Ужинать пригласили и Кузьму. Не думал Работников, что у Холмова есть такой кряжистый, заросший курчавой бородой брат. Он показался Работникову похожим на цыгана, одетого в поношенный казачий бешмет, в казачьи, широкие в мотне шаровары с вобранными в чулки штанинами.

Холмов от водки отказался, сказав, что пить ему нельзя. Пришлось Работникову выпить с Кузьмой, закусили нарезанными на тарелке помидорами. Потом появилась сковородка, полная шипящей яичницы, поджаренной на сале. Ели и разговаривали о том о сем. Только тут Работников узнал, что Холмов пешком идет в свою станицу Весленеевскую, что у него с братом один конь на двоих и что в седло они садятся поочередно. Рассмеялся и сказал:

— Такое, честно говоря, в моей голове не умещается! Пешком? Это же что такое? При нашей технике двигаться шагом? Ради чего, Алексей Фомич?

— Захотел прогуляться по белому свету, — смущаясь, сказал Холмов. — Посмотрю, что делается на прикубанской земле, как люди живут-поживают.

— Да разве, честно говоря, тогда, когда ездил на «Чайке», не насмотрелся? — спросил Работников.

— И тогда смотрел, и еще хочется посмотреть. — Холмов улыбнулся Анастасии, которая все время с удивлением поглядывала на него. — Да, давненько, ох как давненько не ходил по земле, вот так, пешком! — И как бы для оправдания добавил: — Да и нету теперь у меня машины.

— Эх, Алексей Фомич, горюшко ты мое! — сочувственно сказал Работников. — Нету машины? Да позвонил бы мне! Я снарядил бы «Волгу». Поезжай, куда хочешь, смотри все, что тебе вздумается, и без хлопот.

— На машине не то. — Опять Холмов встретил удивленный, немигающий взгляд хозяйки и улыбнулся ей. — Видел небось, как в кино показывают иногда замедленную съемку? Когда все делается быстро, то трудно рассмотреть иные важные детали, а когда медленно, то ясно видно все подробности. Вот и у меня получится как бы замедленное наблюдение жизни. Смогу получше рассмотреть и людей и природу.

— Сказывали старые люди, что когда-то давным-давно, — вдруг заговорила Анастасия, — сказывали те люди, что тогда по земле босиком ходил Иисус Христос. Это правда?

— И такое придумала, Анастасия! — сердито буркнул Работников. — Помолчала бы…

— Может, я что не так сказала? — Глаза у Анастасии округлились. — Так я только спросила про то, что старые люди сказывали. Я же сама толком не знаю.

— Ладно, ладно, мать, — сказал Работников. — Пойди и подбери самый лучший кавун.

Анастасия ушла. Холмов положил на стол коробку «Казбека» и спички. Все трое закурили, и Кузьма сказал:

— Это братуха ради меня шагает в Весленеевскую. Коня у меня отбирают. Беда!

— Верно, и брату помочь нужно, — подтвердил Холмов. — Нехорошо с ним поступили местные власти. Природный же табунщик. Как же ему жить без коня?

— Это справедливо, без коня трудно, — согласился Работников. — Я сам когда-то служил в кавалерии. И до сих пор люблю лошадей.

Когда речь зашла о лошадях, Кузьма, воспользовавшись удобным случаем, попросил у Работникова овса. Хотя бы с ведро. Работников весьма сочувственно отнесся к просьбе старого табунщика. Но беда в том, что уже было поздно, овес хранился в амбаре, а кладовщик жил где-то на краю станицы. Работников посоветовал покормить коня травой, что лежала в мешке.

— Преотличная, свежая трава! — добавил он. — В лесу брал.

Трава, хотя и взятая в лесу, хотя и свежая, она и есть трава, и с овсом ее не сравнить. Но что поделаешь! После ужина Кузьма ушел под навес, вывалил из мешка действительно свежую и сочную траву. Толкнул задремавшего Кузьму Крючкова и сказал:

— Бери, подкрепляйся. А овес на ночь есть вредно. Еще отяжелеешь и не сможешь летать вскачь. Так что для своей же пользы ешь траву. Это вроде как людям простокваша на ночь. А завтра, помяни мое слово, завтра я обязательно раздобуду овса. Этот Работников тоже в прошлом конник и человек душевный.

Кузьма Крючков кивнул и стал есть траву.

