– Безусловно! – не раздумывая, ответила Саша.

– Вот и я так думаю, – кивнула Марина, покровительственно улыбнувшись ей. – Девочка моя, соберись. Если не мы – то никто, помни об этом.

– Хорошо, – прошептала она дрожащими губами. – Я запомню. Спасибо вам за ваши советы, Марина Викторовна. Они… они очень жизненные.

Воробьёва в третий раз улыбнулась, но выглядела она так, словно собиралась скорее уж расплакаться. Но железная Марина никогда не плакала, это факт.

– Тогда за дело, девочка моя! Сходи за ним. Привези его в операционную, я пока подготовлю стол и инструменты. И постарайся развлечь его чем-нибудь, расскажи ему что-то хорошее, больше улыбайся. Я в этом не сильна, поэтому посылаю тебя, ты легко сходишься с людьми. Улыбайся и ни в коем случае не показывай ему свой страх, не показывай неуверенности! Он не должен чувствовать себя идущим на смерть, он должен думать, что делает шаг навстречу исцелению. Его настрой – вот что главное! Может так статься, что он главнее, чем наше с тобой мастерство. Если Владимирцев захочет выжить – он выживет, выживет при любых обстоятельствах, даже если я перережу ему сердечную мышцу, – хмыкнула Воробьёва, а Саша невольно поёжилась от её жестокого чёрного юмора. Невольно вспомнились те истории, что она слышала о Марине Викторовне – как та якобы убила свою пациентку на операционном столе, хладнокровно и безжалостно. Глядя на неё сейчас, такую строгую, серьёзную и решительную, в шутку говорившую о таких вещах, у Саши почему-то ни малейших сомнений не возникало: о да, эта смогла бы убить! И рука бы не дрогнула. Она и закурила бы ещё, прямо там, над остывающим трупом в операционной, с точно такой же непоколебимостью на лице, как и сейчас.

"Напрасно, наверное, я с нею связалась!" – подумала Саша, но отступать было поздно. Марина Викторовна, будто почувствовав сомнения, погладила её по плечу и сказала:

– Ступай, Саша. Если ты, конечно, ещё не передумала.

О нет, она не передумала. В одном Марина была совершенно права: если не они, то никто больше Владимирцеву не поможет. Поэтому Саша уверенно направилась к нему в палату, мысленно вознося молитвы Всевышнему. Услышь, господи… наставь, помоги, спаси…!

Володя уже был готов, ждал её. Улыбался с намёком на беспечность, но она всё равно видела его волнение. Он был бледен, несмотря на свою напускную храбрость, и понимал, что назад в эту самую палату может уже не вернуться. Но всё равно держался молодцом, шутил и смеялся. А Воробьёвой и вовсе сказал примирительно, что та, дескать, чудесно выглядит сегодня!

Марина Викторовна в любой день выглядела одинаково невзрачно, поэтому слова эти сочла за язвительную выходку. Но вовсе не обиделась, а, наоборот, улыбнулась. Пациент шутит – это хорошо! Раньше-то, помнится, этот парень и вовсе ни с кем, кроме князя Волконского, не разговаривал, а тут, глядите-ка, смеётся, улыбается, и… "О, Боже! – подумала Марина, высоко подняв брови. – Какими глазами он смотрит на Сашеньку!" Ещё один! И этот туда же! Ох, раз уж на то пошло, то Владимирцев нравился Марине куда больше, нежели это слащавое ничтожество по имени Серёжа Авдеев.

Владимирцев – мужчина, а не тряпка! Характер у него, конечно, не сахар, но ничего, и не таких укрощали. Сашеньке много времени не понадобится, чтобы раздобыть ключик к его сердцу, чтобы расположить его к себе – собственно, она уже… Боже, да он и впрямь влюблён! Марина спрятала улыбку и стала готовить анестезию, еле заметно качая головой. А ведь красавец какой! Даже сейчас, в этом инвалидном кресле, всё равно заметна его стать, его уверенные движения, а какая чистая у него речь, какой уверенный голос! Авдеев ему проигрывал всухую. И Сашенька должна быть просто слепой, чтобы этого не понимать!

"Нет, мы не можем позволить себе потерять его!" – подумала Марина Викторовна и, развернувшись, жестом велела Владимирцеву закатывать рукав.

– Марина Викторовна, – еле слышно позвала Саша. – Разрешите мне…?

