Довезти-то довезли, но это было единственной хорошей новостью для бедного Володи на тот момент. Когда доверенный человек Мишеля сообщил, что Владимира Петровича определили в Басманную больницу, где тот пребывает и по сей день, он здорово удивился. В больнице? То есть, всё настолько плохо? Уже больше трёх месяцев прошло, за такой срок заживут любые раны, так почему же он…

– Дело в том, ваше благородие, что матушка-то его скончалась от сердечного приступа, когда получила преждевременную похоронку на сына, – объяснил всезнающий слуга. – А Владимиру Петровичу, как вы, наверное, знаете, перебило ноги, и он теперь совсем неходячий. Матушки-то нет, ухаживать за ним некому.

– У него же вроде как невеста была? – вспомнил Мишель. А ещё он вспомнил живейший восторг, глубочайший патриотизм и широкую улыбку Владимирцева.

– Была да сплыла, – с сочувствием сказал слуга. – Кому он теперь нужен такой, искалеченный? Говорят, она не дождалась его и сбежала с то ли актёром, то ли цыганом… А Владимир Петрович совсем плох. То есть, здоровью-то его ничего не угрожает, но он замкнулся с тех пор, ни с кем не разговаривает. Наверное, сошёл с ума от горя.

«Нет, – подумал Мишель уверенно. – Такие не ломаются!»

И окончательно убедился в том, что Владимирцева нужно непременно навестить. Это будет человечно. Тем более, он сам недавно потерял мать, и знает, какая невыносимая это мука. Правда, Мишелю ещё повезло – он остался невредим, а ещё у него до сих пор была невеста. Только вот, чего всё это стоило? – думал он, подходя к дверям больницы. Осталась бы Ксения с ним хоть на минуту, если бы ему не повезло, как бедному Володе? Мишель в этом очень сомневался.

Чтобы не тревожить себя лишний раз пустыми думами, он поскорее миновал широкий больничный двор и, поднявшись по ступеням, быстро вошёл в здание. Он только спросил у вышедшей навстречу медсестры:

– Викентий Иннокентьевич у себя? – и когда девушка кивнула в ответ, уверенными шагами направился к его кабинету. Без доклада, безо всяких формальностей: внезапно и неожиданно, как снег на голову. Это было лучше всего – так, по крайней мере, он лишил Воробьёва возможности придумать достойную ложь.

Вероятнее всего, она была заготовлена заранее. Не мог же Воробьёв решить, что Мишель не явится за объяснениями, после того как отвергнет басни своего отца?

Разумеется, Викентий Иннокентьевич ждал чего-то подобного. Но ждал с содроганием, до последнего надеясь, что младший Волконский всё же не явится, что беседа с Иваном Кирилловичем охладит его пыл, что Гордееву удастся убедить сына смириться…

Не тут-то было.

– Михаил Иванович! – Воробьёв попытался скрыть свой ужас за наигранной любезностью, когда посмотрел на открывшуюся без предупреждения дверь и увидел воплощение своих ночных кошмаров, что преследовали его уже который день кряду. – Гм, какой сюрприз! – он снял очки, рассудив, что так, по крайней мере, не пострадают глаза, когда Волконский надумает съездить ему по физиономии. И, поднявшись со своего места, сделал несколько неуверенных шагов. Только – не вперёд, к Мишелю, а назад – к стене. Такая реакция князя позабавила, но улыбку свою пришлось спрятать, разговор предстоял серьёзный.

– Мне нужно заключение о смерти моей матери, – сказал Мишель. По-военному коротко, отчеканив каждое слово. Прозвучало как приказ, а требовательный взгляд исключал всякое неповиновение, и бедняга Воробьёв почувствовал острую необходимость сделать всё так, как он скажет.

Потом он вспомнил Ивана Кирилловича и передумал. Волконский не станет его убивать, он благородный, он дворянин, он не так воспитан! А вот Иван Кириллович может. Пусть не он сам, пусть его Георгий или Пётр, какая разница? Умирать всё равно не хотелось.

«Этот мальчик моложе меня на двадцать лет, – напомнил себе Воробьёв, отчаянно пытавшийся храбриться. – Я помню его ещё совсем крохой, в колыбели… он не посмеет!»

Скажем сразу, Воробьёв его недооценивал. Забыл, очевидно, что «этот мальчик» пришёл с фронта, где церемониться с противником было не принято.

