С рассветом пришёл новый день, а что делать дальше, до сих пор не было ясно, и Александра всерьёз задумалась, чтобы не возвращаться домой совсем, а прилечь отдохнуть в одной из свободных больничных палат. Ни мать, ни министра, ни даже братика Арсения видеть ей не хотелось.

Утро было чудесным, тёплым, а рассвет над рекой с малиновой дымкой, таким прекрасным, словно в сказке! И даже неумолкающая Захарова не могла испортить иллюзию безмятежности, но от её бесконечного щебетания у Александры, и без того не спавшей целую ночь, начинала болеть голова. Купчиха обещала отдать её замуж за своего среднего сына, имевшего рыбный промысел на Волге, сказочно богатого и такого же красивого, как его мать. Александра, глядя на Захарову, поймала себя на мысли, что подумала бы трижды, прежде чем соглашаться, если он и впрямь хоть чем-то напоминает полную, крючконосую Марфу Ильиничну, но вынуждена была лишь улыбнуться и пообещать непременно дождаться, когда же её сынок заедет с визитом, а заодно и познакомиться с "госпожой доктором". Её так здесь все называли, хоть она и была обычной медсестрой, и до доктора ей было расти и расти. Но то ли это Воробьёв постарался, то ли люди и впрямь чувствовали в ней внутреннюю силу и стремление помочь окружающим – так или иначе, к ней всегда обращались почтительно. А заносчивые богачи, как Захарова, смотрели с уважением.

Это не могло не радовать. И вообще, тем утром всё было настолько чудесно, что подозрительное затишье начинало неминуемо попахивать грозой. Чутьё Александру до сих пор не подводило ни разу, она с тринадцати лет тренировала его в больнице и никогда прежде не ошибалась. И поэтому, возвращаясь домой уже ближе к обеду, она прямо-таки сердцем чуяла – быть беде.

Многое она могла предположить, но никогда в жизни не подумала бы, что Алёна не шутила, когда говорила о применении силы.

Когда Александра зашла в дом, её сразу поразила пустота, царившая вокруг. Матушкины любимые вазы, столовые сервизы, вышитые ею салфетки с диковинными узорами – всё это отсутствовало, пустой сервант сиротливо стоял, мелькая отражениями в зеркалах, а кресла и диваны прятались под белой драпировкой. И Александра подумала бы, что выиграла этот бой, если бы не Иван Кириллович, гордо восседавший возле незажжённого камина.

Он ждал её.

– Вы сидите в кресле моего отца, – сказала Александра вместо приветствия, снимая с шеи свой шёлковый шарф и проходя в гостиную.

– А ещё я сплю в его постели и люблю его женщину, – ответил министр с пугающей бесцеремонностью. Впрочем, если он хотел смутить Александру этой резкой фразой, его ждало разочарование. Девушка невесело усмехнулась уголками губ и, распутав шарфик, осторожно повесила его на треногу возле двери. И начала неспешно расстёгивать пуговицы на пальто.

– И где же, собственно, она сама? – полюбопытствовала Александра.

– Они с Сеней уже уехали.

"С Сеней", подумать только! С каких это пор он стал для него просто Сеней? А впрочем, и для Арсения Иван Кириллович уже давно стал сначала просто Иваном, а потом и вовсе – дядей Ваней.

Фу, какая мерзость, подумала Александра и продолжила расстёгивать пуговицы.

– Я бы на твоём месте не раздевался, – предупредил её министр. – Нам сейчас ехать, через четверть часа.

– Нам? – переспросила Александра. – Хорошо же вы о себе думаете, если считаете, что я куда-то с вами поеду!

– Не куда-то, а в твой новый дом, – поправил её Гордеев. – Где тебе будет гораздо уютнее, чем здесь, в этой глуши.

– А мне, может быть, нравится эта глушь? Об этом вы не подумали?

– Прости, но твоё мнение меня не интересует. Мне важно исключительно то, что думает об этом Алёна. Хотя, если начистоту, мне самому было бы куда спокойнее, если бы ты осталась здесь. А ещё лучше, если бы уехала вслед за отцом, и уж совсем хорошо, если б сгинула там благополучно. А что, ты же медсестра! А медсёстры на войне нужны, равно как и женщины, которых так не хватает солдатам. Ты хорошенькая, и вполне сгодишься им для любых целей. Но, к сожалению, нельзя! Алёна хочет, чтобы ты была при ней в Москве. А значит, я исполню её желание, даже если ради этого придётся везти тебя силой.

