Жгучая обида затмила его разум. Алексей категорически не желал обманываться ещё раз, он больше никому не верил с тех самых пор, как милая Юленька выхватила револьвер из его трясущихся рук… С того памятного дня всё в его жизни перевернулось, и как бы ни старалась Алёна вернуть прошлое, все её попытки оказались заведомо обречены на провал.

Поэтому он сказал:

– Как бы там ни было, сейчас, я вижу, ты абсолютно счастлива!

Тон его заставил Алёну болезненно поморщиться и прикусить губу. Она не знала, что на это ответить. Слова Алексея прозвучали жестоко, но справедливо. Наверное, он имел право говорить так. И она не станет объяснять ему, что делала всё это ради своих детей, а вовсе не ради себя самой.

– Только, увы, Алёнка, ты не на того поставила, – усмешка превратилась в самодовольную, жуткую улыбку. – Раз уж ты так хотела денег, надо было ложиться в постель к Мише, а не к Гордееву! Видимо, ты слишком плохо знала этого парня, если думала, что он позволит вам с Иваном торжествовать после всего того, что вы наделали.

Выслушивать эти оскорбления стало поистине невыносимо. Алёна обняла себя за плечи и изо всех сил постаралась не расплакаться. А как ей хотелось! Рассказать ему обо всём, чёрт возьми, объяснить, что она не могла по-другому, и что жизнь её после его ухода превратилась в один сплошной мрак… Но разве он поверит? Разве он поверит ей теперь? После того, как они с Гордеевым довели до самоубийства Алёшину любимую сестру – о, определённо, он никогда её не простит!

Но тогда…тогда зачем он приехал? Вот что не давало покоя Алёне. Она знала, что у Алексея была собственная квартира на Садовой – в ней сейчас жил Мишель, но в шести комнатах они вполне могли бы поместиться и вдвоём! А если и нет – у генеральши тоже была квартира, не считая Большого дома, будь он неладен! А если хочется столичного лоска вместо тихой сельской глубинки – так, пожалуйста, Алексей Николаевич, у вас же целых четыре отеля в Москве, выбирайте любой! Несомненно, лучший номер-люкс сей же час предоставят в ваше распоряжение совершенно бесплатно!

Но он не поехал в отель. И к матери тоже не поехал. Он зачем-то поехал сюда, на Остоженку. Зачем? Неужели ради неё…? От этой мысли сердце забилось чаще. И Алёна уже готова была простить ему ту их единственную ночь в Петербурге, едва не сломавшую жизнь и ей, и маленькой Александре – да она что угодно готова была простить, лишь бы только он посмотрел на неё так, как смотрел раньше…

И он посмотрел.

Потому что довольно непросто было обуздать эту бурю эмоций, поднявшуюся на его душе. Сколько лет они не виделись? Около пятнадцати? За эти годы она стала ещё краше, из юной девчонки превратившись в прекрасную, зрелую женщину, с такой великолепной фигурой, что у Алексея, совсем как в юности, голова пошла кругом. И обида его тоже куда-то ушла, под действием резко оживших воспоминаний, воспоминаний о ней. И как тогда, в Петербурге, и как и много раз до этого, Алексей забылся. С головой погрузился в омут этих колдовских чар, ни о чём на свете не думая, кроме как о том, что он втайне от самого себя мечтал об этой женщине все прошедшие годы, её он видел в своих снах, её искал в тех бесконечных других, что были у него…

– А я ведь до сих пор люблю тебя, – сказала Алёна почти беззвучно – Алексей скорее уловил эту фразу по движению губ, нежели услышал. И улыбнулся в ответ, интуитивно, как всегда улыбался раньше, когда она говорила ему эти слова. – И я ни на секунду не переставала тебя любить.

Здравый смысл ещё пытался напомнить о себе, но было слишком поздно. Алексей сделал к ней шаг, затем ещё один. Он хотел оказаться ближе, хотел посмотреть в её глаза, эти прекрасные серые глаза… Он ещё помнил, какими доверчивыми и нежными они были раньше. А ныне? Что ныне? Он же знал, какая она, так почему упрямо не видел этой расчётливой циничной женщины, почему он видел всё ту же молоденькую девчонку, любящую его до безумия? Свою маленькую графиню, в точности такую, какой он помнил её все эти годы.

