— Дорогая моя, это плохо отразится на нашей репутации. Все решат, что мы были недостаточно внимательны к вам, — сказала миссис Уотертоун. — Мистер Веспри поручил нам заботиться о вас с Фейт. А сейчас вы отплываете обратно домой, без сопровождающего. Я не знаю, есть ли на «Бенгальском торговце» замужние женщины. Так не пристало поступать — такие вещи необходимо планировать заранее.

— Я велела чапраси включить меня в список пассажиров и воспользуюсь обратным билетом, купленным мистером Веспри. Обещаю, что смогу о себе позаботиться, — заверила я миссис Уотертоун и поблагодарила на оказанное гостеприимство. Носильщики погрузили мой багаж в паланкин, и я отправилась в порт. Оглянувшись, я увидела двух женщин, стоявших возле ослепительно белой виллы, залитой солнечными лучами. Миссис Уотертоун махала мне вслед платочком, а Фейт закрыла лицо ладонями и плакала. Ее плечи вздрагивали.

Я не стала задергивать занавески. Это была моя первая и последняя поездка через Калькутту, во время которой я могла беспрепятственно смотреть на Индию. Как и в первый день, на пристани везде царило потрясшее меня буйство красок. Солнце заливало все вокруг желтыми лучами. Я подумала о блеклом, голубоватом солнечном свете в Англии, в котором все казалось обветшалым, — мягкие, навевающие сон лучи, превращавшие жизнь в рутину. Мне вдруг показалось, будто мои веки сгорели, — я никак не могла закрыть глаза.

Мы проехали мимо последнего дома на Гарден-Рич, затем свернули на более узкую улицу. Здесь дома также были построены в европейском стиле, но были поменьше и победнее. Крыши, крытые тростником, стены, тронутые плесенью. Это были дома внештатных сотрудников Ост-Индской компании, англоиндийцев, которые родились здесь и в жилах которых текла толика индийской крови, независимо от того, насколько дальним было это родство. Индийская кровь лишала их всякой надежды когда-нибудь подняться выше занимаемой низкооплачиваемой должности в компании. Вокруг бегали дети-полукровки — внуки и правнуки индийских женщин и мужчин, работавших на «Джон-компани». Англичане вступали в брак с индусками, когда английским женщинам еще не позволяли приезжать в эту дикую, полную опасностей страну. Некоторые из англоиндийцев выглядели совсем как европейцы, другие больше походили на индусов.

Наконец мы прибыли в порт. Жизнь здесь кипела, точно так же как и в день нашего приезда. Я вспомнила о том утре, когда мы с Фейт отплыли из Ливерпуля, о клубившемся вокруг тумане, от которого кожа и одежда становились влажными, о том, как мы ежились от холода, о царившей вокруг тишине. Я представила себе, как снова высаживаюсь в том же тумане, пытаюсь найти экипаж, а затем еду на Уайтфилд-лейн мимо Парадайз-стрит, Болд-стрит и Лицея. Я представила радость в глазах Шейкера, когда он меня увидит. А затем я увидела себя, много лет спустя, все еще живущую в Эвертоне, — сморщенную старуху в черной одежде и выцветшей шляпке. Я представила себе свое лицо, зрение, ухудшающееся с каждым днем, теряющий твердость почерк, то, как я сижу, согнувшись над читательскими карточками в библиотеке, за скрывающими меня от постороннего взгляда кипами книг.

Я стояла возле сложенного на пристани багажа, сжимая в руке билет на корабль. Вдруг, словно из ниоткуда, пробираясь с криками сквозь толпу равнодушных женщин в лиловых, бирюзовых и оранжевых сари, ко мне подошел практически обнаженный садху — святой. Его черное тело, натертое древесным углем, отливало синевой, густые жесткие волосы свалялись и походили на перекрученные веревки, пробор был выкрашен киноварью. На лбу садху виднелись три горизонтальные линии, нарисованные какой-то белой густой субстанцией, которые свидетельствовали о том, что он последователь Шивы — бога смерти. Садху подходил все ближе и ближе, многочисленные бусы у него на груди подпрыгивали и звенели. Он направлялся прямо ко мне, словно специально искал меня, и я посмотрела в его налитые кровью глаза. Он выкрикнул что-то мне в лицо, обрызгав слюной и обдав кислым дыханием, в котором смешивался запах бетеля и вонь нездорового желудка. Я не поняла слов, но догадалась, что они означали. Это было предупреждение, предостережение. Мужчина в военной форме и пробковом шлеме грубо оттолкнул садху от меня, а затем спросил, все ли в порядке. Я кивнула, не в состоянии говорить.

