Всё это она произнесла на одном дыхании, после чего упала прямо на колени и разрыдалась. Нервы не выдержали, сдали окончательно, и – вот беда – на глазах у этого подлого предателя, коему ни за что не следовало бы демонстрировать свою слабость!

"Сейчас он скажет, что работа доктора точно не для такой неженки, как я, и всё будет кончено ещё раньше, чем ему донесут о том, что я провалила задание Сидоренко", – подумала Александра и зарыдала ещё горше, закрыв лицо ладонями.

Она ожидала чего угодно, вплоть до пощёчины, чтобы привести её в чувство, но уж точно не участия и заботы. Конечно, все мы давно не питаем иллюзий насчёт доктора Воробьёва, но ведь он всегда любил Сашу, как родную. Девочка выросла на его глазах, и он прекрасно видел, какая она, прекрасно знал её сильные и слабые стороны.

И то, что они теперь играли на разных сторонах, его любовь к ней ничуть не уменьшало. Он сел рядом, прямо на пол, обнял её и прижал к груди.

– Ну-ну, тихо! Не плачь, пожалуйста, – попросил он, и Александра от изумления и впрямь перестала плакать. – Когда плачут такие сильные люди, как ты, у меня неминуемо складывается ощущение вселенской катастрофы. Караваев со своими деньгами? Да пошёл он к чёрту! Тётя Клава со своими амбициями? Да когда она в последний раз держала в руках скальпель?! Пусть ещё хоть раз только попробует, слышишь, пусть только попробует в тебе усомниться! Саша, выше нос! Ты показала всем, что ты герой! Ты спрашивала, не хочу ли я поблагодарить тебя? О, да, конечно, хочу! Искренне, со всей душой, моя милая девочка. Спасибо тебе, спасибо! Ты спасла не только Караваеву, но и меня и моё будущее. Это дорогого стоит и заставляет задуматься. А я был неправ. Я не имел права уходить. Совсем забыл, что это стало привычным делом – привозить истекающих кровью княгинь в больницу во время моего отсутствия.

В ответ Александра лишь вяло улыбнулась, шмыгнув носом. Потом поднялась на ноги не без помощи Воробьёва, но сказать – так ничего и не сказала. Она, может быть, и считала себя немного неправой – грубить Викентию Иннокентьевичу, вдвое старше её, определённо, не стоило, да и с князем следовало бы помягче – но она действительно не испытывала необходимости извиняться.

Много чести!

Особенно для Воробьёва, который уже через минуту выгонит её из больницы, на радость Ивану Кирилловичу и Алёне.

Викентий Иннокентьевич подумал о том же самом в тот момент, и лицо его помрачнело. Не надо было её утешать… зачем? Чтобы потом, секунду спустя, нанести удар ещё более сильный? Представив её расстройство, Воробьёв замешкался – помилуйте, ну как? Это же верх неблагодарности – наказывать её за несделанное вскрытие, в то время как на другой чаше весов оказалось спасение жизни княгини Караваевой, вкупе с добрым именем Викентия Воробьёва и репутацией всей больницы! Как он мог сейчас взять и сказать ей, что, увы, но вскрытие важнее – а она явно не успела его сделать, потому что Караваеву привезли около половины десятого, а Сашина практика начиналась с девяти. Вряд ли она управилась бы за полчаса, с учётом того, что сам Сидоренко ровно к девяти не приходил никогда.

"Вот оно, – подумал Викентий Иннокентьевич, собираясь с мыслями, – настал момент!"

Пора было действовать.

– Давай отвлечёмся на время от наших общих проблем и поговорим о другой области твоей практики, – ровным, спокойным голосом произнёс он. – Как твои пациенты? Никифорова ещё не обвинила тебя в краже миллионов из её тайника под подушкой? Владимирцев ещё не послал тебя к чёрту? И, разумеется, твоя работа с Сидоренко – где отчёт о проделанной работе? Я же просил тебя вчера написать заключение.

"Вот и всё", – сказала себе Александра и обречённо покачала головой.

– По порядку, – для начала сказала она, подняв указательный палец. – У Никифоровой я ещё не была, ибо как-то не довелось, из-за этой суеты с бедняжкой княгиней! По поводу Владимирцева вы совершенно правы – о да, он послал меня к чёрту и не раз, но я всё равно сменила ему перевязку. Рана открылась ночью и начала кровоточить, видимо, Владимир Петрович слишком резко повернулся во сне. Он-то, ясное дело, противился и требовал вас, но вас на месте не было, а сказать ему об этом я не могла, равно как и не могла оставить его истекать кровью. Разумеется, он был в ярости, так что пришлось перевязывать его силой. Благодарностей я не дождалась, и более того, они с Волконским на пару выставили меня за дверь, спасибо, что не толкали в спину. Впрочем, ничего другого я от них и не ждала, – с тоской добавила она, но тоска эта была вызвана вовсе не обидной несправедливостью, а как раз тем, что оправдательная речь подходила к самому главному. – Что касается результатов вскрытия…

Она замолчала, не зная, как сделать этот самый шаг.

Плотно сжав губы, Александра отвернулась и стала смотреть в пол.

Воробьёв, безусловно, всё понял и мучения её видел прекрасно, но на этот раз мягкосердечие обошло его стороной, и сочувствовать он не стал.

– Да-да, – сказал он, мерзавец. – Где заключение?

А потом произошло небывалое.

За этот безумный день Сашенька пережила столько всего, что, как ей самой казалось, теперь уже была готова к любому повороту событий. Но только не к такому.

– Сашка! Саня! – раздался грозный голос доктора Сидоренко по ту сторону двери из коридора. – Саня, итить твою налево, чтоб тебя!

– Ипполит… Афанасьевич? – неуверенно произнесла Александра, с не меньшим, чем Воробьёв, изумлением уставившись на Сидоренко, едва не снёсшего дверь плечом, вот до чего торопился! У Викентия Иннокентьевича был теперь один вопрос – какая нелёгкая принесла этого алкоголика в самый неподходящий момент? – а у Александры совершенно другой: чем она успела так насолить дорогому учителю?

– Вот ты где! – провозгласил Сидоренко, возмущённо шевеля усами. – Я её по всей больнице ищу, а она у начальника в кабинете прохлаждается! Пигалица несчастная, да все вы, что ли, такие пустоголовые в этом возрасте?!

– П-простите, но я не понимаю… – ещё с большей неуверенностью произнесла Александра, и впрямь не понимающая, за что это он так на неё сердит?

– А потому и не понимаешь, что ветер в голове! Это всё потому, что баба, – вздохнув, добавил он и покосился на Викентия Иннокентьевича. – Вот какой бы врач из неё вышел, если б мужиком родилась! Прелесть, а не врач! А вот нет же… ну что ты глазища свои на меня таращишь? К Викентию с отчётом пришла, а бумажки, с таким трудом писанные, забыла. На вот. Видишь, не поленился, принёс!

Александра было собралась спросить, какие бумажки он имел в виду, но цепкая рука Сидоренко так сильно сжала её запястье, что она лишь сдавленно охнула. А когда взгляд её упал на заключение о смерти бедного Селиванова, у её попросту пропал дар речи.

– Ну спросил бы тебя Викентий Инокентьевич сейчас: где, Саня, обещанное заключение? – и что бы ты ему сказала? – продолжал увещевать Сидоренко, по-прежнему крепко сжимая её руку. – Ты бы сказала: "Забыла, господин доктор, дурочка никчёмная, всё ветер да мальчики в моей бестолковой рыжей голове!" Так, что ли? Эх, была бы ты парнем – каким доктором, каким бы доктором могла стать!

Саша почувствовала, что по её щекам вновь потекли слёзы, но поделать с собой ничего не смогла. Это имело шансы положить конец всему спектаклю, в который Воробьёв и так ни секунды не верил, но она никак не могла сдержать охвативших её эмоций.

– Тю-ю, она и ещё и ревёт, вот бестолочь! – Сидоренко изобразил крайнюю степень раздражения, качая головой, а сам повернулся к Воробьёву. – Ты уж, дорогой Викентий Иннокентьевич, строго девку не суди! Натерпелась сегодня, вот нервишки-то и шалят. А когда надумаешь накричать на неё, чего она, несомненно, заслуживает, то прими во внимание тот факт, что сегодня она своими руками спасла жизнь княгине Караваевой, а заодно и всей нашей больнице! Но хвалить её ни в коем случае не стоит, иначе зазнается. Им, девкам, только поблажку сделай – сразу же на шею сядут, это я по себе знаю, сам двух дочерей взрастил!