– Здесь все люди – его люди, – продолжал Канболет. – Это свободные джигиты. Вы понимаете. Нартшу появился там… на Шеджем, когда я, как последний лентяй, еще пролеживал бока под присмотром Нальжан. Вот он по-дружески и предложил мне заняться розыском моего непутевого кана, который стал мне доставлять слишком много хлопот в последнее время. Скорей бы уж сбыть его в отцовские руки и вздохнуть свободно, – Канболет дернул Кубати за ухо. – Но панцирь! Где же он? Ты говоришь, дружище Куанч, что в ту ночь его спрятал в расщелине, как и раньше, а он непонятно куда исчез.

– Клянусь, Канболет! Сам дурную свою башку чуть не поломал. Ничего не понимаю. Колдовство, что ли?

– Ну, нет! В колдовство я не верю. Люди иногда выдумывают вещи позагадочнее любого колдовства. Пошарим еще в том месте. Хорошенько пошарим…

Кубати скакал почти рядом (позади на полкорпуса) с Канболетом и чувствовал себя на вершине блаженства: хороший конь, отличное кабардинское седло – самое удобное в мире, на поясе наконец-то кинжал. И кинжал просто роскошный! Это подарок Нартшу. Увидев столько золота на ножнах и рукояти, Кубати смущенно попросил «что-нибудь» попроще, но одноглазый абрек, человек очень милый и душевный, только рассмеялся:

– Бери. Тебе попроще нельзя. Теперь ты самого Каплана любимый приятель.

На одном из привалов Кубати спросил потихоньку у аталыка – тот был сильно похудевшим и бледным:

– Рана была большая? Еще не совсем зажила? Тузаров помолчал немного, затем ответил:

– Была… Да что толковать о таких пустяках. Раны у нас еще будут. Сами себе такую жизнь выбрали… А уж если на белом коне поедешь, то и белый волос на себе привезешь. А ты слыхал, что отец твой с алиготовской охраной сделал? Не знаю, какого цвета коня пришпорил Кургоко, но скакун этот опасный…

– Я услышал об этом от тех крымцев, которые Алигота разыскивали. А Шогенуков не сказал мне ни слова. Сам сераскир тоже не обмолвился.

– У-о-о! Шогенуков, Шогенуков… И как же я отпустил его тогда, на берегу

Тэрча!

В ущелье Бедыка надолго задерживаться не пришлось. Куанч показал расщелину и скале, где прятал панцирь на ночь, показал и укромное место в сотне шагов, где он спал. И тогда начались поиски, в которых участвовали все. Осмотрели каждую пядь земли на довольно большом участке леса, а разгадку нашел Нартшу возле самой скалы.

– Смотри, Канболет, интересные дырочки в земле, правда? Как будто наконечником копья сделаны.

– Я вижу, ну и что же? – заинтересовался Тузаров.

– А то, что я знаю человека, чей посох оставляет в земле точно такие же дырочки.

Старик Иуан сидел на куче старых овчин, заменявших ему постель, и медленно раскачивался из стороны в сторону. Его тоскливые глаза под белыми лохматыми бровями блуждали по стенам просторной и сухой пещеры. Довольно широкий ее вход был обращен к южной стороне, потому внутри было светло. По ночам этот вход старик занавешивал тяжелыми бычьими шкурами. В одну из наклонных стенок, в каменную трещину, был вбит массивный железный крюк. На нем сейчас висела часть кабаньей туши и коптилась над дымным костерком. Пахло (кроме дыма и мяса) ароматными засушенными травами.

Перед стариком лежала толстая растрепанная книга с побуревшими страницами, чуть поодаль воткнут в земляной пол длинный посох, в верхней части которого была крестообразующая перекладинка.

Долгие часы одиночества приучили Иуана к беседам с самим собой. Чаще всего он бормотал что-то невнятное, а иногда его взор загорался, и старик начинал вещать со страстью проповедника, вскрикивая и размахивая руками.

Сейчас он бережно перебирал ветхие страницы книги.

«Во всей Кабарде одна, наверное, осталась… Да и мне она стала совсем недоступна. И раньше я был не силен в русской грамоте, а теперь забыл и то, что знал в свое время. Когда же это было? Вот, помню, русские послы ходили к Курд-жий. Через балкарское племя Бахсанчилыла они шли. Провожал я их до перевала Донгуз-Орун-Баши… [147] – Старик задумался. – Молод я еще был тогда: еще и полувека не прожил. Вот Библию мне в то время и подарили эти русские…

– дед перекрестился по старообрядчески – двумя перстами. – Ох-хо-хо… (Хоть молитвы еще некоторые помню).

Потом на старика, видно, накатило другое воспоминание, и он затянул тонким голосом нечто совсем не божественное:

– Как там дальше?.. – старик покачал головой и тяжко вздохнул. Он долго думал, забрав в кулак свою клочкастую бороду, и наконец вспомнил еще один отрывок из песни:

Старик снова осекся.

– Совсем голова дырявая стала. Что же там этот, Батараз?..

Потом он опять полистал немного Библию и спрятал ее под овчинами. «Сходить, что ли, к Дигулипх? Ходить-то теперь стало опасно. Татары попадаются на каждом шагу. Язычников пока терпят, а меня не помилуют».

– …Еще тыщу и еще полтыщи лет назад, – тоном ученого рассказчика заговорил старик, – султан [148] Диоклетиан преследовал, пытал и казнил христиан. И служил у него соглядатай по имени Спион Подлеций, от чьего зоркого ока мудрено было укрыться. Ныне означенный Спион

Подлеций служит султану Ахмеду и хану Каплану. И будет он так же служить и другим владыкам, выискивая инакомыслящих в течение еще одной восьмой тысячелетия. И можно бы избавиться от бессмертного соглядатая, да вот… нельзя. Всем людям и вождям их надо бы дружно ополчиться, но не могут они.

Старик подумал и выкрикнул со злостью, по-русски:

– Промеж их бысть пря! – и, укоризненно покачав головой, добавил:

– Яко бестие, но не яко человеци…

Кто-то вдруг появился в проеме пещеры.

– Мир этому дому!

Глубокие морщины на впалых щеках старика слегка разгладились:

– У-о-о! Кто ко мне пожаловал! Это ты, Нартшу, безбожник легкомысленный?

– Да, да, отец! – весело усмехнулся гость. – Это я, твой старый друг Нартшу. Первый безбожник пришел к последнему шогену.

– Не кощунствуй! Бог накажет.

– Страшнее, чем люди, никто не накажет.

– Да уйми ты язык свой! – рассердился шоген. – А то я тебя палкой!

– Шогеновским посохом?! – с притворным ужасом спросил Нартшу.

Старик хотел было дать волю своему гневу, но то ли вспомнил о приличествующих духовному пастырю терпении и кротости, то ли от внезапной перемены настроения, он устало махнул рукой.

– Спорить с тобой… – Иуан встал и пошел навстречу гостю. – Заходи, садись. Не побрезгуй моей нищенской шуг-пастой.

– Я тут не один, а с друзьями. – Нартшу вошел в пещеру, а старик увидел в нескольких шагах от входа двух молодых парней и одного мужчину лет тридцати.