– Давай лучше сыграем на мое ружье. У меня хорошая эржиба.

Паша поморщился:

– В Кабарде красиво отделывают ружья, но ствольная трубка, наверное, турецкая?

– Нет. Из Испании.

– Пошли в дом. Темно становится. – Аслан дотронулся до моего плеча. – Если тебя не ждут друзья за первым же поворотом дороги, то прошу остановиться на ночлег у меня…

– За первым поворотом нас с братишкой не ждут…

– Тогда идем! – тоном, не терпящим возражений, скомандовал паша. –

Халелий! Позаботься о лошади.

Итак, в первый же день приезда нам повезло. Иначе не знаю, какими глазами я смотрел бы на моего мальчугана.

Скоро мы сидели на подушках, разбросанных по мягкому ковру в хорошо освещенном гостевом зале. В огромном белокаменном камине полыхал жаркий огонь. Халелий расставил на ковре, между мной и Асланом, серебряные блюда со свежими фруктами и очищенными от скорлупы орехами фундук, орехами грецкими и миндалем. На отдельном блюде дымился рис с изюмом, курагой, черносливом. В блестящих тонкогорлых кувшинах – янтарный шербет и рубиновый нарденк (напиток гранатового сока).

Неплохо был устроен и Налькут. Он сейчас стоял в уютной конюшне и угощался овсом вперемешку с берсимом – высушенным александрийским клевером.

Аслан-паша по достоинству оценил мою эржибу, инкрустированную золотом по стали и перламутром по красному дереву приклада. К тому же сталь была, как я уже говорил, из Испании: ствол сработали знаменитые мастера из города Толедо.

Очень понравилось паше мое ружье. Он забыл даже о Налькуте. И пот тут на ковер увесисто шлепнулся пузатенький кошелек со звонким металлом, который в Крыму пользовался гораздо большим почтением, чем в Кабарде, ценившей хорошо заточенную сталь неизмеримо выше. Аслан развязал шелковый шнурок и высыпал передо мной горсть серебряных монет.

– Ровно сотня пиастров! – объявил он. – Здесь почти все турецкие, но вот эти, самые крупные – русские ефимки [58]. Каждый из них стоит четыре пиастра. Согласен на такой заклад? Смотри, я не жаден, как многие мои сородичи.

– Ну и я не жаден.

Аслан паша протянул мне пару костяных кубиков, в каждую грань которых были вделаны мелкие рубиновые зернышки числом от одного до шести.

– Начинай.

До сих пор у меня не укладывалось в голове: как это можно – принимать гостя и тут же вести с ним торговые сделки или затевать азартные игры? Но я еще раз вспомнил, что нахожусь совсем в другой стране, чьи обычаи отличаются от наших.

Я бросил кости.

На одном кубике выпало два, на другом – три. «Ну вот и все, – подумал я, игра окончена».

Однако Аслану, довольно усмехнувшемуся при виде моей неудачи, повезло еще меньше: у него выпало один и три.

– Деньги твои, – сказал он спокойно. – Ставлю еще столько же. Теперь я бросаю первым.

Покатились костяные кубики. Вот остановился один – шестеркой вверх, затем замер другой, уставившись на суетный наш мир четырьмя бесстрастными красными глазками.

– Ха! – Аслан хлопнул в ладоши. – Это уже неплохо. Твоя очередь, Болетпаша!

К стыду своему должен признаться, что хмель азарта ударил неожиданно и в мою голову. И пока не замерли на ковре кубики, я с трепетным волнением ждал результата. И он снова оказался в мою пользу – шесть и пять. И сразу я будто опомнился. Передо мной вдруг встали на мгновение строгие глаза моего отца. Я зажмурился, чувствуя жгучий стыд. Воровато оглянулся на Кубати и с облегчением убедился, что мальчик спит и, кажется, уже давно. Чуть в сторонке от нас он откинулся на подушки, свернулся калачиком и мирно посапывает, иногда озабоченно вздыхая во сне

Мой бысым рассмеялся так, словно услышал от меня веселую шутку.

– Легкая у тебя рука, светлоликий мой черкес! А ну, попытаем счастья в третий раз.

– Нет, дорогой Аслан-паша! Хватит. Я сейчас бросил кости второй и последний раз в жизни. И этот второй выигрыш я уже не возьму.

– Как?! – удивился Аслан. – Почему?

– Потому что я ощутил в себе зарождение низменных страстишек азартного игрока.

Аслан испытующе посмотрел мне в лицо и надолго задумался.

– Ладно, – сказал он наконец. – Только вторую сотню монет забери все равно.

– Нет. Не могу.

– Возьми, говорю! – рассердился паша. – Я ведь проиграл!

– Считай, что это было в шутку. И еще. Мне будет очень приятно, если ты примешь от меня в подарок ружье – оно тебе, кажется, понравилось.

– Постой…

– Учти, что пять зарядов вороха должны весить ровно столько же, сколько одна нуля чистою свинца…

– Но я не понимаю…

– А что тут не понимать? – я сделал вид, будто не понял, что имеет в виду паша. – Вот тебе пуля, – я протянул ему чуть сплюснутый шарик свинца (он был у меня образцом), – заказывай точно такие же. Если, повторяю, пять пороховых зарядов будут весить столько же, сколько эта пуля, то стрельба без промаха будет зависеть только от тебя.

– Ты благородный человек, – торжественно возвестил Аслан-паша. – И пусть аллах осыплет тебя своими милостями! Кстати, о каком сорте пороха идет речь, друг мой Болет?

– Ну вот это уже мужской разговор, – обрадовался я, ибо совесть моя вновь обрела покой. – Надеюсь, для тебя, друг мой Аслан, раздобыть достаточный запас русского пороха, а еще лучше – пороха инглизов не составит особого труда? Турецкого на заряд требуется больше, да и не так он надежен.

– Ха! Турецкий! – паша пренебрежительно махнул рукой. – Такой товар не по нашему достоинству. – Он покатал пулю на ладони. – Приблизительно десять драхм… [59]

– А утром я покажу тебе, сколько пакли надо расходовать на пыжи и с каким усилием уплотнять заряд…

– И на расстоянии ста шагов можно попадать в цель не больше человеческой головы? – подхватил Аслан-паша.

– Не больше кошачьей головы, – уточнил я.

– Ага! Ну теперь я кое с кем посостязаюсь! Завтра же начну упражняться. Хотя бы и по дороге в Бахчисарай. – Он любовно поглаживал приклад эржибы. – Да, а нам с тобой, гость с Кавказа, не по пути ли? Поедем вместе. И братишке твоему найдется лошадь.

Аслан-паша постепенно выяснил, что у меня пет в Крыму ни одного знакомого, что мне, в общем-то, неважно, куда и с кем ехать, что до сих пор у меня нет ясных намерений относительно устройства своей жизни на ближайшие времена.

И вот тогда он предложил, а я, подумав немного, согласился заняться обучением мальчишек из родовитых семей. С десяток лоботрясов, как объяснил паша, нужно натаскивать в стрельбе из лука, в обращении с конем и саблей, закалять их дух и тело. К ним был приставлен один наставник, да недавно он сам свалился с лошади и разбил себе голову о камень.

– Твое положение будет значительным и почтенным, – сказал Аслан-паша.

– И не сомневайся в том, что я заставлю этих чванливых скупердяев щедро вознаграждать тебя за искусство, которому ты станешь обучать их раскормленных недорослей.

Но я, конечно, думал не о богатстве, наживать которое не входило в мои намерения. Главным было для меня – сделать из Кубати настоящего мужчину и хорошего кабардинца. Я спросил у Аслана, может ли мой «братишка» состоять в числе моих будущих учеников. Услышав благоприятный ответ, я больше не колебался. На этом мы закончили нашу продолжительную беседу. Аслан удалился на отдых куда-то во внутренние покои дома. Пришел его слуга Халелий, чтобы подготовить мой ночлег в гостевом зале…

Так закончился первый и, можно сказать, неплохой день нашего с Кубати пребывания на незнакомой земле Крыма.

Годы, прошедшие в Бахчисарае, оказались довольно однообразными. И это, наверное, к лучшему…

С самого начала все получилось так, как и предполагалось по замыслу Аслана. Он меня представил нескольким важным татарским вельможам, которые хотели вырастить своих сыновей знаменитыми военачальниками. Первое время то один сановник, то другой приезжал в сопровождении внушительной свиты к месту наших игрищ, чтобы понаблюдать, не тратится ли время даром: видно, не доверяли моей молодости. Однако, посмотрев, как их отпрыски с щенячьей злостью рубят лозу, уверенно держась в седле при быстром галопе, как все искуснее применяют приемы сабельного боя или, замерев, словно изваяния, подолгу держат в вытянутой левой руке древко лука, удовлетворенно ухмылялись и приходили в благодушное настроение.