйным потоком, комлем вперед, со всего размаху ударило Тереху в голову.

Если бы не добрый десяток рук, дотянувшихся до Терехи и ухвативших его, да не целый частокол багров, вонзившихся в злополучное бревно, его голова неминуемо попала бы между торцом бревна и грудой стволов у края протоки. И лопнула бы она, как яичная скорлупа…

Несколько человек осторожно понесли Тереху на берег. Он был без сознания. Рубаха и штаны облепили тело, из сапог тоненькой струйкой сбегала вода. С виска Терехи на бревно крупно капала темно-красная густая жидкость. Остальные сплавщики полуокружили несущих, а когда Тереху положили на песок, встали вокруг бессильно раскинувшегося тела кольцом.

— Са-ня-а! — вдруг, словно очнувшись, заорал худой и сутулый пожилой сплавщик, поворачиваясь лицом к верхнему концу затора. — Сюда-а!

— Саня! Давай сюда! Живо! — поддержало его сразу же несколько голосов.

— Что тут у вас произошло? — крикнул еще издали директор, сопровождаемый молодым инженером. — Что случилось? Чего кричите?

— Саню кричим, — ответил за всех тот же пожилой сплавщик. — Медик у нас есть, студент. На каникулах с нами подрабатывает. Худое дело, Василь Владимирыч. Не поостерегся Терентий у нас. Беда с ним…

Прибежал Саня — небольшой паренек, русый, весь в веснушках. Спросил, отдуваясь:

— Нахлебался кто?

Увидев Тереху, присел около него на песок, щупал руку, прикладывал ухо к груди. Послал к своей сумке, висевшей на кусте, — за индивидуальным пакетом. Кто-то уже рвал более или менее чистую нижнюю рубашку. Сделав перевязку, Саня сказал:

— Плохо. Жив-то жив, да боюсь, кости черепа повреждены. Давайте машину, Василий Владимирыч. Спешно в город надо.

— Да бери ты ее, — сказал директор. — Только как положим-то его?

Подогнали «газик». Туловище Терехи, повернутого на левый бок, еле уместилось на заднем диванчике. Ноги протянули на пригнутую спинку переднего сиденья, рядом с шофером.

Саня кое-как разместился на полу машины, у головы Терехи, поддерживая ее, чтобы не сползла с ватника, подсунутого вместо подушки.

— Жми быстрей, но осторожней, — сказал директор шоферу. — Как-нибудь уж постарайтесь живым довезти. За-ради бога — успейте!

А с верхнего конца залома спешил к рабочим главный инженер, еще не знавший, почему приостановили работу сплавщики, и кричал:

— Эй, ребята! Чего встали? Опять ведь забьет. Ну, нажмем напоследок, потом и отдыхать. Пошли!

Рабочие молча двинулись каждый к своему месту. На берегу остались лишь директор и молодой инженер. Директор смотрел вслед «газику», который катился уже в отдалении на подъем. Молодой инженер сказал:

— Да-да. Несчастный случай. Неприятно.

В тоне его ясно прозвучало: «Говорил же я… Было бы лучше… А теперь вот…»

— Помолчите! — вдруг резко бросил директор, круто повернулся и зашатал на затор, к рабочим.

Молодой изумленно вскинул брови, отчего несколько надменное выражение его глаз сразу переменилось на растерянно-наивное. Недоумевающе повел плечами, постоял, раздумывая, и направился вслед за директором.

На большой выбоине «газик» тряхнуло. Тело Терехи дрогнуло. Он открыл глаза. Перед ним в каком-то желтом тумане качалось, расползаясь, чье-то круглое, веснушчатое, как будто знакомое лицо…

Тереха старался припомнить, где он видел это лицо. В памяти постепенно всплывали отдельные картины дня, и вдруг совершенно отчетливо Тереха вспомнил затор, потные лица людей на нем, а среди них и круглое лицо. Припомнилось сразу и падение в воду, и неожиданный удар откуда-то сбоку.

— А здорово, видно, меня чикнуло, — сказал Тереха.

Ему казалось, что выговорил он это громко и ясно.

На самом же деле из губ послышалось лишь неразборчивое сипенье и бульканье.

— Лежи, не говори ничего, — приказал Саня. — Скоро доедем.

Этого Тереха не услышал. Перед взором его памяти проплывал весь сегодняшний день, а особенно сцены работы на заторе, удачной работы, сделанной, как обещано, к сроку и на совесть.

Тереха видит разгоряченные трудом лица сплавщиков, видит лица директора, главного инженера, молодого инженера. Гордость поднимается в душе у Терехи. Ему хочется поделиться с кем-нибудь, услышать слово, согласное его настроению, и он говорит плохо различимому веснушчатому лицу. Но говорит без похвальбы, скромно:

— Пошел ведь лесок-то. Ничего работнули… А?

— Лежи, лежи, — уговаривает Саня в ответ на невнятное Терехино бормотание, — Потерпи маленько.

Он придерживает Терехину голову, чтобы не болталась, поправляет осторожно под ней ватник и с горечью думает: «Нет, не довезти, чую, живым. Эх, и старик был!»

А Тереха, как наяву, видит протоку и плывущие по ней деревья. Радостно ему, что все получилось лучше не надо, и приговаривает он про себя: «Денек-то какой! Работа-то, любота-то какая! Да за такой день три последних года, что за так прошли, не пожалел бы. Бери… Только вот шлепнуло, видать, сильно. Ну, ничего, чай, отлежусь…»

Рисуется мысленному взору Терехи момент, когда заплясали бревна в протоке, подхваченные напористой струей. Провожает Тереха плывущий лее довольным взглядом.

Бревна не плывут, а прямо-таки летят по протоке. Пенится между ними бойкая вода. Вот бревна выходят из протоки на речной простор и плывут себе дальше.

Постепенно они заполняют всю реку. «Сейчас снова заломит, — тревожно думает Тереха, — глянь-ка, и воды не видно…» Но нет, ничего. Опять сверкает речная гладь. А бревна идут узкой лентой. Все тесней они — дерево к дереву.

Теперь это уже не моль, а вроде бы плот. «Верно — плот». И Тереха стоит на нем, широко поставив ноги. «А Ломенга-то как раздалась в стороны! Не иначе — разлив…» Конца-краю не видно водной шири. Слева — затопленные луга, справа — какое-то село на горе. Ветер низовой, сильноватый. Бьет мелкая волна в край плота. День солнечный, но солнце то и дело закрывается несущимися по небу клочьями изодранной ветром тучи.

«Что же это за село? — гадает Тереха. — A-а, Верхоярье! Оно самое. Вон и колокольня на угоре, у самого обрыва. Целиком отражается она в воде… Постой, постой… А что это мельтешит на кресте колокольни? Никак человек на самом верху стоит, за крест ухватился. — Батюшки, да ведь это же его, Терехин, дед! — Ну, отчаянная голова! И как только он туда забрался?»

Смотрит Тереха, как дед приветно машет ему рукой, словно зовет к себе подняться: поглядеть на всю ширь разлива. Видит, как волнуется отражение колокольни в реке. А солнце то тучкой закроется, то ярким светом все вокруг озарит. Знакомо и призывно пахнет теплым смолистым деревом и полой водой. По воде белые барашки бегут. Крепчает ветер.

Утро теплое, тихое. Иван Макарыч выходит из дому. Он в белой рубашке и сером полосатом хлопчатобумажном костюме. Белая борода с рыжинкой сверкает на солнце то золотым, то серебряным. Поселок невелик и весь в зелени. Иван Макарыч начинает свой путь между деревьями и небольшими домами.

Поселок он знает на ощупь. Плохо видит сейчас Иван Макарыч: вместо отдельных листьев в кронах деревьев видит он что-то большое, цельное, зеленое. Вместо знакомых людей — одни расплывчатые фигуры. Но если долго вглядывается — узнает. Тем более что встречные заговаривают с ним, вернее, покрикивают ему в ухо. А тогда уже нетрудно узнать. Ведь иной скажет: «Иван Макарыч», другой «Макарыч», третий — просто «Иван». И понятно: ровесник ли, средних лет человек или молодой. Живет тут Иван Макарыч почти всю жизнь, и присмотреться, и догадаться нетрудно.

Везде у него есть ориентиры, наиболее различимые деревья, столбы или, скажем, сломанная тракторная тележка, которая вросла в землю, и никто уже несколько лет не соберется ее убрать.