Воробьёва спорить не стала, отдала ей шприц и отвернулась, сделав вид, что занята с инструментами. А сама прислушалась к их тихой беседе у неё за спиной.

– Так даже лучше, – прошептал Владимир, поймав Сашу за руку и поднеся её к губам. – Пусть последним, что я увижу перед забытьем, будут ваши прекрасные глаза…

Сашу такое ласковое обращение несказанно удивило, но она не подала виду, лишь коротко улыбнулась в ответ. В глубине души она догадывалась о том, что у Владимирцева с недавних пор появились к ней нежные чувства, что было неудивительно, учитывая то, как бесконечно мила была она с ним и как о нём заботилась. А быть может, это лишь простая благодарность, ни больше ни меньше? Волконский, помнится, тоже был с ней милым одно время… Даже от замужества с Иноземцевым её спас, а это такой подвиг! А потом его благодарность иссякла, и он решил, что пора и честь знать, нечего баловать простую медсестру своей княжеской милостью. У Саши дрогнула рука, и она заметила, как Владимирцев поморщился от боли.

– Господи, Владимир Петрович, простите! – простонала она в отчаянии. – Я… я сделала вам больно! Я не хотела, я клянусь вам, я не знаю, что со мной… простите!

А всё "его величество", упрямо не желающий покидать Сашины мысли даже в такой ответственный момент. Владимир, разумеется, заверил её, что ничего страшного, и что в жизни ему доводилось терпеть боль и пострашнее. Он улыбался ей, смотрел на неё как на своего личного ангела-хранителя, надеялся… А она, бессовестная, всё это время думала о Мишеле, и ненавидела себя за это.

И Саша уже в следующую секунду поняла, глядя в Володины влюблённые глаза, как исправить свою оплошность. Ответив мягкой улыбкой, она, чуть склонив голову, сняла со своей шеи ладанку на серебряной цепочке – подарок Никифоровой, «чудодейственный оберег от всякой напасти».

– Позволите? – спросила Саша еле слышно, наблюдая неподдельное удивление на лице Владимирцева.

Определённо, такими вещами обменивались лишь самые близкие люди, и в столь щедром даре Владимир увидел хороший знак. Настолько хороший, что усомнился на секунду – а может ли он принять его? Но заставлять Сашу ждать ему не хотелось, к тому же, кажется, лекарство начало действовать, и вскорости обморок мог принять решение за него. Поэтому Володя постарался успеть как можно больше, отдавая себе отчёт в том, что уже никогда может не увидеть этой прекрасной девушки, перевернувшей всю его жизнь… И раз она хотела сделать ему такой подарок, он обязан был принять его! Поэтому Владимир ещё раз улыбнулся ей и покорно опустил голову, чтобы Саше легче было надеть на него цепочку. А когда она сделала это, он перехватил её взгляд и внимательно на неё посмотрел, пытаясь без слов выразить всё те эмоции, что переполняли его в тот момент.

– Это на всякий случай, – прошептала Саша, ещё пытаясь шутить и бодриться. – Вы не думайте, что всё настолько плохо и мы рассчитываем лишь на Божью милость, вовсе нет… Хотя и на неё тоже, признаться, но… Боже мой, что я несу?!

Она была готова разрыдаться от волнения, безнадёжности и страха одновременно, но сдержалась, услышав весёлый Володин смех.

– Начало хорошее, – прокомментировала Воробьёва, обернувшись через плечо.

– Благодарю вас, Александра Ивановна, – запоздало ответил Владимирцев, поднеся ладанку к губам и поцеловав её. Затем перекрестился и с опаской посмотрел на операционный стол, куда ему ещё предстояло перебраться.

С помощью Саши и Марины это прошло почти безболезненно и быстро, и когда он лёг, уставившись в потолок, Саша заботливо склонилась над ним. Владимир подумал с улыбкой, что не прочь бы и умереть вот так – с нею рядом, глядя в её печальные карие глаза.

– Если я умру, – прошептал он. – Помолитесь обо мне…

– Владимирцев, вы офицер, а не кисейная барышня! – фыркнула Марина, не терпящая сантиментов. – Не давите на жалость и не усугубляйте своими пророчествами ситуацию и без того непростую! И без вас тошно, право!

Вот такая она была, резкая и порывистая. Поладила бы с Волконским, это точно. У него, помнится, с проявлением чувств тоже были большие проблемы. Саша даже рискнула осадить её, тихо и вкрадчиво, с укоризной сказав: