Висит над затором шум моторов, стук топоров, треск ломающегося дерева, скрип, лязг, грохот. Но все звуки покрывает гулкое:
— Взя-яли-и!
— Дава-ай!
— А еще ра-аз!
— Побереги-ись!
А еще выше, чем отголоски шума и криков, повисло над построенным самой рекой бревенчатым мостом слепящее и жгучее солнце. На небе ни облачка, в воздухе ни ветерка. И жгут немилосердные лучи спины и головы сплавщиков.
Сплавщики одеты по-разному. Кто, особым манером завязав уголки, приспособил на голову носовой платок, кто натянул кепку. Некоторые — в одних рубашках, другие, несмотря на жару, — в спецовках. А есть и такие, что даже без маек, голые до пояса. У них негритянской черноты плечи и спины: эти не сожгутся. И только ноги почти у всех обуты в резиновые сапоги с отвернутыми, как у ботфортов на старинных картинках, голенищами.
Рабочие распределились небольшими группами вдоль залома, но не по прямой, а по очень извилистой линии. Группы работают на некотором расстоянии друг от друга. Так расставил сплавщиков Тереха.
Сам он, с длиннущим багром в руках, в резиновых сапогах, которые действительно нашлись в запасе у сплавщиков, пыхтя от жары, пробирается сквозь хаос так и сяк наваленных деревьев от одной группы к другой. Тут и там мелькают его светло-синяя рубаха и повязанный на голове мятый носовой платок. Тут и там слышится его простуженный еще в давние годы и поэтому хрипловатый голос:
— Навали-ись, братцы! Нажме-ем!
И, не смахивая крупных капель пота с лица, сам наваливается и нажимает так, что гнется древко багра.
— Силен, старый корень, — весело и уважительно подшучивают сплавщики.
— Что лесовик, чертушка!
— Застоялся, разминка потребовалась.
— Плюньте, ребята, отдохните. Он один все растаскает.
Среди рабочих к Терехе явное расположение. Сначала, правда, некоторые из них ворчали, когда главный инженер предоставил Терехе полную свободу действий, а он начал по-своему переставлять сплавщиков. Расстановка была непонятной, линия предполагаемой протоки казалась чересчур причудливой. «Чудит старик», — недовольно бормотал кое-кто. Но когда рабочие увидели, что во вновь разбираемых местах обнаруживается порядочная глубина, тогда как там, где они разбирали залом до этого, багор уходил вниз едва сантиметров на семьдесят и касался дна, они прониклись к Терехе уважением и выказывали ему теперь полнейшее доверие. «Ну и память у старого!» — один за другим удивляются сплавщики.
А Тереха счастлив. Вначале он малость струхнул и нервничал, хотя вид держал бодрый. «А вдруг запамятовал? — беспокойно думал он. — Вдруг протока передвинулась? Вдруг не успеем до вечера пробить?» Он представлял себе лицо молодого инженера и нервничал еще больше. «Если не получится, — говорил Тереха себе, — если промажу, Василий Владимирыч ничего не скажет. Или поохает немного. Главный тоже промолчит: сам старается вон как. А этот не промолчит. Скажет: «Говорил я вам — не слушайте старого дурака. Так оно и вышло». И быстрее вышагивал по залому Тереха.
Но по мере того, как обнаруживалось, что он не промахнулся, что расчет оказался точным, по мере того, как опытным глазом угадывал он, что работа будет сделана к сроку, былая уверенность овладевала им, зычней звучал голос. Он чувствовал, что с каждой минутой становится как бы прежним Терехой, у которого на любое дело «такая уж планета удачливая». И хотя, отвыкшие от долгого напряжения, подрагивали ноги, наливалось тяжестью усталости тело, катился по лицу и спине пот, не давал Теpexa себе минутки роздыха. Пела у старого душа.
«Докажу!» — думает Тереха, шагая по бревнам, балансируя на них, втыкая с размаху в плотную древесину багор, ворочая стволы с медвежьей силой. «Докажу!» — стучит в Терехиной груди. Думается ему, что докажет он молодому инженеру — прежде всего, — а также и директору, и ребятам-сплавщикам, и всем-всем. И не сознается себе Тереха, не отдает себе отчета, что главным-то образом, пожалуй, хочется ему доказать нечто очень важное, необходимое, без чего и жить — наплевать, не кому-то иному, а именно самому себе…
«Газик» промял в песке глубокую колею и развернулся чуть ли не у самой воды. Вышли директор, молодой инженер и шофер. Шофер присел на корточки, плескал воду в лицо и блаженно крякал. Директор и молодой инженер обозревали затор и картину работы на нем.