Боже, как кружится голова! Отчего так? Раньше с ним такого не случалось. Особенно, когда Алёна, не выдержав первой, бросилась к нему на шею и стала жадно целовать его. И он ей, разумеется, ответил, ибо не нашёл в себе сил противиться обжигающему до боли желанию близости с этой женщиной, любовью всей его жизни.

– Алёша… – задыхаясь от страсти, шептала она, в перерывах между поцелуями.

– Алёнка…

Презирая самого себя за эту слабость, Алексей всё равно не стал ограничиваться одними лишь невинными ласками и, толкнув дверь в ближайшую комнату (гордеевская спальня), бесцеремонно повалил Алёну на постель, а сам принялся расстёгивать пуговицы мундира дрожащими в волнении пальцами. Через мгновение её руки легли поверх его ладоней, и она помогла ему избавиться от одежды так же легко, как и от своей собственной.

А дальше он уже ничего не помнил. Помнил только, что ему было так хорошо с ней, как никогда в жизни.

Самым ужасным Мишелю казалось то, что он вполне отдавал себе отчёт в том, что делает. Да, он хотел её поцеловать, и очень давно! Прикоснуться к бархатистой нежной коже, гладить эти непослушные волосы, почувствовать пленительные изгибы стройного тела под своими руками… Кажется, ничего в жизни он не жаждал так сильно, как этого.

Он хотел её. Сегодня. Сейчас. Безумно, безудержно желал, и вот, пожалуйста, она в его власти. Даже не сопротивлялась. А Авдееву-то, помнится, дала пощёчину и велела убираться прочь! Эти мысли грели Мишелю душу, значит, он верно расценил её очарованные взгляды в свою сторону – что ж, с этим он ещё ни разу не ошибался.

И хорошо, что себя он пока ещё контролировал. Стало чуть легче, когда он признался себе в собственных желаниях, уже устав делать вид, что эта девушка ему безразлична. Поэтому, собрав остатки самообладания, Мишель слегка отстранился от неё, прервав этот волшебный поцелуй.

Сашенька тотчас распахнула глаза, взметнулись вверх длинные, чёрные ресницы. И снова он безнадёжно потонул в её взгляде, таком напуганном, таком очарованном! Она как будто бы боялась, вот только неизвестно, чего больше – того, что он остановится, или того, что решит продолжить? Саша и сама затруднялась ответить на этот вопрос.

Продолжая широко раскрытыми глазами смотреть на Мишеля, стоявшего так близко и всё ещё державшего в ладонях её лицо, Саша вспомнила про свою гордость и срывающимся голосом, с подобием на гнев произнесла:

– То, что вы сказочно богатый и красивый дворянин ещё не даёт вам право так обращаться с честными девушками!

Прозвучало неубедительно, её саму не очень-то вдохновили эти слова. И она сменила гневный взгляд на растерянный, а Мишель искренне улыбнулся ей и сказал тихое:

– Извини.

И Саша тут же его простила.

– Ну хорошо, извиняю, – прошептала она, спускаясь взглядом всё ниже, с его погибельных глаз, на нежные губы, загадочно улыбающиеся ей. Кажется, следовало бы сделать вдох пару секунд назад, иначе она рисковала задохнуться, но Саша забыла, как дышать. Она вообще обо всём на свете позабыла, когда он был так близко, когда его руки гладили её лицо. Зачем? Неужели и его сердце замирает так же, когда он видит её? Тогда Саша была бы самой счастливой на свете!

А она и так была самой счастливой. Ей достаточно уже того, что он поцеловал её. И, видимо, собирался сделать это снова, просто ждал её согласия. Ну а что она? Она смотрела на его губы и понимала, что ещё немного, и натуральным образом лишится чувств! Какой позор!

Плохо понимая, что делает, Саша закрыла глаза и чуть подалась вперёд, ему навстречу. И тогда Мишель снова поцеловал её, теперь уже прижимая к себе гораздо крепче и куда менее невинно, чем прежде. Саша положила руку ему на грудь, но не в попытке сопротивления, а скорее, чтобы оказаться ещё ближе, чтобы чувствовать, как часто-часто бьётся его сердце под её ладонью.

Никогда прежде никто не целовал её так. Да и не то чтобы её много кто целовал: покойный Юра Селиванов пытался до того, как однажды не получил по голове тяжёлым докторским саквояжем, а ещё Серёжа. Но Серёжа… с ним всё было до того невинно и как-то по-детски, что и упоминать не имело смысла!