Я поняла, что садху был знамением, и вернулась в паланкин.

Чапраси, открывший мне дверь, посмотрел на меня, затем заглянул за мою спину, ужаснувшись вопиющему нарушению приличий — я приехала в дом джентльмена одна, без сопровождающего.

— Мне нужно поговорить с мистером Инграмом, — сказала я. — Он еще дома?

Чапраси кивнул, но не пошевелился, загораживая своим телом вход в дом.

— Пойди позови своего хозяина, — приказала я, протискиваясь мимо слуги в холл. — Мне необходимо с ним увидеться. Приведи мистера Инграма сюда.

Чапраси продолжал неподвижно стоять. Я направилась к комнате, в которой мы с мистером Инграмом разговаривали последний раз. По пути ко мне присоединилась небольшая группа слуг, следовавших за мной по пятам и пораженных моей наглостью.

Остановившись у приоткрытой двери, я уже подняла руку, чтобы постучать, но тут дверь задребезжала от сквозняка, и внутри комнаты что-то зашуршало. Возможно, находившийся там мистер Инграм заметил мою тень.

— Хази? Это ты? Ты принес мне чистый воротничок?

Я открыла дверь.

— Это я, мистер Инграм, — сказала я, входя в комнату и закрывая дверь перед носом у озабоченных слуг.

Сомерс Инграм стоял возле письменного стола. На нем были только брюки и расстегнутая рубашка без накладного воротничка и манжет. Его волосы, которые он обычно приглаживал с помощью помады, спадали волнами на уши и шею. Несмотря на то что произошло между нами, его внешность по-прежнему меня впечатляла.

Я почувствовала за спиной закрытую дверь.

Мистер Инграм направился ко мне с непроницаемым лицом.

— Чем вызван столь ранний визит? — спросил он.

— Я приняла решение.

Он подошел еще ближе. Я почувствовала запах мыла и крахмала, исходивший от его рубашки.

— И?

Хоть он и старался это скрыть, я видела, как мелко и часто вздымается его обнаженная грудь, свидетельствуя о том, что безразличие мистера Инграма было наигранным.

— Я принимаю ваше предложение.

— Ты решила стать моей женой, — уточнил он без привычной уверенности. Когда я кивнула, мистер Инграм потянулся к усам согнутым указательным пальцем — жест, уже ставший знакомым. И, заметив его непроизвольную реакцию, я испытала гордость, так как знала — сколько бы он ни притворялся, будто мое решение для него ничего не значило, в глубине души он надеялся, что я соглашусь.

— Ты приняла верное решение, Линни. Мы с тобой просто созданы друг для друга. Мы оба что-то скрываем и дорожим положением в обществе. Вдвоем нам будет проще удержаться на плаву. Нам не нужно притворяться. Мы понимаем друг друга с полуслова. Разве ты этого еще не заметила? — произнес мистер Инграм.

Я не ответила. В то время как некоторые черты моего характера казались ему отвратительными (а мне многое не нравилось в нем), нельзя было отрицать, что, несмотря на все его угрозы и хвастовство, я имела над Сомерсом Инграмом некоторую власть.

15 февраля 1831 года

Мой дорогой Шейкер,

мне тяжело писать это письмо, потому что я никогда не думала, что придется сообщать тебе о чем-то подобном.Я знаю, оно попадет к тебе вместе с предыдущими письмами, в которых я рассказывала о своей новой жизни.Я писала те письма с радостным сердцем.Я ощущала легкость, думая, что прошлая жизнь отброшена прочь и началась новая.Это письмо написано совсем с другим настроением.У меня тяжело на сердце.Правда звучит так: через две недели я выхожу замуж.Конечно, к тому времени, когда ты прочитаешь эти строки, со дня свадьбы пройдет уже несколько месяцев.