Я знала, что пора покинуть лагерь и что время, проведенное здесь, мало чем отличалось от сна. Однако в то же время я сознавала, что живу сейчас настоящей жизнью, как сказала когда-то Китаянка Салли. Нет, подумала я, даже не так. Здесь я стала собой. А теперь мне приходилось возвращаться к прежнему, фальшивому образу жизни среди англичан, к Сомерсу и еще Бог знает к чему. Я сняла длинные серьги.

— Пожалуйста, оставь их себе, — сказала Махайна.

— А твой браслет… — начала было я, но она покачала головой.

Я снова надела серьги, открыла седельную сумку, достала оттуда свою кружевную белую нижнюю юбку и протянула ее Махайне.

— Может, ты сошьешь из нее что-нибудь для своего следующего ребенка.

Махайна улыбнулась.

— Разумом я буду молить Аллаха послать мне еще одного сына, однако сердцем желаю дочку, даже если Бхосла будет недоволен. — Она взяла юбку и расправила ее у себя на груди. — Я сделаю из нее ритуальный наряд.

Лошадь нетерпеливо переступала.

— Тебе пора уезжать, — сказала Махайна. — Нахим поедет кратчайшей дорогой, и через три, а может, через четыре дня ты уже будешь дома. Он хороший парень, можешь ему доверять, — добавила она, затем повернулась к Хабибу, сделала строгое лицо и отчитала его несколькими резкими фразами.

— Да пребудет с тобой Аллах, — благословила меня Махайна.

— И да пребудет Он с тобой, — ответила я и последовала за Нахимом из лагеря, оглянувшись, чтобы помахать рукой женщине, которую уже окружила небольшая кучка соплеменниц. Я слегка встряхнула поводьями и, подстегнув коня, поравнялась с трусившим впереди пони.

Следующие три дня я ехала следом за конюхом. Когда Нахим спешивался, чтобы поесть, напоить животных или облегчиться, я следовала его примеру. Когда он поднимал голову к небу, наблюдая за лениво кружащим там беркутом, я поступала точно так же. Однажды, когда лицо Нахима неожиданно расплылось в улыбке, я проследила за его взглядом и заметила пару небольших бурых сурков, сидевших на задних лапах у входа в нору на нагретой солнцем земле. Нахим гикнул, и они сердито засвистели в ответ.

Неожиданно пони Нахима навострил уши и остановился. Я натянула поводья своей послушной серой кобылы. Нахим указал на облако пыли, видневшееся с другой стороны луга. Когда оно приблизилось, я увидела табун длинногривых диких пони, в основном состоящий из кобыл, за которыми трусили жеребята.

Вечером Нахим поджарил ломти жесткой козлятины на костре, который сильно дымил. Я не испытывала голода, но все-таки поела, практически не ощущая вкуса проглатываемого мяса. Когда мы лежали под звездами, закутавшись в одеяла, я взяла в руки чапан и провалилась в глубокий сон без сновидений. Я почти ничего не чувствовала: холмы, леса и луга, через которые я проезжала с невидящими глазами, казалось, утратили былое величие. Я все еще жила в другом мире, среди страсти и вожделения, предвкушения и свободы. Страх и одиночество еще не успели завладеть мной. В первые дни после расставания с Даудом я еще не понимала в полной мере происшедших со мной изменений, того, что после встречи с ним я уже никогда не смогу стать той женщиной, которой была прежде. Того, что я многое обрела и в то же время обрекла себя на новую, невыносимую боль. События, оставшиеся в прошлом, еще не утратили своей яркости. Я цеплялась за них, как дитя цепляется за одежду своей матери. Будущее, ожидавшее меня, казалось расплывчатым и смутным, как горячее марево, окутывающее раскаленную индийским солнцем землю.

