– Оставь, – велел Владимирцев.

– Простудитесь! – справедливо заметила она.

– Издеваешься? По-твоему, мне есть до этого дело?!

– Вам, может, и нет, – согласилась Александра. – А мне – очень даже! Вы теперь мой личный пациент, и доктор Воробьёв не засчитает мне практику, если с вами случится что-нибудь ещё, помимо всего того, что уже случилось.

Ну, это она перефразировала. Не говорить же Владимирцеву, что ей велели поставить его на ноги – вот это точно было бы издевательством чистой воды! Достаточно взглянуть на его унылое лицо, чтобы сразу же отбросить эту идею.

– А что, мысль хорошая, – хмыкнул он, откинувшись на спинку своей инвалидной коляски и прикрыв глаза. – Пустить в расход, так сказать. Чтобы рабочий материал не пропадал даром.

– О чём это вы? – не поняла Александра.

– О себе, разумеется. Пациент в любом случае обречён, так пускай студенты потренируются на славу! А после, вероятно, станете практиковать анатомию на моём бренном теле?

Голос у него был крайне раздражённым, что неудивительно. Александра и сама была не в восторге, но не говорить же ему об этом, в самом деле? Тогда он и вовсе перестанет с ней разгова…

Подождите-ка.

А разве Вера не предупреждала вчера, что Владимирцев ни с кем не разговаривает, кроме своего единственного посетителя, князя Волконского? Одно это заставило Александру обрадовано улыбнуться. Хорошо ещё, что Владимир Петрович закрыл глаза, удобно устроившись в кресле, и улыбки этой не видел. А то, как пить дать, понял бы неправильно.

"С Волконским он говорит, а я чем хуже?!" – оптимистично подумала Саша и, казалось бы, совершенно ни к месту спросила:

– Сколько вам лет?

От такой наглости Владимирцев даже глаза открыл, с недоумением уставившись на свою новую сиделку – прехорошенькую девушку, надо отметить! Беда была лишь в том, что он в её участии не нуждался, а иначе, где-нибудь в другой жизни, они непременно поладили бы, это точно.

– Что, прости? – переспросил Владимир Петрович, думая, что ослышался. Предыдущие медсёстры, ни одна на его памяти, не были столь фамильярными и бесцеремонными.

– Вы меня прекрасно слышали, – поразила очередной бестактностью эта удивительная особа. Владимирцев невольно заинтересовался, приняв потребную позу в своём инвалидном кресле, как будто восседал на приёме у какого-нибудь министра, не меньше. И окинул её суровым, оценивающим взглядом, из-под сдвинутых на переносице пшеничного цвета бровей.

Что ж, барышня, бесспорно, хороша. Среднего роста, фигуристая, и такая изящная… она облокотилась о подоконник, взявшись за него обеими руками, и была в этой её расслабленной позе некая грация – Владимирцев невольно залюбовался, но тотчас же прогнал наваждение прочь. Ещё чего не хватало! И нарочито грубо произнёс:

– Бог ты мой, ну и манеры!

– О-о, я это в последнее время слышу всё чаще и чаще! – согласилась Александра и мягко улыбнулась, чуть склонив голову на плечо. Волосы, заплетённые в косу, свесились вниз, и солнце, бившее ей в спину, золотило вьющиеся пряди. Зрелище получилось поистине волшебным, но Владимирцева девичьей красотой было уже не пронять, он лучше других знал, чего всё это на самом деле стоило, и какие лживые натуры крылись порой под миловидным личиком. – А вы, тем временем, не ответили, и это тоже невежливо. Мне простительно, я простолюдинка, а вы-то, кажется, дворянин. Так сколько? Не больше двадцати пяти, ведь так?

– К чему эти вопросы? – хмуро спросил Владимир Петрович. – Посмотри в моей карте, если так интересно!

– Непременно посмотрю, – пообещала Александра, с тоской отметив это самое "ты", болезненно резанувшее слух вот уже в который раз. – А это я к тому, что вам, драгоценный мой Владимир Петрович, рано умирать в таком возрасте. Так что, будьте спокойны, над вашим бренным телом в анатомическом отделении студенты издеваться не будут! Ну, в ближайшие лет сорок, по крайней мере.

