Разумеется, с ним ничего не случилось, в чём они имели возможность убедиться уже на следующее утро, когда доблестный Иван Кириллович заявился на квартиру к собственной жене пьяный в стельку, пропахший женскими духами и весь перепачканный в губной помаде.

После этого случая уехал Алексей. Раньше они жили одной семьёй, квартира была поистине огромная, и места хватало всем, но дядя сказал, что ни секунды не останется в обществе «этого ублюдка», после чего хорошенько врезал Гордееву по физиономии, собрал вещи и пропал на три года. Матушка по этому поводу очень расстроилась, но ещё больше расстроился сам Мишель, которому молодой и весёлый дядя заменял вечно отсутствующего отца.

Иван Кириллович, конечно, был прощён. Матушка слишком любила этого человека и понимала, что «всем мужчинам свойственны порывы», так она сказала однажды своей подруге, когда та задержалась у них допоздна. Надо отдать Гордееву должное, с тех пор подобные выходки практически не повторялись – либо и впрямь завязал с супружескими изменами, либо хватило ума держать их втайне от семьи. Говорили, что Алексей вызывал его на разговор, но Гордеев не пришёл – то ли побоялся, то ли поддался на уговоры заливающейся слезами жены, то ли ещё что – кто теперь скажет, как оно было на самом деле?

Но лучше после этого, разумеется, не стало. А к четырнадцатому году и вовсе сделалось невыносимо.

– Я верну его, – говаривала Юлия Николаевна, не теряя надежды, – я знаю, я верну! Он любит меня, мы двадцать пять лет прожили вместе, скоро серебряную свадьбу отмечать! А это… это пустое! Он остынет. Конечно, остынет! Он ведь тоже любит меня!

В чём в чём, а вот в этом Мишель сомневался. Матушка, обычно такая серьёзная и такая мудрая, в иные моменты становилась непростительно наивной и недальновидной, когда дело касалось её супруга.

– А ты никогда не думала, что, может быть, лучше будет просто отпустить его? – спросил у неё как-то Мишель, уставший наблюдать за её страданиями и попытками собрать воедино куски расколотого семейного счастья.

– Что сделать? – она рассеянно улыбнулась и сделала вид, что не расслышала. Он тяжело вздохнул в ответ, но повторять не стал. Ясно же, что не послушает. Но как она может продолжать унижаться перед этим человеком?! Иван Кириллович откровенно игнорировал её попытки вновь сблизиться – не приходил на семейные обеды, которые супруга устраивала ради него, не разговаривал с ней, даже когда она обращалась к нему с прямым вопросом, не ходил с ней в театр или синематограф, предпочитая её компании вечера в одиночестве с бутылкой виски, а в один прекрасный день попросту забыл поздравить её с днём рождения.

Этого Юлия Николаевна уже не вынесла и, собрав вещи, уехала к матери. И это ещё слава Богу, что Мишеля не было в тот момент в городе – он гостил у Алексея в Петербурге и наслаждался жизнью, на время забыв о семейных неурядицах. Если бы он присутствовал при этом, за судьбу Ивана Кирилловича можно было всерьёз переживать, но Юлия Николаевна и так переживала. Ведь сын всё равно узнает, когда вернётся… и не дай Бог, вернётся не один, а с Алексеем! И тогда дорогому Ванечке точно несдобровать. Нужно было скорее мириться, но как могла она сделать первый шаг?

Хорошо, что Гордеев опомнился вовремя. У него на службе планировалось повышение, и скандал с разводом оказался бы совсем некстати. Он пришёл к ней, да что уж там, приполз на коленях, с цветами, в лучших традициях женских романов о любви – даром что серенаду не спел. Но Юлия Николаевна и так его простила, и, извинившись перед матушкой за неудобства, вернулась к мужу на квартиру.

Правда, она не сомневалась, что Катерина, присутствующая тогда при их ссоре, обязательно доложит обо всём Мишелю – у неё не было секретов от кузена, которого девушка просто обожала, но Юлия Николаевна надеялась на его благоразумие. Что ж, она не прогадала – Мишель в очередной раз промолчал, хотя желание поговорить с отцом по душам в последнее время возникало у него что-то слишком часто.