От такой наглости Александра не сразу нашлась, что ответить. На языке, кроме оскорблений, не вертелось абсолютно никаких слов. А ещё она увидела, как нехорошо блестят холодные глаза министра Гордеева, и сглотнула ком, подкативший к горлу.

– Я вас не боюсь, – сказала она твёрдо, хотя на самом деле в тот момент ей сделалось страшно. С каким чудовищем связала свою судьбу её мать?!

– А мне и не нужно, чтобы ты меня боялась, – совершенно спокойно сказал министр. – Я вообще не хочу войны, мне хватает моей войны с сыном. Так что, Сашенька, я предлагаю тебе решить всё миром.

– Я вам никакая не Сашенька, и миром решать я ничего не буду! Хотите – увозите силой, коли хватит совести. Добром не поеду, так и знайте!

– Какой пыл, какая самоуверенность! – с усмешкой произнёс он. – Ты так напоминаешь мать! А поначалу ведь кажется, что вы с ней совсем не похожи. Впрочем, неважно. Георгий!

За её спиной материализовалась молчаливая тень, на две головы выше её ростом, широкая в плечах, и с длинными усами, свисающими до самого подбородка. Кучер? Но, судя по тому, как прытко он сделал три шага в её сторону, таинственный Георгий исполнял при Гордееве не только обязанности кучера.

– Да пошли вы к чёрту со своей Москвой! Уберите от меня своего палача, вы меня всё равно не запугаете и не сломите! – Александра посмотрела на Ивана Кирилловича, но тот лишь ухмыльнулся и сделал Георгию знак – мгновение, и его цепкие холодные пальцы сжали её запястье с такой силой, что Саша невольно вскрикнула. – Господи, мне больно! Помогите! Аглая! Викентий Иннокентьевич! Серёжа!

– Можешь кричать сколько угодно, никто тебя всё равно не услышит. Горничной дали расчёт, Воробьёв на службе, а твой Сергей вряд ли придёт тебя спасти.

– Я вас всех ненавижу, боже мой, как я вас ненавижу! – изловчившись, Александра больно пнула Георгия прямо в коленную чашечку и, несмотря на то, что тот был вдвое шире в плечах и значительно выше, этого хватило, чтобы ослабить хватку – девушка тотчас же вырвалась.

Иван Кириллович встал со своего места, как будто собирался последовать за ней, остановился потому, что слуга опомнился в следующую секунду и ринулся вдогонку за своей жертвой. Александра вильнула в сторону, обогнув диван с другой стороны, и получила фору в несколько мгновений, но у лестницы Георгий всё равно нагнал её, однако схватить успел только за правую руку – левой Сашенька сняла бюст мраморного льва, стоявший на полке у перил, и изо всех сил ударила преследователя по лицу. Похоже, она сломала ему нос.

И, похоже, она только что совершила преступление. В законах говорилось, что ни в коем случае нельзя бить незнакомого тебе человека статуэткой по лицу, это же уголовная статья. Теперь она преступница! Но Александра осознала вдруг, что не задумываясь убила бы его совсем – а заодно и Гордеева, если потребуется – до того сильна была её ненависть к ним в тот момент. Георгий зажал перебитый нос обеими руками и невольно выпустил её, и Сашенька, не дожидаясь, пока тот придёт в себя, взметнулась вверх по лестнице.

– Георгий, чёрт возьми! – выругался Гордеев, кинувшись за нею следом. Но потом слуга вспомнил о своём долге и, зажимая рукой кровоточащий нос, с молниеносной скоростью взбежал вверх.

Он почти догнал её у второго этажа, но она снова вырвалась и побежала дальше. Он успел лишь схватить её за волосы, и этого оказалось достаточно, чтобы Саша резко затормозила и, запутавшись в своих юбках, рухнула вниз вместе с Георгием. С ним-то, великаном, ничего не сталось, кроме пары шишек, а вот она ударилась виском о деревянный край ступени, разбив себе лоб, и потеряла сознание, недвижным телом скатившись прямо к ногам Ивана Кирилловича.

Господин министр побледнел, сглотнул и промокнул платочком тотчас же вспотевший лоб, после чего перевёл взгляд на поднявшегося Георгия и прорычал: