Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— У школы был, — сказал я, подсаживаясь к нему. — Чего это бри гада-то твоя развеселилась?

Он снова закурил, предложил мне, а потом заговорил:

— А ну их к лешему! Одни неприятности из-за них. Выговор мне сегодня объявили, завтра напечатают и на стенку вывесят… А гуляют-то чего, спрашиваешь? Так ты в городу, что ли, рос? Всегда, когда на заливных кончали, вроде дожинок устраивали.

— Выговор-то за что? — спросил я.

— Дак они взяли да по поселку прошли, как бывало. Ну. Манька Михеева и завернула две частушки с картинками. Да еще около самой учебной части. Директор вызвал на ковер и полчаса мораль читал. «Ты, говорит, за них отвечаешь. У меня, говорит, здесь учащиеся, учебное заведение». А ты попробуй поговори с ними, с пьяным и-то… И выпили-то — тьфу… — Он сердито сплюнул. — Да много ли им нынче надо с устатку-то. В гробу я видел его выговор. В белых тапочках.

— А я что-то раньше не видывал, чтоб они плясали, — заметил я. — Я и не знал, что тетя Маня играет.

Деряба долго молчал, бросил папиросу и нехотя сказал:

— Не знал… А чего вы вообще знали? Себя вы знали. Играет… Разве муж ее, Ванька, так играл? Пять деревень сходилось его игру послушать. Он, когда пошел, сказал: «Трудно будет — все продай, гармонь сбереги». Она не только сберегла, она пилила-пилила, да выучилась. И сармака, и елецкого, и «Семеновну». Хоть худо, да выучилась. Когда я из госпиталя пришел, они уже собирались. Без нее вечерами да поодиночке по домам с ума бы сошли. А может, кто и повесился бы. Ей до смерти наше спасибо. Сама ведь в петлю лезла, как Ваньку убили. Следили. Вытащили. А потом вот собираться стали. Все легше.

Помолчал и добавил:

— У всех ведь у этих… женихи были, а у ней да у Верки мужья. А на всех-то я один вернулся. Да и то ни богу свечка, ни черту кочерга. Ладно, моя Симка подобрала.

И еще помолчал.

— Мне бы, конечно, как мужику, надо играть, — как бы разъясняя, продолжил он. — Да у меня медведь ухо отдавил. Да и Манька все равно бы гармонь не продала. Это у нее все, что от Ивана осталось.

— Так вы… разве… тоже собирались? — растерянно спросил я.

И, как наяву, просто вспыхнули передо мной белые ночи. И площадка наша. И хохот, и смех. И песни, и танцы. И все знакомые, такие молодые, такие здоровые парни. Такие красивые и бойкие на язык наши девушки. Так нас много! И безудержное веселье у нас. Милые, милые, незабываемые, незабываемые деньки и вечера! Золотое-золотое время…

Деряба поглядел на меня и как-то криво усмехнулся.

— А ты что же думал? Мы вам мешать не хотели. У нас ведь как: кто поет, а кто слезы на кулак мотает. А вам вперед жить. Чего вам на нас глядеть? Ты прикинь: я семнадцати ушел — девятнадцати вернулся. Понял? А им что, больше было? Что же мы, не люди, что ли? Вот соберемся за старой мельницей, — знаешь пригорок там? Местечко хорошее, все почти годки друг другу. Одни бабенки да я. Вы, когда подросли, ваше место у школы. А мы там. Неловко как-то, чтоб вы видели. Вот Манька и старается, веселит.

Наступал единственный в это время темный час ночи. Пора было спать. Деряба поднялся. Поднялся и я.

— Теперь там, конечно, все лесом заросло, — зевнув, сказал он. — Я в сорок третьем ушел, в сорок пятом возвернулся. Большой уже лес на нашем местечке вырос.

По главной улице посёлка прошла группа — кончили свою вечеринку у школы. У дома Михеевой все разделились и пошли в разные стороны, по своим квартирам.

— Видал? — удовлетворенно мотнул головой в ту сторону Деряба. — Как мышата… Мне выговор всадили, ну, а я их к школе шуганул. Меня, брат, слушаются.

Широко зевнул и стал подниматься к дверям. Не заходя в дом, обернулся и проговорил:

— Вот и разругались. И с ими не пошел. А с другой стороны, посуди, радости-то у них… Каждая, гляди, сейчас пошла к себе. Одна, так и есть одна. Ну, спокойной ночи.

Он ушел в дом, а я стоял и смотрел в сумеречные луга и туда, где когда-то стояла школа. Все темнело да темнело. И ничего уже там видно не было. И ничего не было слышно.

Росток

Жена у Андрея померла в самой середине лета, оставив ему двух парнишек. Он сначала просто не мог осознать, что случилось, вроде как-то ошалел, одурел. Все была здоровая, а в четыре дня сломила ее болезнь, увезли в районную больницу, но отходить не сумели. Взяла да в тридцать пять лет и померла.

Андрей похоронил ее, участвуя во всех хлопотах тупо, с видом умалишенного, так что сельчане стали побаиваться за его рассудок. А когда похоронил, заколотил дом, перевез ребят и сам переехал к своей тетке. Тогда вдруг словно проснулся, и его взял ужас.

Только тут до него полностью дошел весь трагизм его положения, во весь рост встало его горе. Ведь он жену-то очень сильно любил.

Он так любил ее, уж так любил, как никого в жизни, как не любил ни себя, ни родителей, которых плохо помнил. Воспитывался Андрей у тетки. Женился по любви, раз и навсегда, и не представлял себе какой-то иной жизни, и не задумывался никогда, что может так получиться.

Андрей просто счастлив был своей жизнью, своей семьей, знал, что его семью считают примерной в округе, гордился этим и, как говорят, разбивался для семьи в доску. Вся жизнь его была тут.

Он и не помышлял о создании какой-то новой семьи и теперь совсем не понимал, что делать. Слезно выпросил отпуск, хотя в совхозе время было горячее, а он считался лучшим механизатором. Ему, конечно, посочувствовали, отпустили.

Но он за весь отпуск ничем не помог тетке, даже за ребятишками не глядел, а сидел на завалине у теткиного дома с утра до вечера, кидал невнимательные взгляды по сторонам и, признаться, совсем не думал ни о чем толковом, мысли приходили какие-то дурацкие и отрывочные.

Подойдут соседи — Андрей поговорит. Отвечает разумно, но односложно. Отойдут — опять ему ничего путного в голову не приходит. Сидит-сидит, потом сходит в дом пообедает. Опять сидит. А ночью курит в сенцах и на повети да пьет холодную воду. Тетка тоже не спит, ходит за ним, боясь, чтобы не заронил где-нибудь, не спалил дом.

Даже собственные ребятишки его побаиваться стали, хотя он раньше очень ласков был до них. Подойдут — Андрей смотрит на них искоса, как на пустое место. Станут приласкиваться — он отмахивается. Словом, совершенно человек потерялся.

Тетка пошла к Мызихе, опытная такая бабка тут жила. Принесла ей яичек и трешницу. Бабка пошептала на воду, помудрила чего-то над углями, а сказала неопределенно:

— Если не рехнется, поправится.

Во второй половине отпуска сошел он с завалины и каждый день стал ходить на кладбище — делать ограду, устраивать могилу как следует. Ограду сделал большую, с запасом на вторую могилу. Соорудил скамеечку и стал сидеть там. Но теперь начал кое-что припоминать. Вспомнил, скажем, как ехали зимой они с женой за двадцать пять километров на плохо объезженной кобыле-трехлетке.

Выехали во второй половине дня, скоро стемнело, пошел небольшой снежок, но дорога была видна.

А пряталась та дорога, пробитая бульдозером, между двух высоченных отвалов из снега, каждый выше человеческого роста. И хотя бесилась крутозадая буланая кобыла и норовила взять в сторону, уйти из-под власти ездока, не хватало ей прыти, чтобы сигануть через отвал. И понесла она вперед так, словно не взнуздана была, никакие удила не держали. Жена так перепугалась, что сунулась к Андрею под полу тулупа, прижалась к нему всем телом, как малый ребенок. Андрей же ничего не боялся и только подгикивал да ухал. Уверен он был, что сломает этой кобыле шею, по не позволит вытряхнуть жену.

Потом приобошлась лошадь, замучилась, стала смирней, но жена так и не отцепилась от Андрея до самого лесопункта.

Только и мог погордиться он перед ней, что своей физической силой. Считал он жену умнее себя, красивее, опытнее в житейских делах.

Оно и было похоже, что так. Хоть и кончила жена семь классов, столько же, сколько и он, а вот он ее мыслей не мог угадать, а она мысли запросто угадывала.

73
{"b":"267847","o":1}