Сначала оба они бросились на Канболета, не замечая или просто не принимая в расчет юношу. Тузаров хладнокровно парировал их удары клинком своей сабли. Уорки пытались с двух сторон зажать его лошадьми, но Канболет неожиданно подпрыгнул и оказался верхом на крупе одного из коней. Затем он кулаком, в котором была зажата рукоять сабли, двинул в шею сидящего перед ним всадника – и тот вяло соскользнул на землю. В это мгновение второй уорк, замахнувшийся для резкого рубящего удара наотмашь, вдруг почувствовал, как некая непреодолимая сила обхватила его сзади поперек талии (так, что хрустнули ребра) и вытащила из седла.

– Брось оружие, – прошептал ему кто-то на ухо, – а то сломаю.

Уорк не стал уточнять, что именно будет сломано – сабля или спинной хребет, и бросил клинок. Наконец он стоял ногами на земле и теперь мог обернуться.

– Мальчишка! – хрипло выдохнул уорк. – Здоровый и сильный, но мальчишка!

– Сабля у тебя хорошая, – коротко сказал Кубати, снимая с побежденного пояс вместе с ножнами от клинка. – Она теперь послужит мальчишке, раз не удержалась у мужчины. А вот кинжал твой похуже, чем у меня. Но ничего, я подарю его другому мальчишке.

Тоскливый рев вырвался из глотки уорка. Он побежал к толстому стволу чинары, сбросив по дороге шапку, и воткнулся в дерево бритым своим теменем. Взглянув на распростертое тело под чинарой, на кровь, брызнувшую из рассеченной на голове кожи, Кубати растерянно обернулся аталыку.

– Это он зачем?

– Разве тебе неясно? Когда их найдут, он окажется раненым, без сознания. С него и спроса не будет. – Канболет презрительно передернул плечами. – Каждый по-своему спасается от позора.

– А с этим что?

– Тоже будет жить… Правда, погладил я его сильнее, чем хотел.

Совсем рядом грохнул выстрел. Кубати осторожно дотронулся до своего правого уха и почувствовал кровь на пальцах. Тузаров побледнел:

– Бати!

Юный Хатажуков впервые увидел страх в глазах воспитателя.

Но Канболет быстро опомнился и в два прыжка очутился возле толстого крымца. А тот, сидя на земле, отбросил в сторону разряженное ружье и уже целился из пистолета. Тузаров ударом ноги вышиб пистолет из его рук.

Паша резко вскочил и заорал по-татарски пронзительным голосом:

– За это вы поплатитесь вашими подлыми жизнями! – его блеклые выпуклые глаза зеленоватого цвета еще сильнее выкатились из орбит, а жирные щеки, покрытые сетью красных прожилок, дрожали от истерической ярости. – Да знаете, кто я?! Услышите мое имя – задохнетесь от ужаса!

– Не задохнемся! – рявкнул Канболет. – Мы знаем тебя, Алигот-паша.

Тузаров обернулся к Бати:

– Что там у тебя, мальчуган?

– Ха! – пренебрежительно и даже не без некоторой гордости отмахнулся юноша. – Кажется, половина мочки срезана.

– Ну и слава аллаху!

– Мучительной смерти, смерти в ужасных пытках – вот чего вы оба заслуживаете! – верещал паша. – Не прикасайтесь ко мне! Я сераскир великого хана, его наместник на Кавказе!

– Знаем, знаем, – теперь уже спокойным тоном гудел Тузаров. – А раз мы все равно уже заслужили пытки и смерти, то хоть клыки тебе, паша, обломаем. – Он снял с татарина богатую перевязь с великолепным луком, который висел у него за спиной в налуче, широкий пояс с кинжалом и саблей. – Смотри, братишка! А сабля-то моя! Вернулся дамасский клинок к своему хозяину. Вот для кого старались те бахчисарайские грабители!

– Она самая! – обрадовался Кубати. – Только ножны для нее сделали.

– Ну конечно, разве такой боров смог бы опоясать этим клинком свое брюхо! А погляди на кинжал – узнаешь, чьи руки над ним потрудились!

– О-о, бедный наш Хилар! – почти простонал Кубати. – Как не узнать его работу…

– Лютая смерть… страшные муки за покушение на возвышенную особу… – вновь начал было свои угрозы Алигот-паша, но Канболет не дал ему договорить:

– Не замолчишь – я заткну твой бахчисарайский фонтан. Понял? – он запустил руку за отворот расписного парчового халата паши и вынул оттуда кошель с монетами.

