Не успел Холмов выкурить папиросу и решить для себя, ехать ли ему сперва в Вознесенскую, к Сагайдачному, а потом уже в Камышинскую, к Стрельцову, или наоборот, как зазвонил телефон. Рясной снял трубку.

— Ну, ну, — говорил он. — Так, так. Вот оно что! И этот Каргин? Так, так… И еще Каргин? Да, да, верно, наш райфин. Ну и ну! И опять Каргин? Да сколько же их в районе, этих Каргиных? Ну, ну! Добре! Молодец, Яровой!

Положил трубку, платком вытер лоб и подошел к Холмову. Поглядывая в свои записи, сказал:

— Яровой отыскал всех Каргиных! Оказывается, в районе их аж четыре! Вот слушай. Один Каргин, Петр Степанович, — начальник нашего карьера. Недавно мы начали промышленную разработку карьера. Даем для дорог, для железобетона отличный песок и мелкий камень. Так всем этим хозяйством заправляет Каргин. Председателем колхоза, к сожалению, никогда не был… Не подходит? Не он? Второй — это наш райфин. — Рясной рассмеялся. — Этот Каргин живет рядом, а я про него забыл. Он Федор Самойлович… Тоже не подходит? Не он! Третий живет в Усть-Невинской, работает сторожем при школе. Старик, по имени Яков Фадеевич… Тоже, конечно, не он. Четвертый Каргин, Николай Иванович, — завмаг в станице Миловидовской. Молод, недавно женился на местной учительнице. Вот пока все Каргины. Да ты не хмурься, не ломай брови. Поживи у меня денька два-три, и Яровой того, нужного тебе Каргина из-под земли достанет, а отыщет. Даю слово! Ведь это же не какая-то особая проблема.

— Но ведь тот Каргин — уже покойник? — заметил Холмов.

— Все одно! Яровой отыщет и покойника, — решительно ответил Рясной. — Останься, поживи у меня! Ну что тебе стоит пожить у меня денька два-три? Поездим по району. Посмотришь, какие мы решаем проблемы.

— Не могу, — отвечал Холмов. — И так слишком долго добираюсь до родной станицы. К тому же мне еще надо побывать в Вознесенской.

— Поедешь к Сагайдачному?

— К нему.

— Везет же Сагайдачному! Туда уже делегации из-за границы ездят. И ты тоже едешь.

— Но мне еще надо и в Камышинскую, к Стрельцову.

— Чего к нему? К Стрельцову, верно, делегации не ездят. И в этом году Стрельцов отстает. Трудно ему.

— Более тридцати лет назад я там работал секретарем райкома, — сказал Холмов. — Хочу повстречаться с молодыми годами, посмотреть родные места, а оттуда уже в Весленеевскую.

— Тогда разреши мне подбросить нужные данные о Каргине тебе в Весленеевскую или прямо в Береговой? — спросил Рясной. — Яровой обязательно все разузнает, до всего дойдет.

— Ничего не надо подбрасывать. — Холмов увидел вошедшую Анну Ефимовну и начал прощаться. — Спасибо вам, хозяюшка, за чай, за пирог и за ласку! Славные у вас дети! Просто душа радуется! Ну, до свидания, Анна Ефимовна! До свидания, Дмитрий Андреевич! И рад бы пожить у тебя, да не могу. Надо ехать.

Сразу же за Рощенской дороги разошлись: одна свернула влево — на Вознесенскую, а другая вправо — на Весленеевскую.

Холмов сказал Игнатюку, чтобы ехал влево, и спросил, знает ли дорогу на Вознесенскую. Такой вопрос показался Игнатюку не только обидным, но и смешным. Однако он не обиделся, не рассмеялся. Лишь скупая улыбка да кивок говорили, что на всем Прикубанье нет такой станицы, где бы Игнатюк не был, и нет такого места, куда бы он не знал дорогу.

Игнатюк придерживался правила: для настоящего шофера важно не то, зачем нужно ехать, а просто сам факт, что ехать надо. Поэтому он даже не пожелал узнать, почему Холмову вдруг захотелось поехать в Вознесенскую, а не в Весленеевскую, куда он обязан был ехать. Да и вообще в эту минуту Игнатюка ничто не интересовало, кроме, разумеется, дороги и мотора, работу которого он постоянно чувствовал.

Тем временем на солнце наползла иссиня-черная туча, и степь померкла. Внутри тучи заполыхали пожары, лучи, ниспадая, кумачовыми кушаками потянулись к горизонту. Любуясь серым осенним деньком над блеклыми полями, Холмов подумал, что, может быть, в самом деле следовало заночевать у Рясного, а утром поехать к Сагайдачному. Жена у Рясного милая, приветливая. Точно живые, перед Холмовым встали сыновья и дочери Рясного, и он увидел залитое счастливым румянцем лицо Анны Ефимовны.

