* * *
На дворе свежевались туши бычков и баранов, в котлы шлепались большие куски еще теплого парного мяса, ветерок носил в воздухе куриные перья и запах жаркого – это подрумянивались на вертелах вяленые бараньи бока.
Зазвучала музыка, несколько голосов затянули старинный орэд.
К шумному сборищу возле дома князя тянулись последние из опаздывающих.
– И тебя, наш могучий нарт, заманил сюда запах жаркого? – верзила Шот хлопнул по спине приятеля из соседнего хабля.
Щуплый и низкорослый молодой человек ответил с добродушной ухмылкой:
– Нет, мой малыш, для меня – звук песни, как запах жаркого! Пошли туда. Видишь, девушки тоже…
– Нет уж, дружище Тутук, сначала я дождусь говядины из этого котелочка, а потом и танцевать пойду. Уж недолго осталось терпеть, вон пену снимать начали!
С дальнего конца выгона примчалась, разбрызгивая мелкие лужицы, стайка босоногой детворы:
– Уже здесь!
– Рысью скачут!
– Все у них, как солнце, блестит!
Зрелище и впрямь оказалось таким, что запоминается надолго. Видно, всадники, остановившись где-то неподалеку на берегу речки, вычистили одежду, помыли коней, тщательно протерли ножны шашек и кинжалов, наборное серебро уздечек. Теперь они не спеша ехали по выгону – пусть и простой люд успеет рассмотреть аталыка с его каном.
Восторженный ропот волнами прокатывался по толпе. Некоторые порой не выдерживали и высказывали свои замечания громкими голосами:
– Смотрите, до чего красив!
– А сам аталык? Давно ли из возраста кана вышел!
– Оба друг друга стоят!
– А младший Хатажуков?! Вот князь настоящий! Порода!
– Сын кошки не травкой кормится, сын кошки за мышкой охотится!
– И запасного коня с собой ведет…
– Тоже хорош, буланый, ах, как хорош! Наверное, сосруковский Тхожей был таким!
– У Тузарова хоара не хуже. Я знаю – Налькут зовут его.
– А этот юный князек из тех петушков, у кого рано гребешки вырастают!
– И шпоры…
– Отец его, говорят, в юности таким же был.
– От колючки колючка и рождается!
– Эй, кто там злобствует? Не стыдно?
– Смотрите, с ними Казаноков Джабаги!
– Уо! Точно! В черной черкеске!
– Джабаги-и-и!
– Казанокову счастья и удачи!
– Это наш человек!
– Бэрчет ему!
– Он друг Тузарова!
– Тузарову тоже изобилия!
– Молодец, Тузаров!
Когда всадники спешились и – первым Казаноков, за ним Канболет, а третьим Кубати – скрылись в дверном проеме хачеша, толпа сразу успокоилась и теперь уже терпеливо ожидала угощения. И долго терпеть не пришлось.
Хатажуковские унауты начали вылавливать из котлов и вываливать на круглые столики, а то и просто на широкие, поставленные на козлы доски увесистые куски дымящейся говядины и баранины, отдельно клали жареное мясо, посыпанное солью в смеси с тминной мукой, сваренных в сметане кур и копченых уток, ставили большие глиняные горшки с зайчатиной или олениной, томленной в соусе из сушеных слив, пахучих трав и перца, несли из-под кухонных навесов просяные и ячменные кыржыны, из темного погреба поднимали пузатые коашин с махсымой, расставляли в деревянных чашах заготовленную впрок тыквенную мякоть, варенную в меду…
Никогда еще не видели здешние простолюдины такого щедрого угощения. Они, правда, не выкрикивали громких похвал князю, не умилялись и не унижались. Все держали себя степенно, не было никакой толкотни, каждый спешил передать соседу любой кусок, на который тот бросил более или менее ласковый взор. И только дети и собаки, шныряющие повсюду, вносили некоторую сумятицу в обстановку праздника. Однако лакомых кусков хватало всем – и взрослым, и детям, и даже собакам.
Из растворенных дверей княжеского дома вырвались, звуки музыки. Вот задорная трескотня пхацича, вот душевно-тоскливая песнь срины [154] и накыры [155] – большого искусства требует игра на этих дудочках. Затем вступает в игру шичапшина – тоненько плачет смычок, скользя по струнам из конского волоса. А вот подала свой низкий волнующий голос пшинадыкуакуа [156], похожая на лук с несколькими тетивами, – чем ближе тетива к центру дуги, тем она короче и звончее.
Люди во дворе и почетные старики из простонародья, усаженные на длинной скамье под навесом, – все встрепенулись, приободрились, стали меньше есть и больше налегать на махсыму.
– Ну, теперь уоркский зао-орэд пойдет! – уверенно сказал все тот же всезнающий старичок.
Он оказался прав. Чей-то голос в хачеше затянул:
Слушайте песню – зао-орэд [157] О пши молодом Каракане.
Песню сложил на старости лет
Гордый отец пелуана.
Сам Захаджоко, героя отец,
Зао-орэд запевает.
В доме большом, где живет наш храбрец,
Ханы гостями бывают.
Красные ткани в подарок везут –
Даже нарты таких не имели,
И чудо-часы Каракану дают –
Нарты б от зависти онемели!
(Старичок горестно покачал головой: – А еще говорят, будто есть предел бесстыдству!)
Уорки с почтением ждут его слов,
Неустрашимого князя-аслана,
Шумной стаей голодных орлов
Уорки летят к его стану.
(– Вот уж верно! – сказал старичок. – Стервятники – они и есть стервятники!)
А речь Каракана лишь об одном:
Лишь о новых лихих набегах.
Хоара – конь всегда под седлом,
А хозяин – всегда в доспехах.
Сталь его шлема – бора маиса –
Шишак ярче солнца сверкает,
Лука дугу из прочного тиса
Ему Тлепш, бог-кузнец, выгибает.
(– Как будто Тлепшу больше делать нечего, как только помогать грабителю!)
Крепкорукий, он саблей блестящей
Метит дамыгу на лицах поганых. [158] Ой, не уйти от мощи разящей
Грозного пши Кабарды – Каракана.
С ладонь наконечники стрел героя,
Орлиными перьями окрылены –
Много врагам принесли они горя,
Стрелы, что смертью начинены!
В безлунные ночи лесами он бродит,
В дерзких набегах стада отбивает,
По бездорожью свой путь находит,
Овец и коней на Кум пригоняет.
Ой! Высока и звучна его слава!
И там, где он не был, о нем все слыхали.
Лев одинокий, наш молодец – шао!
Такого, как он, вы еще не видали!
«Отцова привычка!» – крикнул герой,
Убивая пши Болатоко.
Ой! Каракан с белой душой,
Отважный сын Захаджоко!