Алигот-паша горестно взвыл.

– Слышишь, братишка? – обратился Тузаров к Бати. – Он плачет так, будто я у него не деньги, а душу вынул.

– А может, это и есть его душа? – наивным тоном спросил находчивый юноша. – Даже на охоте с мошной не расстается!

– Очень похоже. Давай сюда лошадей. Интересно, почему этот турецкий выкормыш был не на своем белом аргамаке? Держит его для торжественных выездок?

– Ваши свинские леса не для таких благородных коней, – снова разверз пухлые уста Алигот. – Для охоты мне одолжил коня князь Алигоко. Бойтесь теперь и его гнева.

– Уж семь лет боимся, – усмехнулся Тузаров. – Да ведь если ты, паша, грозишь нам смертными муками только за то, что полетел из седла, стоит ли нам бояться новых прегрешений? Если ты съел одну дольку чеснока, то можешь смело приканчивать всю головку: запах от тебя будет один и тот же. Вот и тебя мы могли бы сейчас прикончить.

– Ведь ты мусульманин и по-татарски говоришь, как на языке матери, – захныкал паша. – Гнев аллаха падет на твою голову за страшное преступление твое…

– Пока что этот гнев падает на твою голову. Значит, правда на моей стороне.

Перед тем как сесть на лошадей и уехать, наши охотники не очень бережно спустили татарского вельможу с крутого откоса котловины – чтобы прошло побольше времени, пока ощипанный паша сумеет оттуда выкарабкаться.

Третьего коня они ловить не стали.

По дороге домой Канболет думал о том, что две цели из трех, о которых он сказал мальчику по возвращении на родину, уже достигнуты. Найдено временное пристанище – лучшего и быть не может – и вот теперь есть для кана полное снаряжение джигита. Есть прекрасный вороной (вшиголовый князь вряд ли осмелится его оспаривать у сына Кургоко), есть по паре отличных кинжалов и сабель, пистолет, богатый лук и роскошно отделанное ружье – новенький «Хаджи-Мустафа». Наконец, деньги. На них у заезжих торговцев будет приобретена строгая, но дорогая одежда и для кана и для аталыка. Наверное, останется еще достаточно монет, чтобы парень потешил свои руки и сердце – начеканил всяких бляшек для украшения уздечек, наделал газырных колпачков и пластинок басмы с затейливым узором.

(Так оно потом и получилось. Только Кубати уговорил аталыка забрать себе «Хаджи-Мустафу», а ему отдать эржибу, с которой всю жизнь у него будут связаны дорогие воспоминания. Захотелось ему также подарить пистолет Емузу, а Куанчу одну из сабель и кинжал. В алиготовской мошне оказались не только золотые монеты, но и несколько драгоценных камней. И Кубати вставил по парочке «налькутов» в серебряные пояса Нальжан и Саны. Для девушки он еще сделал собственноручно чудесное колечко с четырьмя бирюзовыми зернышками. Из шести золотых цехинов вышло две дюжины тончайшей работы колпачков для газырей, которые юный кудесник поровну поделил между собой и Канболетом.)

– Остается третья цель, – размышлял Тузаров. – Надо еще подготовить мою достойную встречу с Хатажуковым, очиститься от грязной клеветы и смело смотреть в глаза всей Кабарде.

Пши Алигоко? Ну, это уже личное дело Тузарова. А возможно, и князя Ха-тажукова…

Алигот-паша? Все равно не сегодня, так завтра начнется война с крымскими татарами. Это уже Канболету известно доподлинно…

А сегодня закончено воспитание Кубати, хорошего мальчугана, из которого получится, уже получился честный и умный, добрый и отважный кабардинец. Да, да, любезный мой Тузаров, ты можешь гордиться этим парнем. Так почему же ты грустишь?..

Емуз встретил Канболета и Кубати у ворот, развел руками и многозначительно хмыкнул:

– С удачной охотой, друзья! Вижу, вам попалась дичь крымского происхождения.

Куанч выбежал из-за дома и чуть не упал от изумления.

– Хорошо? Ладно? – подмигнул ему Кубати. Нальжан с тревогой покачала головой, хотя видно было по всему, что она радуется.