Нил всегда был рядом. Мы сидели втроем — Малти, Нил и я, и я радовалась первым движениям и толчкам ребенка, свидетельствующим о том, что дитя, зачатое мной и Даудом, растет. Я отказывалась даже думать о том, что случится, если ребенок родится со слишком темной кожей. Моя память до сих пор хранила воспоминание о коже Дауда, которая была ничуть не темнее, чем у Сомерса, о его ровных белых зубах, умелых руках, крепком мускулистом теле. Я знала, что, если черты ребенка выкажут мой обман, мне придется забрать его и бежать. Как и куда — этого я не знала и предпочитала над этим не задумываться.

В то время как воздух становился все прохладнее, я становилась все толще и неповоротливее и приказала дарзи сшить мне новую, удобную одежду — развевающуюся и свободную.

Сомерс терпеть ее не мог, повторяя, что я отвратительно выгляжу, разгуливая по дому без корсета в просторных халатах. Он запретил мне так одеваться, но я продолжала носить просторные одеяния, когда Сомерса не было дома.

Однажды утром, когда до Нового года оставалось несколько дней, мой муж наблюдал за тем, как я пытаюсь приподняться из глубокого кресла и взять к себе на колени Нила.

— МакДугласы пригласили нас к себе на праздник. Я сказал им, что приду один, потому что ты сейчас совсем не выходишь из дому. Ты такая огромная, — проворчал он. — Тебе еще осталось… Сколько? Три месяца? Доктор Хаверлок действительно сказал, что ребенок родится в конце марта?

Я принялась разглядывать ухо Нила.

— Да. Но малыш, скорее всего, появится на свет раньше. Доктор заверил меня, что здесь, в Индии, практически невозможно доносить ребенка весь положенный срок, все это из-за ужасного климата. Я довольно хрупкая, поэтому и кажусь больше.

Я замолчала. Сомерс никогда не был глупцом. Я не могла позволить, чтобы он решил, будто я оправдываюсь.

Утром 26 февраля 1833 года я подождала, пока Сомерс уйдет на работу, и велела Малти позвать Нани Меера.

— Это хороший день для рождения ребенка, — улыбнулась Малти. — Когда я проснулась сегодня утром, то увидела в небе стаю из семи гусей. Это знак того, что родится мальчик.

Она всплеснула руками.

— Я сообщу всем слугам и велю им всем помолиться за вас.

Милая Малти. Она была моим единственным верным союзником и всегда выполняла то, о чем я ее просила. Когда она ушла, я легла, напуганная воспоминаниями о резкой боли.

Когда час спустя в комнату поспешно вошли Нани Меера и Йали, я вскрикнула от облегчения. Вскоре Йали уже втирала мне в виски что-то прохладное и остро пахнущее, а Нани Меера готовила чистую одежду, острый нож и различные масла и травы. Утро еще не успело закончиться, а я уже вытолкнула своего сына прямо в ее руки.

— Это здоровый мальчик, — сказала она, осторожно перерезав пуповину и поднимая мокрого, блестящего ребенка. — Судя по его крику, он будет таким же храбрым и упрямым, как и его мать.

Я подняла голову и внимательно осмотрела своего сына, боясь того, что могу увидеть. Но малыш ничем не отличался от других новорожденных: с красной кожей, скривившимся в недовольной гримасе личиком, он тоненько хныкал, словно жаловался на неприятное путешествие. Его мокрые слипшиеся волосы блестели темным золотом.

Малти захлопала в ладоши, рассмеявшись, когда первый плач ребенка перерос в негодующий крик, пока Йали тщательно вытирала его тканью, смоченной в теплой воде.

— Только послушайте, как он кричит, — сказала Малти. — С ним никто не сможет поспорить.

Она взяла младенца, завернутого в мягкую фланель, из рук Йали, и, когда Нани Меера помогла мне переодеться и я села, опираясь на подушки, Малти дала ребенка мне в руки.

Пока Малти убирала испачканное постельное белье, а Йали собирала сумку, Нани Меера пододвинула к кровати стул и погладила влажную головку ребенка.

— У него светлые волосы, как у тебя, — сказала она. — Посмотри только, они уже сияют, словно первые лучи солнца.

Я взяла ее за руку.