– Позвольте, зачем вам? Ваш батюшка уже всё проверил, не извольте беспокоиться, никаких нарушений там не…

– Вот только не надо мне сейчас говорить про батюшку! Я знаю, что и как он проверял. Поэтому повторю свою просьбу ещё раз и по-хорошему: мне нужно заключение о смерти моей матери. Настоящее.

– Михаил Иванович, я прошу вас…

– Нет, господин Воробьёв, это я прошу вас. Пока ещё прошу, а не требую, заметьте.

– Вы… вы не в себе! – проговорил он, хотя Мишель-то как раз был абсолютно спокоен и никаких признаков безумия или агрессии не подавал. – Вы подавлены, удручены, шокированы этим известием… Я знаю, я понимаю ваше состояние… Я и сам… Господи, ну кто бы мог подумать, что ваша матушка…

– Воробьёв, вам меня не провести, – устало вздохнув, сказал Мишель. – Не надо этих жалких отговорок и зубы заговаривать мне тоже не надо. Давайте по-хорошему. Отец заплатил вам? Сколько? Назовите цену, я заплачу больше.

– Боже правый, Михаил Иванович, как вы можете?! – опасливо оглядевшись по сторонам, пробормотал Воробьёв. Чего это он так боялся, интересно? Уж не того ли, что кто-то узнает правду? Мишель усмехнулся.

– Сколько?

– Я… – набравшись мужества, Воробьёв гордо изрёк: – Я попрошу вас немедленно покинуть мой кабинет! Вы оскорбили меня, обвинив во взяточничестве! Я такого не потерплю, ваше благородие, даже от вас! А теперь уходите.

– Вы же, разумеется, не думаете, что я уйду? – полюбопытствовал Мишель, изогнув бровь. – Я всего лишь хочу узнать правду, только и всего. Что на самом деле случилось с моей матерью, доктор? Кому как не вам это знать.

– Ваша мать покончила жизнь самоубийством, выпив смертельную дозу таблеток. Она оставила предсмертную записку, в которой объяснила причины. Иная правда мне неизвестна.

– А по-моему, вы лжёте, – обманчиво мягким тоном произнёс Мишель и сделал шаг в сторону Воробьёва – доктор тотчас же сделал два назад и поднял ладони, словно в попытке защититься.

– Не подходите! – произнёс он. – Я позову на помощь!

– Что, серьёзно? А может, вы лучше сразу скажете мне правду, и мы избавим друг друга от ненужных неприятностей?

– Я прошу вас… – простонал Воробьёв в отчаянии. – Я здесь совершенно ни при чём! И как бы вам не хотелось думать иначе… ваша мать действительно покончила с собой… Вам проще винить во всём отца, это понятно… но он не виноват… – говоря всё это, доктор пятился к стене, и чем ближе подходил Мишель, тем дальше Викентий Иннокентьевич отходил назад. В конце концов Мишелю всё это надоело, и он, в два шага преодолев разделявшее их расстояние, заломил Воробьёву руку за спину и хорошенько приложил его об стол. Викентий Иннокентьевич жалобно вскрикнул и крепко зажмурился, но не от боли, а скорее от ужаса.

– У вас есть три секунды на то, чтобы хорошенько обдумать ответ на мой вопрос, – произнёс Мишель.

– Вы сломаете мне руку!

– Сломаю, если потребуется, – не стал спорить Волконский. – Но мы же с вами культурные люди и не потерпим таких дикостей, не правда ли? Поэтому советую вам быть предельно искренним. Что случилось с моей матерью, доктор?

– Боже правый, Михаил Иванович… пощадите, умоляю! – набрав в лёгкие побольше воздуха, Викентий Иннокентьевич принялся увещевать: – Она покончила с собой, сколько можно повторять, выпила таблеток, слишком большую дозу, и… сердце остановилось… она умерла… Это всё, что я знаю, а теперь, молю, отпустите…

Он ничего не скажет, понял Мишель. Грубой силой дело не решишь. Деньгами, видимо, тоже. А чем тогда? Хитростью? Чем же взял его отец? Что такого он ему посулил, что Воробьёв так рьяно оберегал их общую тайну?

Дверь в кабинет открылась после короткого стука, на пороге возникла миленькая девушка в белом фартуке поверх серого платья – помощница Воробьёва, медицинская сестра. Заметив устрашающую сцену, разыгравшуюся прямо на рабочем столе её начальника, девушка ахнула и прижала руки к груди. Видимо, она хотела позвать на помощь, но не смогла, впав в полнейший ступор.