«Значит, всё-таки о нём», – убедилась Александра, окончательно переставшая что-либо понимать. Надо бы удивиться тому, как спокойно говорил Гордеев столь ужасные вещи, но она уже привыкла к его бесчеловечности. К тому же это, по-видимому, была шутка, если судить по невесёлому смеху господина министра.

Слышал бы всё это Волконский, помечтала Александра. Он бы сразу понял, о чём речь! Интересно, что же дорогой папенька так отчаянно пытался от него утаить?

– Я достану вам дело в ближайшие сроки, только, пожалуйста, не нужно никого убивать! – с мольбой в голосе произнёс измученный Воробьёв. – И если у меня не получится за два дня, то дайте мне три, умоляю! Не трогайте моего брата. Я сделаю всё, что в моих силах, и даже больше, но, я прошу вас, не трогайте Леонида и его семью!

– Это дело должно было лежать на моём столе ещё вчера, чёрт возьми! – воскликнул Гордеев. – Если Михаил доберётся до него раньше, нас обоих ждут очень большие неприятности, Викентий!

– Я это понимаю. Но, простите, о чём вы-то думали, когда затевали всё это? Неужели надеялись, что он не догадается?

– Я не думал, что он вернётся с фронта так скоро, – мрачно ответил Гордеев.

– Или надеялись, что он не вернётся вообще? – перефразировал Викентий Иннокентьевич.

«Господи, да этот человек – чудовище! С кем связала свою жизнь моя глупая матушка? Боже, он же его сын, его единственный ребёнок, разве можно так говорить?» – беззвучно возмущалась Александра по ту сторону двери.

Впрочем, Гордеев Сашу порадовал:

– Оставь эти глупости. Он мой сын. Но, тем не менее, идёт война. А он ни разу за двадцать два года не проявлял особой страсти к военному делу, не то что Алексей. По тому ещё в детстве было видно – далеко пойдёт, генералом станет, не меньше. А Миша совсем не такой. Он рос спокойным, уравновешенным, сдержанным и мыслил очень трезво. Все были с самого начала уверены, что война не для него, и когда Юлия провожала его, она провожала его на смерть. Кто же мог подумать, что он не просто вернётся, а вернётся героем? Выходит, все мы ошибались на его счёт.

Спокойным? Уравновешенным? Сдержанным? Он?! Александра была готова рассмеяться, но потом вдруг подумала, что это совсем не смешно. Наверное, Волконский повидал за этот год войны немало ужасов, раз из спокойного, уравновешенного и сдержанного стал таким.

А «вернулся героем» – это как понимать? Она подумала, что непростительно мало знает о своём будущем сводном брате, и недостаток этот нужно исправить. "Непременно спрошу у Серёжи, – подумала она, – если доживу до нашей с ним встречи"

– Как бы там ни было, он ваш сын, и я уверен, что он не представляет такой сильной угрозы, как вам кажется. Другое дело – Алексей Николаевич, или госпожа княгиня.

– Княгиня пока не в состоянии выйти из дому без посторонней помощи, к моей величайшей радости. Сдохла бы она совсем, что ли, старая карга! – вслух помечтал Гордеев. – Что касается Алексея – и не надейся, Викентий, я не продлю тебе срок до его возвращения! Я сказал: два дня. Максимум три. На четвёртый начинай искать трупы.

– Я постараюсь сделать всё возможное, – вздохнул Викентий Иннокентьевич. – Но всё-таки надеюсь на ваше великодушие!

– Ты можешь идти, Викентий, – сказал Гордеев, услышав фразу о великодушии. Прозвучало грубо, но уж на это-то обижаться Воробьёв не стал: имелись и другие причины для обид, куда весомее непочтительных слов на прощанье.

Он вышел, не заметив Александру, на что та и рассчитывала, спрятавшись за дверями. И когда закрылась входная дверь, она ещё на несколько секунд задержалась в своём убежище, на всякий случай.

Как оказалось, не зря.

– Что думаешь обо всём этом? – голос Ивана Кирилловича за дверью заставил её вздрогнуть. Так они были не одни?!

"Господи, сделай так, чтобы это была не моя мать!" – взмолилась Александра, но напрасно она так плохо думала об Алёне.

– Сломался, – последовал ответ. Александра прислушалась, пытаясь угадать, кому принадлежал голос. – Как пить дать – сломался. А на счёт Леонида… я хоть сейчас могу наведаться в гости, скажите только слово.