Еще одна ночь в дороге, Незнакомая и непривычная, Вчера спал под скирдой, сегодня — в чужом доме, на чужой кровати. Комната невелика. Одно оконце выходило в сад. Кровать, рядом тумбочка с лампой под стеклянным абажуром, два стула.

Анастасия принесла свежую, пахнущую мылом простыню. Застелила ею матрац, напушила подушку, поправила лампу на тумбочке, постояла в нерешительности.

— Комнатушка эта завсегда служит для гостей, — пояснила Анастасия. — Часто разные уполномоченные появляются в станицу. Где им переночевать? У нас ночуют. — Помолчала, прикусила губу, видно, хотела еще что-то сказать и не решалась. — А насчет того, что я упомянула про Иисуса Христа, так то я так, без всякого умысла. Я ничего плохого не думала.

— Я так вас и понял, мамаша, — сказал Холмов. — Ко мне ваши слова не относятся.

— Верите, пришло на ум, потому как у нас был случай, — говорила Анастасия. — Святой старец проходил через станицу. Давненько это было. Босиком шагал, а уже была зима.

— Разные чудаки бывают на белом свете, — сказал Холмов.

— Ваш братуха не пожелал лечь в хате, говорит, что любит почивать на вольном воздухе, — сказала Анастасия и приветливо добавила: — Ложитесь и опочивайте себе на здоровье. Оконце пусть будет открыто. Ночь теплая, в станице, слава богу, спокойно, ничего такого нету.

Довольная тем, что поговорила с гостем, Анастасия пожелала Холмову спокойной ночи и ушла.

Холмов разделся и лег в кровать. Пружины под ним качнулись, скрипнули. По привычке положил ладонь под голову, хотя затылок и не болел, и задумался. Думал о Работникове.

Тем временем Анастасия вернулась к мужу. Работников поджидал ее, стоял у раскрытого окна и курил.

— Все чадишь. Афанасий? — упрекнула Анастасия. — Когда уже насосешься этой соски?

— Зараз кончу, — ответил Работников. — Ну, что он там?

— Сильно нахмуренный.

— Известно, приморился. Шуточное ли дело в его-то годы переться пешком через все Прикубанье?

— А чего он ходит, Афанасий? — понизив голос, таинственно спросила Анастасия. — Может, до чего доискивается?

— Думаешь, я-то знаю, чего он ходит?

— Насчет Иисуса Христа переспросила. Сказал, что к нему это не относится. — Анастасия перешла на шопот: — А может, он уже сам святым стал?

— Дура, Настёнка! — Работников рассмеялся. — Не-ет! В святые странники этот человек не годится. И, надо полагать, идет пеша потому, что, слышала, как он сказал, пожелалось ему повидать белый свет. Пришла такая идея в голову — вот и пошел.

— Афанасий, неужели он был самый главный средь вас? — тем же таинственным шепотом спросила Анастасия. — Просто удивительно.

— Что же тебя удивляет?

— Совсем не похожий на большого начальника. Какой-то тихий да ласковый.

— Он таким и был. Не криком брал, а душевностью, Видно, такой у него склад характера. — Работников улыбнулся, как бы давая понять жене, что он, ее муж, знал, каким руководителем был Холмов. — О! Это был настоящий секретарь обкома! За сердечность к людям все наше Прикубанье уважало Холмова. — Работников потушил папиросу, бросил ее за окно. — Ты увидала Холмова первый раз? А мне довелось и раньше его видеть. Толковый мужчина! По области разъезжал на «газике» и появлялся там, где его не ждали. Бывало, едет по району, а навстречу ему несутся секретари райкомов. Поспешают, ждут Холмова на главной дороге, а он давно уже свернул на проселок и заявился либо в бригаду, либо на ферму, И сразу к людям: «Это как? Это почему? Это зачем?» Умел Холмов видеть недостатки, ох как умел! От его острого глаза ничто не укроется. И нагоняй умел делать тем, кто повинен в безобразиях. Иногда грозным бывал. Объедет бригады, фермы, потолкует с народом. После этого созывает в районе актив и начинает виновных пропесочивать. Ответственности требовал. Не-ет, Настёна, Холмов в святые не годится. А зараз он на пенсии. Видать, затосковал по живому делу, потому-то и вид у него такой кислый. А тут еще все портит эта одежонка на нем. Я сперва даже его не узнал. Брови у него черные, приметные, их и седина не берет. Такими они и были. А вот лицом сдал. Тощ, болезнен. Как, оказывается, пенсионная житуха меняет человека!