Второй и третий дни мы пробирались сквозь тенистые кедровые леса, под покровом влажных мощных деревьев, вдыхая медовый аромат крохотных желтых цветов, в изобилии растущих среди мха. Мы часами медленно поднимались вверх по тропинкам, на которые у Нахима словно было чутье. Некоторые из них были сухими, с наползающими на них перекрученными корнями деревьев, другие оказывались скользкими от сырости змеившихся неподалеку мелких речек и ручьев. Темные тенистые леса неожиданно сменялись залитыми солнцем долинами. Утром четвертого дня мы остановились у скалистого холма. Сквозь густые заросли терновника у его подножия вела только одна узкая каменистая тропа. Нахим спешился и взял кобылу под уздцы. Он знаками велел мне тоже слезть с лошади, а затем, хлопнув пони по крупу, заставил его идти по тропе впереди себя, осторожно ведя за собой мою лошадь. Я плелась позади, иногда хватаясь за жесткий хвост кобылы, чтобы не упасть, когда мои ноги скользили на крутом подъеме.

После трудного восхождения мы оказались на поросшей травой вершине. Нахим отвязал вышитую седельную сумку, открыл ее, достал мое чистое платье, расправил его и протянул мне. Я с недоумением переводила взгляд с Нахима на платье и обратно. Мальчик сунул платье мне в руки, снова открыл сумку, достал мои сапожки и уронил их вместе с сумкой в пыль у моих ног. Затем вытянул руку, показывая вдаль. Я проследила за его грязным пальцем и увидела знакомый церковный шпиль и крытые тростником крыши Симлы. Нахим уже уводил лошадей к кустам, сквозь которые мы только что продирались.

— Подожди! — крикнула я.

Услышав мой голос, Нахим остановился. Я подбежала к лошади и отвязала от седла цветной чапан Дауда. Через несколько секунд Нахим продолжил путь и исчез в кустах, оставив меня одну на холме.

Я затолкала платье и сапожки обратно в сумку и, прижимая к себе ее и чапан, спустилась по петляющей тропе к Симле.

Полчаса спустя я, спотыкаясь, добралась до городской окраины. На улицах и в садах царила тишина, и я, глядя на стоявшее в зените солнце, подумала, что у большинства семей сейчас, должно быть, ленч. Когда я шла по почти безлюдной Мэлл, немногочисленные женщины у магазинов прекращали разговоры и провожали меня взглядами. Несмотря на то что я знала некоторых из них, а они — меня, мое неожиданное появление словно лишило их дара речи. Только одна из них произнесла, прикрыв рот ладонью: «Миссис Инграм?», и сделала несколько шагов в моем направлении, но я не ответила, и женщина остановилась. Я испытывала легкое удивление, вновь столкнувшись с тем, о чем успела позабыть за эти несколько недель, — с их бледным видом, с телами, туго затянутыми в броню корсетов. А их реакция на мое появление — недоверие на лицах, перешептывания друг с другом — послужила первым толчком к осознанию реальности, которую я почувствовала острее, чем когда бы то ни было. Их лица отразили мое собственное недоумение. Я поняла, что вернулась не только в Симлу, но и к прежней жизни под именем миссис Инграм и ко всему, что к этой жизни прилагалось.

Я попыталась придумать, что скажу, когда окажусь в бунгало, однако мне показалось, что я утратила способность к логическому мышлению. Интересно, миссис Партридж все еще там? Свернув на боковую улочку, которая должна была привести меня в «Констанция-коттедж», я почувствовала на плече чью-то ладонь.

— Мадам?

Это был солдат в безукоризненной алой военной форме.

— Вам нужна помощь, мадам? Я видел, как вы шли по Мэлл, и ваш внешний вид… Я подумал, что вы нуждаетесь в помощи.

Я взглянула на свою запыленную кашмирскую одежду и туфли с загнутыми носами. Растрепанные волосы свободно спадали до талии.

— Я… Нет, не совсем. Я просто… — Я указала рукой на бунгало.

Солдат медленно произнес:

— Тогда осмелюсь высказать предположение, что вы — та вторая молодая леди, которая…

Он замолчал, и я кивнула.

— Хорошо, тогда я провожу вас до дома. Думаю, многие обрадуются вашему возвращению, узнав, что вы в безопасности.

Солдат попытался взять у меня седельную сумку и чапан, однако я крепко прижала их к себе.

В бунгало было тихо, и я подумала, что здесь никого нет. Но тут из комнаты миссис Партридж неожиданно вышла Малти с расписанным цветами фарфоровым умывальным тазом. Увидев меня, она на мгновение застыла, затем вскрикнула и выронила таз. Он разбился, а Малти, прикрыв лицо шарфом, который она носила на голове, с воплями выскочила из комнаты через заднюю дверь.