Он невесело усмехнулся, не глядя на неё. Очевидно, имел собственное мнение на этот счёт. И больше ни слова не сказал.

"Всё, – поняла Александра, – теперь он будет молчать!"

И перешла в наступление:

– Позвольте осмотреть вашу рану.

Владимирцева как хлыстом ударили – он резко выпрямился в своём кресле, ощутив вдруг острый приступ стыда и противной беспомощности от осознания того, что придётся раздеваться перед этой молоденькой девчонкой-медсестрой.

– Не позволю! – решительно сказал он и на всякий случай скрестил руки на груди, как будто опасаясь, что Александра набросится на него и начнёт раздевать силой.

– Вам нужно сменить перевязку, – как можно мягче сказала она, еле сдерживаясь, чтобы не высказать этому упрямцу всё, что она думает, сопроводив свои горячие высказывания хорошенькой затрещиной. В случае с младшим братом это всегда срабатывало, но от осознания того, что ей действительно пришла в голову мысль поднять руку на инвалида и героя войны, Александре сделалось не по себе.

– Обойдусь! – всё так же упрямо гнул своё Владимирцев.

– Я вас уверяю, это не займёт много времени! И практически безболезненно. Я умею, – на всякий случай добавила она.

– Моя старая перевязка меня вполне устраивает!

– Владимир Петрович, кому вы делаете хуже? – вздохнув, спросила Александра.

– Послушай, милая, как тебя там, я не нуждаюсь в твоих сомнительных услугах медсестры, а в услугах сиделки и подавно! – жёстко, резко и грубо произнёс он.

"Чёртовы дворяне, – подумала Александра с тоской, – с кем поведёшься, как говорится. У Волконского, что ли, научился? Имя он моё не запомнил, как же! И перевязка его устраивает, поглядите-ка на него! Какие мы независимые и гордые, чёрт бы его побрал!"

Получить такой отпор было обидно. И Александра, почувствовав, как неприятно защипало в уголках глаз, собралась уйти, чтобы не разрыдаться от досады, чего Владимирцев, видимо, и добивался своим никуда не годным поведением. Но вовремя она сдержала свой порыв, заметив бурые пятна, проступившие на его груди сквозь плотную ткань рубашки.

Так и есть, рана открылась и начала кровоточить. Наверное, неудачно повернулся во сне. И теперь Александра всё равно не ушла бы никуда, тут уж Владимирцев мог говорить что угодно, её это больше не волновало.

Единственное, что занимало все её мысли, так это его рана, вновь начавшая кровоточить.

– Умирайте сколько хотите, но не в моё дежурство, пожалуйста! – произнесла она и решительными шагами направилась к нему. Такого напора Владимир Петрович явно не ожидал, да если бы и ожидал – что он мог? Разве что откатиться подальше к стене? Будучи прикованным к инвалидному креслу, особенно не побегаешь, тут уж пришлось смириться со своим постыдным положением, а он находил его именно постыдным, и никаким более.

Ничуть не страшась запачкать своё новое платье, Александра присела перед Владимирцевым на корточки и, отведя его руки в стороны, стала уверенно расстёгивать рубашку на его груди. Он окончательно опешил от такого натиска, но потом всё же вспомнил, что он человек военный, и не в его правилах тушеваться перед барышней, и взял ситуацию под свой контроль.

Точнее, думал, что взял. То есть, он решил, что схватить её за запястья будет достаточно, чтобы остановить. И напрасно он так решил.

– Что ты, чёрт возьми, делаешь? – возмутился Владимир, глядя прямо на неё, и их взгляды скрестились, словно сабли во время поединка, когда ни один из противников не намерен уступать.

"Ой, какие глаза у него!" – совершенно не к месту подумала Александра, но нахмуриться недовольно, слава Богу, не забыла. Вид у неё сделался очень серьёзным и решительным, и она, Владимирцев сам не понял как, высвободила руки из его цепкой хватки.

– Собираюсь сменить вам перевязку! – ответила она. – И на всякий случай заранее предупреждаю: я её всё равно сменю. Можно сделать это по-хорошему, если вы не будете сопротивляться, а можно по-плохому. Прямо сейчас пойду за санитарами, чтобы они подержали вас, это они могут, буйных усмирять не впервой!