Георгий, поняла Саша. Она не узнала голоса, так как с нею он и не разговаривал никогда, но она догадалась. Георгий, точно он. Гордеевский головорез.

– И как это будет выглядеть? Пожар из-за халатного обращения с огнём? Или, может, массовое самоубийство? Нельзя привлекать внимания, пойми. Леонид Воробьёв – правая рука Дружинина, а Дружинин – крёстный моего дорогого сына, все свои сорок пять лет жизни влюблённый в мою жену. Он души не чает в Михаиле, и по первому слову перевернёт Москву с ног на голову. Так что лучше нам сейчас сидеть тихо и не высовываться. Доверимся Викентию, он меня ещё ни разу не подводил.

– А я ему не доверяю, – поделился своими мыслями Георгий.

– Отчего же? Он очень хорошо продаётся и покупается. Я люблю таких людей.

– Вот именно. Вчера он был предан Тихонову, сегодня – продал вам его дочь. Вчера он был предан вашей жене, сегодня – вы его лучший друг, опора всей жизни. А завтра?

– Он не переметнётся на сторону Михаила, если ты об этом. Нас с ним слишком многое связывает, Викентий не посмеет меня предать.

– Несладко нам придётся, когда генеральша встанет на ноги и вернётся старший Волконский, – предрёк Георгий. – Нужно что-то делать, пока этого не случилось.

– Обрубать концы. А что ещё делать? – Иван Кириллович вздохнул. – Отыщи Кройтора. Этот сукин сын не даёт мне покоя! Пока он жив, мы очень сильно рискуем. С бумажками – полбеды, я уверен, Викентий добудет их в срок, но вот Кройтор – живое свидетельство нашего преступления. Кройтор должен умереть, Георгий. Что угодно сделай, но найди мне этого человека и принеси мне его голову!

«Господи, помоги!» – прошептала Александра побледневшими губами, так и представив, как Георгий с кровавой ухмылкой несёт отрубленную голову бедного Кройтора на серебряном подносе. Ей стало дурно.

– Как прикажете, ваше благородие, – только и сказал верный слуга.

Ещё некоторое время они провели в кабинете, как поняла Александра, Гордеев отсчитывал денег и ему, очевидно, на поиски и поимку несчастного человека с нерусской фамилией.

Саша не стала дожидаться, когда они распрощаются, и медленно-медленно стала отступать назад, стараясь двигаться осторожно, производить как можно меньше шума и ни в коем случае не наступить на скрипящую половицу. Но, благо, в гордеевской квартире половицы не скрипели, в отличие от их с Алёной дома, и Александра мысленно записала это Ивану Кирилловичу в плюс.

У самого коридора она случайно задела высокий подсвечник, и тот чуть было не упал на пол – в последний момент Саша успела его подхватить в нескольких дюймах от пола. Не приходилось сомневаться, что на шум сбежались бы все обитатели квартиры, включая горничных и кухарку – посмотреть, что это за слон в посудной лавке гремит посреди ночи? Георгий с Гордеевым, конечно, тоже захотели бы посмотреть – ой, что тогда было бы!

Хорошо, что у неё оказалась блестящая реакция. Переведя дух, Александра поставила подсвечник на место и вернулась в свою комнату, забравшись с ногами на кровать. Совсем как в детстве – закроешься у себя, и никакие мирские заботы уже не беспокоят!

А потом придёт папа и прочитает добрую сказку.

Но, увы, детство закончилось. И юность, вопреки девичьим мечтам, оказалась не такой уж сказочной.

А шаги в коридоре и впрямь послышались – Александра, поддавшись истинно детскому порыву спрятаться ото всех бед, укрылась одеялом, натянув его до самого носа, и притворилась спящей. К её величайшему страху, дверь приоткрылась.

Георгий, подумала она, с замиранием сердца. Пришёл, должно быть, «позабавиться», или как там выразился Иван Кириллович? Но по запаху дорогого мужского парфюма она поняла, что это и был Гордеев собственной персоной.

И чего это он забыл в её спальне? Пришёл удостовериться, что ей удобно и комфортно? Или по-отечески подоткнуть одеялко? Оставалось только удивляться, откуда у неё в таком состоянии нашлись силы на иронию, когда страх сковал всю её, с головы до пят.