«Всё не могло закончиться так, не могло! – думала она, стуча зубами, то ли от холода, то ли от нервов. – Господи, это слишком жестоко!»

Ещё хуже сделалось, когда Мишель без малейших раздумий снял с себя пиджак и накинул на её плечи, заметив, как она дрожит. Ещё бы обнял, да к себе прижал, право слово! И он думал, эта его забота её успокоит?!

Какой теперь в ней смысл, если жизнь её кончена, кончена! А запах его одеколона по-прежнему сводил с ума, вопреки здравому смыслу, вопреки её желанием, он продолжал действовать на Сашеньку на подсознательном уровне. И за это она ещё больше себя презирала. Когда они подъехали к Остоженке, Саша, не скрывая своего облегчения, вернула Мишелю пиджак и спрыгнула с подножки экипажа прежде, чем он успел выйти и открыть перед ней дверь. Ничего она от него не хотела больше, никаких любезностей – только бы он уехал, наконец, и оставил её одну наедине с её горем. И он уехал.

А она, войдя в подъезд, несколько секунд простояла в полумраке, а затем беззвучно разрыдалась, чувствуя себя самой несчастной в мире. И даже любимый шарфик, забранный-таки из дома, больше не радовал, ныне всё это казалось бессмысленной глупостью…

Алёна, вот кто ей нужен сейчас! Никогда они не были близки, но почему-то Саша не сомневалась, если рассказать обо всём матери, та и выслушает, и поддержит, да ещё и попробует утешить, убедит не переживать. Скажет своё коронное: «С самого начала было ясно, что у вас ничего не получится!» – и окажется права. Матушка куда более практична, она не верит в чудеса и гораздо лучше знает жизнь, в её компании наверняка будет легче терпеть эту боль, нежели в одиночестве… Поэтому, подобрав юбки, Саша решительно направилась по ступеням наверх, не видя ничего перед собой из-за пелены слёз. Хорошо, что Гордеева не будет, на ходу отметила она. Это настоящий подарок судьбы! У него в министерстве позднее совещание сегодня, он вернётся нескоро, а значит, не увидит её слёз, не узнает о её слабости…

Первым, на что она обратила внимание, когда зашла, был дорожный плащ Алексея Волконского, висящий на вешалке, а его армейская фуражка лежала на полке наверху. Этот-то зачем здесь? Саша поморщилась, с тоской осознав, что при старшем Волконском лить слёзы будет ещё неуместнее, чем перед Гордеевым, и на несколько секунд остановилась возле зеркала, пытаясь привести себя в порядок.

Алексей Николаевич ей не нравился. Слишком высокомерный! Ещё хуже, чем его величество, но его величеству большой плюс за благонравие – никогда он, помнится, не бросал ни на кого сальных, раздевающих взглядов, даже на свою Ксению! А вот дядюшка его смотрел так похотливо, что Саше немедленно хотелось уйти. Алексей почти не изменился со дня их первой встречи, точно такой же самоуверенный, заносчивый и бесконечно красивый, но тогда он смотрел на неё как на ребёнка, а сейчас – как на женщину, и эти взгляды её очень пугали. Оставалось надеяться, что у старшего Волконского хватит совести не приставать к ней, потому что в противном случае Саша за себя не ручалась. Ей что князь и полковник, что каторжанин Георгий – статуэткой по носу, вот и весь разговор! О, нет, никому и никогда она не позволит больше к себе прикасаться, никогда не допустит ничего лишнего, а случись что, уж точно сумеет за себя постоять!

Впрочем, в следующую секунду она наглядно убедилась, что Алексею Волконскому нет до неё ни малейшего дела. Убедилась, когда увидела его ни больше ни меньше в гордеевской постели, в объятиях гордеевской же будущей жены, Сашиной дорогой матушки, Алёны Александровны.

И ведь понимала, что немедля должна развернуться и уйти, но точно к месту приросла, парализованная увиденным! Как бы не хотелось ей сбежать, увы, ноги отказывались подчиняться, Сашенька и шагу сделать не смогла, замерев на пороге и во все глаза наблюдая за этим безобразием.

Безобразие, впрочем, прекратилось, как только она нарушила священное уединение любовников. Алексей Николаевич, нелитературно выругавшись, сел на постели и очень недовольным взглядом наградил случайную свидетельницу их сладострастных игрищ с Алёной. И ведь смотрел так, будто это она, Саша, занималась на его глазах невесть чем! – с таким безграничным презрением, что ей на секунду сделалось страшно. Ледяные у него были глаза, неживые вовсе. И взгляд неприятный, пронизывающий до костей.

Саша зажала рот ладонью, чтобы не дать изумлённому возгласу сорваться с губ, и перевела взгляд на мать, сокрушённо качая головой. Как будто ещё не верила, как будто надеялась, что поняла что-то неправильно, и ей непременно объяснят, если она задержится и послушает… Но объяснять ей никто ничего не собирался.

– Саша, бог мой! Ты не вовремя! – воскликнула Алёна, натягивая простыню до самой шеи. И откуда это раздражение в голосе? Алёне сделалось стыдно самой себя, но что теперь скажешь? Как объяснишь своё никуда не годное поведение?

– Не вовремя?! Извини, мама, я как-то не думала, что ты не одна! – дрожащим голосом произнесла Саша, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не расплакаться прямо сейчас. – Господи, а если бы это не я, а твой министр вернулся раньше времени?!

Алёна повалилась на подушки и простонала что-то неразборчивое, а Алексей, усмехнувшись недобро, ответил:

– Что ж, тогда его ждало бы весьма пикантное зрелище! – с этими словами, он как ни в чём не бывало поднялся и начал одеваться, не стесняясь Сашиного присутствия. Скользнув взглядом по его мускулистой фигуре, Саша обнаружила, что Алексей Николаевич совершенно обнажён, чего, кажется, и следовало ожидать. Она почувствовала, как полыхают её щёки. Мерзавец, какой же мерзавец! Ни стыда ни совести!

– Господи, мама, как же так?! – с невыразимой тоской спросила Саша, прекрасно понимая, что никто ей не ответит, нет никому дела ни до неё, ни до её сердечных переживаний. Её мать, видимо, решила переспать со всеми окружающими мужчинами без исключения! Господи, как могла она до такого опуститься?!

Определённо, сегодня был такой день, когда рушились все Сашины надежды. И от того, чтобы не утопиться прямо сейчас, её сдерживала исключительно грядущая операция Владимирцева. Она обещала ему, она обещала попробовать поставить его на ноги. Они с Мариной Викторовной надеются на неё. Она не может их подвести! И как бы тяжело не было на душе, она должна собраться и сделать всё от неё зависящее!

Смахнув слёзы, Саша выбежала из дома, поймала извозчика у самого подъезда и велела вести себя к Басманной больнице. Как и её отец когда-то, она надеялась найти утешение в работе, погрузившись в неё с головой. В противном случае, она и впрямь рисковала утопиться – больно соблазнительными выглядели тёмные воды Москвы-реки, когда извозчик вёз её по набережной…

«Владимирцев, – твердила она себе, – Владимирцев, Владимирцев… я ему обещала! Остальное потом, после!»

Но и это были ещё не все потрясения на сегодня. Едва она сошла с экипажа, как навстречу ей от самых больничных дверей бросилась Вера, не на шутку перепуганная. Светлые локоны выбивались из-под белого чепца, а больничный халат, обычно застёгнутый на все пуговицы, ныне был распахнут, лишь наспех повязан поясом. Да что там такое у них произошло?!

– Саша, ну наконец-то! – воскликнула девушка, взмахивая руками. – Викентий Иннокентьевич тебя с самого утра ищет, а тебя всё нет!

Воробьёв?! С самого утра? Он что, забыл, что сегодня воскресенье? По воскресеньям Саша не работала, и… постойте-ка, но ведь и сам Викентий Иннокентьевич тоже не работал в воскресенье и вообще-то ещё с рассветом должен был уехать в городок, проверять дела в своей частной больнице. Что он вообще здесь делал?! Неужели ему стало известно об их заговоре с Мариной?! Неужели теперь операция Владимирцева не состоится?

– Что случилось? – упавшим голосом спросила Александра, заранее не предвидя ничего хорошего. Но ответ Веры её попросту убил. Девушка, тяжело вздохнув, обняла её за плечи и сказала тихо:

– Сергей Авдеев пытался покончить с собой.