— Здорово наворочали, — довольно сказал директор. — Ай да молодец Терентий Антоныч! Смотри-ка, Анатолий Павлович, ведь скоро они верхнюю пробку повыбьют. А выше залома вода поднялась как от плотины. Как жахнет основная струя по протоке — только бревна заиграют!
— Что-то уж больно странная линия протоки. Не ошибается ли он? — усомнился молодой.
— По-омнит! — успокоительно ответил директор. — Отличным лоцманом был. Ну не молодец ли старина?! Ведь он не по всей длине разбор протоки организовал. Зачем, дескать, мучиться? Остальное вода доделает. Пробки оставил. И смотрите, как оставил: там, где самый сильный пронос будет. Словно курсы по этому делу кончил. Ну, старик! — не переставал восхищаться директор и, чуть улыбнувшись, скосил глаз на молодого.
Молодой инженер промолчал.
«А упрям же ты, однако, братец, — сказал про себя директор. — Что теперь, если не по-твоему вышло? Совсем не дело так-то».
…Когда солнце начало заваливаться к закату, были выдернуты последние пучки и растасканы баграми последние навалы леса, загораживавшие вход в протоку большой воды. Рванула струя, и толстенные шест и метровые бревна закрутились в ней, как щепки. Поволокла вода сплошную массу леса по только что пробитому проходу. Первый посыл бурного вала в стороны от главного русла разбился на тысячи ручейков и фонтанчиков о бревна, нагроможденные с боков протоки, но второй прилив уже выхватил и с боков отдельные деревья, увлек их к выходу на свободную гладь Ломенги.
— Ого-го-го-го-о! — радостно раскатилось по реке и отдалось в верхах, между крутоярами берегов.
— Пошла-а!
— Жми-и!
Спало общее напряжение, и сплавщики, что стояли по всей длине протоки, с обеих сторон, опустили вниз натруженные руки с баграми, отдувались, просовывали ладони под рубахи, отлепляя их от тела, давая поласкать горячие мышцы свежему воздуху.
Но отдыхать было еще рановато. То в одном, то в другом месте образовывались пробки, затирало лес — слишком густо шел он. Приходилось опять то и дело пускать в ход багры.
Тереха стоял несколько в стороне от протоки, очухивался. Хотелось сесть или, еще лучше, лечь прямо тут, на бревне, и подышать всей грудью, вытянуть ослабшие ноги, уронить вдоль туловища вконец уставшие руки. Но Тереха стоял, держась обеими руками за багор и опершись на него: так лучше отдыхала спина. Он видел, что от верхнего конца затора, где рабочие под началом главного инженера все возились с бонами, идут к нему директор и молодой инженер. Тереха видел их, хотя смотрел на протоку, и поджидал, когда они подойдут.
В эти минуты стала образовываться пробка почти на середине прохода. Сначала чуть задержалась большая группа бревен, шедших кучно. И сразу же быстрая струя понесла еще партию стволов. Бревна сшибались, лезли друг на друга, подныривали одно под одно, отскакивали от удара немного назад и снова громоздились на идущие впереди. Пробка росла.
Со всех сторон к этому месту бежали сплавщики с баграми, как с пиками, наперевес — на помощь не успевавшим распихивать бревна товарищам. Подхватив багор, затрусил туда же и Тереха.
Но непослушные от переутомления ноги донесли его до места лишь тогда, когда десятки багров распихали пробку и проталкивали бревна дальше. Не желая оставаться безучастным наблюдателем ответственного момента работы, Тереха установился попрочнее на толстом сосновом стволе у края протоки, изловчился и взмахнул багром, целясь в бойкое бревнышко, которое поворачивалось, собираясь встать поперек потока.
И оплошал Тереха. Или рука дрогнула, или нога скользнула по гладкой сосновой коре, но только промазал старый. Острие багра едва задело бревнышко, отщепив кусок коры. А Тереха, потеряв равновесие, полетел в воду.
