Вскоре после установления мира Каспулат умер. Смерть его была подобна мгновенной гибели коня, которого вдруг резко осадили во время бешеной скачки.

Хилар нашел свой дом на родине разоренным, родителей в живых не застал. К тому же младшего братишку-подростка, по словам земляков, татары угнали на чужбину. Вот тогда и Хилар отправился в Крым, надеясь найти брата. Но тщетной оказалась эта надежда.

С тех пор и живет Хилар в Бахчисарае. Покалеченная в сражении нога (он заметно хромал) помогла ему не попасть в лапы военных вербовщвков, выискивающих для султановских полков все новых полурабов-полунаемников. А приспособленность рук к железному и серебряному делу помогла Хилару сначала стать единственным работником в жалкой, хиреющей мастерской одного старого одинокого турка, а затем и унаследовать эту мастерскую.

Хилар стал хорошим чеканщиком. Ему приносили грубые заготовки ножен для кинжалов, сабель, ятаганов, серебряную басму – тонкие пластинки, которыми надо было покрывать ножны, а затем наносить на них затейливые узоры.

Кубати впервые увидел, как все это делается. Ему захотелось самому испытать, насколько сильна неподатливость металла и чем еще, кроме твердой руки и точного глаза, нужно обладать, чтобы подчинить себе упрямую душу стали и коварную изворотливость серебра и золота. С помощью Хилара, который не переставал изумляться ловкости и сообразительности парня, Кубати быстро осваивал безупречную изощренность чернения, строгую точность чеканки, кружевное долготерпение филиграни.

Незадолго до нашею отъезда, а вернее, поспешного бегства из Крыма, Хилар сказал мне, что ему больше нечему учить Кубати. Да я и сам это видел. На мне и сейчас кинжал, ножны и рукоять которого сработаны руками моего кана. Узоры здесь, стоит заметить, истинно кабардинские. На украшения пошли монеты самого чистого серебра из скромной нашей казны. Когда Кубати видит деньги, он не думает о том, что нужно на них купить, а прикидывает, что можно из них сделать, если монеты расплавить или расплющить молотком: бляшки для пояса или уздечки, колпачки для газырей или крышку для порохового рога.

Долгие сидения в гостях у Хилара были для нас самым приятным отдыхом. Старик знал множество сказок, старинных песен и преданий. Хорошо он умел рассказывать о подвигах нартов и хорошо пел народные наши песни. Я потихоньку, чтобы мой голос не был слышен на соседних улицах, подтягивал ему. Научился петь и очень это занятие полюбил и наш мальчуган. Любой орэд запоминал он с первого раза.

Иногда мне становилось немного страшновато за Кубати. Да что же это за парень такой? Все ему дается легко и скоро – и силой он уже превзошел меня, и премудрости Корана оказались ему по плечу, и тайнами кузнечного ремесла овладел, и петь умеет так, что забудешь обо всем, когда его слушаешь! Не было бы от всего какой-нибудь беды. Не пришлось бы потом расплачиваться за это дорогой ценой…

Временами, как я уже говорил, мной овладевала безысходная тоска по родным краям, которую я старался скрывать от Кубати. И чем ближе становилось время нашего возвращения домой, тем большее нетерпение я испытывал. В начале этой осени собирались мы покинуть крикливый и богатый Бахчисарай с его великолепным дворцом хан-сараем, каменными домами, бесчисленными торговыми рядами со множеством соблазнов, с товарами, свезенными сюда со всех концов света хитроумным купеческим племенем, для которого родиной является весь мир. Становился совсем невыносимым сам воздух крымской столицы – Бахчисарая, настоянный на запахах разных пряностей и горячего жира, гниющих отбросов и зловонных нечистот.

А еще в этом воздухе пахло войной. Роскошному Бахчисараю хотелось новых богатств, хотелось новых рабов. И снова Крым точил свои кривые клыки и все чаще устремлял алчные взоры на север и на восток. Ханские сераскиры получают с адыгов ясак. Ежегодно триста юношей и девушек увозят они в неволю, но теперь и этого им недостаточно. Обожравшийся чревоугодник, едва успев изрыгнуть блевотину из своего ненасытного брюха, вновь спешит за варварский пиршественный стол.