Особенно оно усилилось, когда ближе к четырнадцатому году стало ясно, что отец снова завёл себе любовницу. На этот раз из простых, какую-то учительницу, которую сам Мишель никогда в глаза не видел, потому что практически не появлялся в загородном имении матери, но Катерина охотно рассказала всё, что знала о ней, и выдала полный словесный портрет.

– Пускай, – сказал на это Мишель и снова не стал вмешиваться. Мать, разумеется, обо всём знала – слухами земля полнится, доложили, не успела и неделя пройти. Знала, но виду не подала. По крайней мере, Мишель никогда не видел её плачущей. Она бодрилась, улыбалась и давала громкие балы в особняке своей матери в Москве, пока её муж крутил роман с учительницей музыки, в её же поместье, на глазах у родной племянницы.

Катерина молча терпела – а что она могла? Она была вовсе не дочерью княгини, как подумала вначале Александра, она была её племянницей, дочерью её старшего брата Михаила, скончавшегося, когда Катя была совсем ещё девочкой. Находясь в особняке на птичьих правах, девушка не считала себя в праве заниматься правосудием, а грозного Ивана Кирилловича всегда боялась, так что некоторое время молчала, не смея высказать ни слова против.

А потом не выдержала.

– Мишенька, забери меня отсюда, умоляю! – взмолилась она, вцепившись в плечи брата мёртвой хваткой, когда Мишель приехал навестить её на выходные. – Я не могу больше этого выносить, мне… мне противно! Она остаётся ночевать в его комнате, как будто Юлии Николаевны и вовсе не существует, как будто она не может вернуться в любую минуту! Забери меня, я этого не вынесу!

Забрал.

Но перед этим всё же поговорил с отцом. Не так, конечно, как мечтал ещё с детских лет, а пока ещё сдержанно, вежливо. Иван Кириллович вроде бы прислушался и даже извинился, пообещав впредь таких вольностей не допускать, а напоследок ещё и попросил войти в положение: «Ты же сам мужчина, Мишель, молодой и здоровый. Должен же понимать!»

Нечестный ход, учитывая то, что сам Мишель был довольно давно помолвлен с Ксенией Митрофановой и при этом, хм, время от времени позволял себе вольности разного рода, особенно когда оказывался в весёлой компании Алексея, с которым они часто ездили кутить, когда бывали в Петербурге.

«Я, по крайней мере, на ней не женат, – подумал тогда Мишель, – да и не думаю, что она хранит мне верность!»

А впрочем, со своей колокольни судить всегда проще. Ладно, подумал он, будь что будет. Отец перебесится да успокоится, как это бывало в предыдущие разы. В конце концов, Мишель не имел права читать ему нотаций, ведь и сам не без греха.

Но время шло, а лучше не становилось. Более того, Иван Кириллович и не думал забывать свою учительницу, а к лету четырнадцатого года вновь попросил у жены развод. Юлия Николаевна снова отказала, заверив дорого Ванечку, что всё это блажь, и несколько дней спустя он ещё посмеётся над самим собой – как это такое решение только пришло ему в голову?

– Он рехнулся, – сказал на это Алексей, к тому времени вновь вернувшийся в Москву. – Других объяснений его поведению у меня нет!

У Мишеля их тоже не было, но он, тем не менее, продолжал смотреть на происходящее сквозь пальцы. Он потом часто спрашивал себя – а что он мог? Был ли в силах повлиять на ситуацию, сумел бы что-то изменить? Если даже Алексей не мог, хотя тот был на десять лет его старше и опыта в подобных делах имел больше!

Но тем не менее оба ничего не предпринимали и терпеливо ждали, чем всё закончится. Что ж, дождались.

Но значительно раньше случилась война. И надо ли говорить, что оба они, донельзя измученные этой неопределённостью, восприняли её как избавление? Особенно Алексей, который задолго до мобилизации грезил военной карьерой и имел определённые успехи на этом поприще. В том, что он, ветеран русско-японской, пойдёт добровольцем, никто и не сомневался, но вот решение Мишеля пойти вслед за ним удивило всех, включая Юлию Николаевну.

Она-то думала, что знает его лучше остальных, но в тот день словно взглянула на сына другими глазами. И рассмеялась – нервно, натянуто, до последнего не веря в то, что он это всерьёз.