От Рясного мысленно перешел к Калюжному. Видел поднятые к потолку стеллажи и бритую голову Калюжного на фоне тесно стоявших книг.

«Два секретаря райкома, а какие они, оказывается, разные, — думал Холмов. — Один невысок, бритоголов, коренаст; другой росл, чубат. У одного детей нет и не было, у другого свой, можно сказать, детский сад. У одного книгами заставлены стены, а у другого я не видел в доме ни книжной полки, ни даже газеты или журнала. Один пишет научную работу и выдает себя за человека теоретически мыслящего, начитанного, а другой и говорит-то не слишком складно, и излюбленное его словечко — „проблема“. Проблема есть или проблемы нет. Читает ли Рясной художественную литературу? Сказать трудно, скорее всего, не читает. Видимо, не находит для этого времени. Газеты и журналы наверняка просматривает, только не дома, а на работе. К его приходу свежие газеты и журналы уже лежат на столе, и нужные статьи, заметки, чтобы были замечены, обведены красным или синим карандашом. И хотя Калюжный и Рясной кажутся мне разными, несхожими, а ведь есть у них что-то общее, что их роднит. А вот что оно, это общее? Наверное, то у них общее и то их роднит, что оба они руководят районами. Смотрю на них, на их жизнь и сознаю: а ведь то, что теперь есть у Рясного и Калюжного, когда-то, в бытность мою секретарем райкома, было и во мне. А Медянникова? А Иван Сагайдачный? Тоже ведь секретари райкома! Почему же в них нет того, что есть у Калюжного и Рясного и что было у меня в молодости? Их не поставишь рядом с Калюжным и Рясным. В самом характере у этих молодых секретарей есть как раз то, чего не было у меня и чего, к сожалению, нет у Рясного и Калюжного. Это-то меня и радует. И получается: меня, уже немолодого человека и старого коммуниста, Медянникова и Сагайдачный радуют, а Калюжный и Рясной огорчают. А почему?»

И Холмов, ища ответа, начал думать о том, что жизнь не стоит на месте, что в станицах выросли новые люди, такие, как, например, Андрей Кочергин, с его любовью к «сельскому рабочему классу», или чем-то похожие на Кочергина; что жизнь в районах быстро меняется, а руководители кое-где остаются прежними. Часто в районе можно еще встретить руководителя, который не так давно казался и умным, и солидным, и деловым, а сегодня он таким уже не кажется. «Почему? Время обогнало? — думал Холмов. — Видно, это тот, кто отстал от времени, зазнался и думал о себе одно только хорошее. А что же будет через десять-пятнадцать лет, когда вырастут совсем новые кадры — люди молодые, по-настоящему образованные, здравомыслящие? Что же делать тем, кто отстал, кто состарился не годами, не физически, а душевно? Выход прост: лучшие заменяют худших. И ничего, что эти лучшие будут немолодыми и чем-то похожими на Маню Прохорову. Суть не в молодости. Если бы было так: плохой руководитель сам осознает, что он плохой, и сам добровольно уступает место руководителю хорошему. Понятно, что когда-то так и будет, только, надо полагать, не скоро. Растить кадры — дело не только кропотливое, но и нелегкое, сам по себе этот процесс медленный. Это не то, что заменить в машине какую-то износившуюся деталь новой, только что полученной с завода. Тут не механизмы, а живые люди. И еще, как говорит Рясной, проблема: что надо сделать, чтобы тот руководитель, кого следует заменить лучшим, сознавал бы, что делается это не по чьей-то прихоти, а исключительно в интересах партии и государства? Ведь каждый руководитель, как правило, свыкся с мыслью, что на своем месте он незаменим. Попробуй, к примеру, послать Калюжного на работу обычную, не руководящую? Он воспримет это как величайшую к себе несправедливость. И еще беда: почему-то рядом с собой плохие руководители растят людей, чем-то похожих на себя. Тот же Калюжный, к примеру, вырастил Ивахненко. А ведь в той же Широкой живут не только Ивахненки, но и Кочергины. Именно ими, Кочергиными, и надо было заняться Калюжному, чтобы потом поменять местами: Ивахненко — к станку, если он, конечно, способен стоять у станка, а Кочергина — в станичный Совет. Но разве Калюжный может это сделать? Ему трудно заменить своего воспитанника другим, лучшим, но не им воспитанным. Я уехал из Родниковской, а Калюжный, наверное, и забыл о проступках Ивахненко, и все может остаться так, как и было. И снова в длинном коридоре станичники будут проклинать Ивахненко. Так что куда ни посмотри, к чему ни обратись, все сходится на том: быть настоящим руководителем и непросто и нелегко, и от него, от руководителя, чаще всего проистекают и наши радости, и наши горести».