Положение наше становилось опасным. Я чувствовал, что во мне и в Кубати, не говоря уже о лошадях и имуществе, видят первую добычу в еще не начавшейся войне.

К сожалению, мы уже не могли опереться на поддержку нашего друга Аслана-паши. В свою очередную истамбульскую поездку он угодил прямо в разгар дворцовой распри: свергали старого султана и сажали на трон нового – Ахмеда Третьего. В этой суматохе и напоролся неосторожный паша на острие вероломного янычарского ятагана.

О том, что вновь готовятся завоевательные походы, можно было легко догадаться: слишком часто, стали кричать о чистоте религии, о злобном вероломстве гяуров.

– Пора нам собираться в путь, – сказал я однажды вечером, когда мы сидели у Хилара.

– Куда торопитесь? Посидите еще, – не понял меня добрый старик.

– Дальше сидеть в Крыму опасно, милый наш Хилар.

– Ах, ты вот о чем… Тогда ты прав.

Он помолчал немного, а потом с грустью в голосе спросил у Кубати:

– А тебе, мальчик, хочется домой, на родину? Словно утренняя заря вспыхнула на щеках Кубати.

– Еще бы! Да я готов хоть сейчас! Правда, я не совсем понимаю, что нам здесь угрожает. Ведь мы такие же правоверные мусульмане, как и татары с турками. А воевать они хотят против России…

– Такие же правоверные! – усмехнулся Хилар. – Такие же, да не совсем. Хоть и масть у лошадок одинаковая, но это не значит, что они будут скакать по одной и той же дороге. И еще: чем громче вопли о религии, тем гнуснее подлость, которая скрытно затевается. Правоверные… А разве Турция не воевала с правоверной Персией? Разве мы не видели мусульман, рабски гнущих спины на своих единоверцев? Разве мы не видим мусульман, пухнущих от голода? А среди тех, кто гремит цепями на невольничьих рынках, разве нет правоверных? Есть. И адыги там есть, и калмыки, и даже татары. Какая разница, кого ограбить или поработить! Корова, выросшая в хлеву у стойкого приверженца ислама, дает такое же молоко, как в корона, принадлежащая христианину. Нет, дело не в религии. А знаешь ли ты, мой мальчик, с чего обычно начинаются войны с Россией? С того, что крымские ханы посылают свои полки в Кабарду, чтобы еще и еще раз, подобно прожорливой саранче, опустошить ее поля и селения, угнать многотысячные табуны лошадей. Вот если бы Кабарда воевала против России, тогда дело другое… Но Кабарда не будет воевать против России. Она будет России помогать, а Россия не позволит Турции проглотить Кабарду. Канболет прав: задерживаться вам здесь не стоит.

– А в самом деле, – вдруг решил я. – Что держит нас тут хотя бы лишний день или даже час, кроме нежелания расставаться с тобой, Хилар!

Едва лишь эта неожиданная мысль пришла мне в голову, а из головы проникла в душу и ею завладела как жгучее мальчишеское нетерпение охватило меня. Скорей, скорей из этого постылого Бахчисарая, нет больше жизни без земли родной!

Хилар молча поднялся и прихрамывая направился к сундучку, где хранились его небогатые сбережения.

– Подожди, Хилар. Деньги у нас есть. Хватит нам, – слова мои были бесполезны. – Хорошо. Бати останется пока здесь. И Налькут пусть постоит во дворе. Я возьму, Бати, твою лошадь, навьючу ее тем, что можно увезти, и тотчас же вернусь сюда. На рассвете – в путь.

Ох, недобрые гости поджидали меня в нашем бахчисарайском жилище! Не успел я войти в темный двор, как был тут же захлестнут арканом. Чья-то грузная туша обрушилась сзади на мои плечи, еще двое кинулись на меня с двух сторон. Одному из нападавших – а всего оказалось в засаде человек семь – я успел нанести удар ногой в живот. (Надеюсь, печенка у него все-таки лопнула: он корчился на земле, похоже, в предсмертных судорогах.) Меня туго связали по рукам и ногам. Кто-то запалил факел и поднес его к моему лицу.

– Проклятый черкесский соглядатай! – прошипел, наклонившись надо мной, стражник. – Ты хорошо лягаешься своими копытами. За это тебе тоже придется отвечать перед Алиготом-пашой!