Кортеж тронулся, заработали, выскочив вперед на своей открытой машине, кинорепортеры. Всадники, видя, что их снимают, пришпорили коней и поскакали по обочинам дороги, не опережая и не отставая от головной машины, наподобие тех мотоциклистов, которые обычно сопровождают важных гостей.

Холмов сидел в открытой «Чайке» рядом с высоким гостем и замечал, что тот почему-то грустно смотрит на живописно скакавших всадников. Усталая, нерадостная улыбка тронула его доброе лицо, когда он увидел арку, обтянутую кумачом и увитую цветами, свой портрет рядом с портретом Ленина и слова на красном полотнище; «Добро пожаловать!»

Вся улица от арки до площади была залита свежим, казалось, еще теплым, асфальтом. Было видно, что тут только что проехала поливная машина, потому что по черному лоснящемуся настилу еще текли ручьи, как после короткого ливня. Дворы были чистенькие. Стены домов побелены и украшены портретами и флажками. «Так вот как староконюшенцы умеют встречать гостей, — думал тогда Холмов. — Кто у них председатель стансовета? Ах да, Красноштан. Ну и постарался Красноштан! И джигиты в синих башлыках, и арка в кумаче и цветах, и портреты, и чистенькие домики, и новые изгороди. Улицу залил асфальтом и даже поливную машину где-то раздобыл. Ну и Красноштан, ну и мастер на выдумки!..»

И еще раз высокий гость все так же невесело улыбнулся, теперь уже на старо-конюшенской площади. Перед ним предстала не та станичная площадь с бурым, посохшим бурьяном и пыльными дорожками, по которым бродят телята и гусиные выводки. Сегодня старо-конюшенская площадь выглядела незнакомо и необычно. Все, что было на ней, напоминало ярмарку, нарядную и развеселую. Налетавший с гор ветерок колыхал флаги на высоких шестах, трепал перекинутые от дома к дому, от ворот к воротам красные полотнища.

Повсюду пестрели празднично разодетые люди. Говор, смех, девичьи песни, крикливые голоса баянов, убаюкивающее бренчание балалаек. Стоял, бросаясь в глаза широкими витринами, новый станичный универмаг, выкрашенный в зеленый цвет и забитый товарами. Радовал взгляд и манил к себе летний ресторан. У его входа выстроились повара в белых шлычках, молоденькие и красивые, как на подбор, официантки в полукруглых фартуках и в голубых кружевных повязках на головах. Там и тут красовались ларьки, торговавшие и газетами, и пивом, и прохладительными напитками, и мороженым, и еще бог знает чем.

Вокруг церквушки были высажены молоденькие деревца, как свидетельство того, что со временем здесь вырастет парк. Тут же возвышался летний театр. На сцене разместился духовой оркестр, игравший вальс «Амурские волны». Перед трубачами стояли микрофоны, и медные трубы горланили с такой радостью, что их сильные и не очень стройные голоса поднимали шум по всей станице. В сторонке, на импровизированном манеже, замерла сотня джигитов, готовая показать свое смелое искусство. Кружилась карусель, взлетали к небу качели. Людно, весело, торжественно. Недоставало лишь пионеров. Но и они вскоре появились, чеканя шаг и гремя барабанами и горнами.

Толпы людей встречали желанного гостя шумными рукоплесканиями. Он вышел из машины. Старые казаки, одетые в чекмени и бешметы, преподнесли хлеб-соль. Он обнял самого старого казака. Затем поздоровался сперва с Красноштаном и колхозными руководителями, а потом уже с поварами и официантками. И тут снова застрекотали кинокамеры, защелкали фотоаппараты.

Обедал гость в ресторане, посадив к своему столу тех стариков, кто подносил ему хлеб-соль. Всем, кто был в ресторане и кто собрался возле окон, понравилось, как он разговаривал со стариками, как похлопал по плечу вертевшегося перед ним Красноштана, как хвалил кубанский борщ и шашлыки, приготовленные, как уверял Красноштан, по-староконюшенски.

Как раз в этот момент с цветами подбежали пионеры и повязали ему на шею галстук. Гость обнял пионера и пионерку, что-то им сказал и поцеловал в щеки. Алея галстуком, он прошел к трибуне и с той же грустной улыбкой на усталом лице посмотрел на запрудившую всю площадь толпу. Подождал, пока смолкнут рукоплескания, и обратился к станичникам со словами привета и благодарности. Неожиданно разговорился, сказал две-три шутки, чем вызвал раскатистый смех на всей площади и взрыв аплодисментов.