— Спасибо, тебе, Нани, — произнесла я. — Ты дала мне и ему, — я коснулась губами шелковистого лобика младенца, — возможность быть счастливыми.

Она пожала мою руку.

— Я ничего тебе не давала, Линни. Ты сама хозяйка своей судьбы.

Йали положила маленький сверточек на столик у кровати.

— Разведи это в воде и выпей сегодня вечером, — сказала Нани Меера. — Роды не принесли тебе никакого вреда. Не слушай этих надоедливых английских мэм-саиб, которые придут тебя проведать, распираемые всевозможными советами. Они скажут, что ты должна как можно дольше оставаться в постели, но это только ослабит тебя. Они скажут, что ребенка нужно как можно реже брать на руки, но это тоже неправильно. Ребенок еще не знает ничего, кроме тепла твоего тела и стука твоего сердца. Потерять все это — огромное потрясение, тем более для такого крохи. Я знаю, у вас это принято, но, возможно, это как раз и является объяснением того, почему среди англичан так редко встречаются отзывчивые люди, почему, случайно прикоснувшись друг к другу, они отскакивают, словно от ожога. Обнимай своего сына, Линни. Прижимай его к себе покрепче. Укачивай его и пой ему колыбельные. Дай ему почувствовать, как сильно ты его любишь. Я поступала так с Йали и с Чарлзом, и они не боятся проявлять свою любовь и симпатию.

Ребенок зашевелился и повернул головку к моей груди.

— Ты уже наняла кормилицу?

— Нет.

Нани Меера улыбнулась.

— Я так и думала. Еще один повод для сплетен среди английских леди.

— Мне все равно.

— Прекрасно. Ты должна быть сильной с этими сороками. Йали расскажет Малти, как готовить для тебя отвар с тмином и ползучей спаржей, который ты должна пить ежедневно. От него у тебя прибудет молоко, — произнесла она. — А теперь ты должна сделать еще одну вещь, которая потребует от тебя немало сил.

Я взглянула на Нани.

— Ты должна помочь своему мужу поверить, что это его ребенок. Это может оказаться нелегкой задачей, ведь каждый раз, глядя на сына, ты будешь думать о его отце.

Она снова коснулась головки ребенка, затем положила ладонь мне на лоб.

— Могу я произнести благословение?

Я кивнула.

— Она осветила свой дом, как алое пламя горящей масляной лампы. Она родила сына, та, чьи руки сотканы дождем из цветов.

У меня на глаза навернулись слезы. Я прислонилась к ее теплой ладони.

— Это древнее сказание — Айнкурунуру, — объяснила Нани Меера, не убирая ладони, и я почувствовала, как в мое тело вливаются тепло и сила. — Ты уже выбрала имя для своего сына?

Я взяла крошечный, слабый кулачок младенца и поцеловала его.

— Дэвид. Я назову его Дэвид.

Сомерс стоял в дверном проеме, засунув руки в карманы.

— Подойди сюда и взгляни на него, — сказала я.

Сейчас я испытывала такое счастье, что оно распространялось даже на Сомерса. Я похлопала по кровати рядом с собой.

Он подошел ко мне, но не сел.

— Хочешь его подержать?

Сомерс покачал головой.

— Полагаю, он выглядит нормальным?

— Он выглядит просто отлично. Он очень маленький, потому что родился раньше срока, но вполне здоровый.

— Ну, — сказал мой муж, — полагаю, он будет Сомерсом.

— Что ты имеешь в виду?

— Мы назовем его Сомерсом, — голос моего мужа был странно спокойным.

— А я думала назвать его Дэвидом.

— Почему?

— Не знаю. Мне всегда нравилось это имя. Оно означает «любимый».

Говоря это, я смотрела на младенца, стараясь не показаться чересчур категоричной. Если бы Сомерс знал, каким важным было для меня это имя, он принялся бы со мной спорить. И победил бы.

— Значит, Дэвид Сомерс Инграм, — решил он.

Младенец скорчил рожицу, зевнул и, щурясь, открыл глаза.

— У него мои волосы, Сомерс, но глаза… Сейчас они темно-голубые, как у всех младенцев, но, видишь, они темнее, чем обычно. — Я посмотрела на Сомерса. — У меня такое чувство, что они станут черными, как и у его отца.