Затем, сопровождаемый толпой и кинооператорами, прошел мимо молоденьких деревцов, помахал рукой конникам, постоял возле карусели, поговорил с продавцами ларьков, зашел в универмаг. Через некоторое время тут же, на площади, посмотрел джигитовку, радуясь смелости и мастерству старо-конюшенских конников. После джигитовки попрощался с Красноштаном и колхозными руководителями, затем уже со всеми, кто оказался поблизости, и уехал: время, отведенное для Старо-Конюшенской, истекло.

Выбравшись из Старо-Конюшенской, кортеж снова запылил по степному безбрежью. Гость закрыл усталые глаза и сказал: «Молодцы староконюшенцы! Смелые и веселые люди! И все же, Холмов, скажу тебе по-товарищески: ни к чему эта откровенная показуха. Карусель, ресторан, универмаг! К чему все это? Неужели мы с тобой такие дурачки, что так-таки ничего и не видим?» — «Сам вижу, что староконюшенцы перестарались, — ответил Холмов. — Местные руководители — народ гостеприимный. Хотели как лучше. Знаю, это выдумка Красноштана». — «Фамилия-то какая красочная! — сказал гость, все так же сидя с закрытыми, усталыми глазами. — Вот и внуши этому Красноштану, чтобы в другой раз не переусердствовал в своих стараниях и чтобы пыль в глаза не пускал…»

— Алексей Фомич, чувствуете, как машину трясет? — спросил Игнатюк, прервав воспоминания Холмова. — А ведь на этой улице, помните, лежал асфальт, а теперь одни ухабы. Покрытие, выходит, было временное, без прочного настила. Вот грузовики и разворочали асфальт.

— Да, это плохо, что не было прочного настила. — Холмов вспомнил, что рассказанная Кузьмой легенда как раз и произошла в Старо-Конюшенской. — Антон Иванович, поезжай на площадь. Нам надо узнать, жил ли в этой станице Каргин. «Что-то стало грустно, и легенда о Каргине уже перестала меня интересовать, — думал Холмов. — Не Каргин у меня на уме, а Красноштан…»

На площади одинокий фонарь. Слабый свет на низком здании с замками на дверях. Будка из неоструганных досок и кудлатая папаха в дверях.

Игнатюк остановил машину. Холмов вышел, потянулся, помахал руками, разминая мышцы. К нему подошел тот мужчина, что стоял в будке. На нем широкополый тяжелый тулуп с «боярским» воротником, косматая, из длинношерстной овцы, папаха, сдвинутая на лоб так, что и глаз не было видно.

— Гражданин, возле торгобъекта всякому транспорту остановка запрещена, — строго сказал сторож.

— Хочу у вас спросить, — сказал Холмов. — Жил ли в Старо-Конюшенской председатель колхоза Каргин?

— А сам кто будешь?

— Следователь, — не моргнув глазом ответил Холмов.

— Никаких Каргиных у нас не было и нет, — уверенно заявил сторож. — А в чем дело?

— Видите ли, того Каргина уже нет в живых. Он погиб.

— В Отечественную?

— В мирное время.

— Так зачем же он тебе мертвый?

— Может быть, живет в станице его жена? Мне надо…

— Постой, постой, — перебил сторож. — Есть такая! Бабка Заводилиха. Так ее кличут по-уличному, а по паспорту она верно Каргина.

— Не могли бы вы показать, где проживает бабка Заводилиха?

«Ну вот, кажется, напал на след, — подумал Холмов. Только надо бы ехать не к бабке Заводилихе, а к Красноштану. Но я и у него побываю…»

— Дорогой товарищ, охотно проводил бы тебя до бабки Заводилихи, — сказал сторож, — но отлучиться от торгобъекта не имею права. — Сторож приподнял спадавшую на глаза папаху. — Веришь, следователь, на хуторе Яман-Джалга в точности такой был случай. Шурин мой рассказывал. Ночью, вот так же, как зараз, к яман-джалгинскому сельмагу подкатила легковичка. Вышли двое. Ты один, а их там было двое. Шофер третий. И сторож, как зараз я, подошел к приезжим. Спросил, кто такие, куда едут. Люди, вот как и ты, оказались вежливыми. Сказали, что отыскивают своего знакомца. Угостили сторожа папиросой… Случаем, нет у тебя покурить? Вот спасибо. Тоже дорогие папиросы? Да, так то двое, вот так же, как ты зараз меня, угостили сторожа дорогой папироской. Завели вежливые разговоры, стали спрашивать, есть ли в хуторе милиционер, а потом скрутили сторожу руки и ноги, заткнули тряпкой горлянку, чтоб лежал и помалкивал. После этого заезжие гостюшки очистили магазин и были таковские. И шофер у них, как зараз в твоей машине, тоже молча сидел за рулем наизготове…