Он не давал мне покоя уже три ночи подряд, мне удавалось забыться беспокойным сном только на пару часов. Все тело болело от усталости, и я молила небо, чтобы сегодня мне вообще ничего не снилось. Я почувствовала, как мои веки наконец опустились и морщинка между бровями разгладилась. Перед тем как заснуть, я привычным жестом прикрыла одной рукой свою изуродованную грудь. Не знаю почему, но это меня всегда успокаивало. Обычно другую руку я клала на пояс, охраняя его. Теперь же рука опустилась ниже, к животу, баюкая свернувшегося внутри ребенка.

Я не сомневалась, что у меня родится девочка, и решила, что назову ее Фрэнсис. Не знаю, когда и как произошло зачатие. Я всегда очень тщательно предохранялась. Для этого я использовала кусочек губки, который стирала каждое утро, затем смачивала в растворе квасцов и сульфата цинка и вводила внутрь, прежде чем принимать первого клиента. После последнего клиента я вынимала губку и спринцевалась той же адской смесью, несмотря на усталость. Это Блу научила меня предохраняться, и я тщательно выполняла эту процедуру с тех пор, как у меня впервые пошла кровь, кажется, всего через три месяца после того, как я ушла с Бэк-Фиби-Анн-стрит. Но все девушки рано или поздно залетали. Со мной такое уже случалось. Это произошло в конце первого года работы на Блу, но я поняла это, только когда все уже закончилось. Что со мной происходит, мне объяснила Хелен, которая вернулась в комнату за пальто и застала меня согнувшейся пополам от боли на кровати, с бледным и мокрым от пота лицом. Задав пару вопросов, она вышла, а затем вернулась с двумя пинтами эля. Хелен села рядом и заставила меня его выпить, убеждая, что скоро все закончится и что я должна радоваться. «Ведь теперь, — сказала она мне, — тебе не придется платить за то, чтобы избавиться от ребенка».

Когда схватки закончились и из меня перестали выходить сгустки крови, я почувствовала только облегчение. И больше ничего.

Но на этот раз все было по-другому. Во-первых, я почти сразу поняла, что во мне растет ребенок. И я была уверена — это знак, которого я так долго ждала.

Путешествие на корабле в Нью-Йорк длилось шесть недель, или дольше, если погода была плохой. Если я уеду в конце месяца, то попаду в Нью-Йорк прежде, чем родится Фрэнсис. Она родится там, в огромном Новом Свете, и будет американкой. Я найду себе достойную работу — ведь где, как не в Америке, должно быть великое множество рабочих мест, тем более в городе под названием Нью-Йорк? Там меня никто не знает, и я смогу начать новую жизнь, для себя и своей дочери, и моя прежняя жизнь — жизнь в Ливерпуле — останется для нее тайной.

Несколько последних недель, ожидая, пока клиент кончит, шепча заученные похвалы и с притворной страстью издавая стоны, чтобы все побыстрее закончилось, я сочиняла историю, которую смогу рассказать маленькой Фрэнсис, о красивом джентльмене, который был ее отцом, о том, что с ним случилось и почему я переехала в Америку.

Однажды ранним утром я возвращалась на Джек-стрит. Дождь лил как из ведра, а чернильно-темное небо время от времени освещали грозовые зарницы, вспыхивающие вдалеке, где-то над Мерси. Внезапно меня пронзила острая боль догадки: ведь моя мать, скорее всего, поступила так же.

Мысль о том, что во мне, судя по всему, нет благородной крови, впервые пришла мне в голову. Я засунула пальцы под мокрый рукав и коснулась родимого пятна в форме рыбы.

— Когда ты собираешься от него избавиться?

Я стряхнула воду с рук над умывальным тазом, вытерла лицо чистой тряпкой и только тогда посмотрела на Дори. Хелен вышла, чтобы купить себе горячий пирожок, Анабель еще не вернулась с ночной работы, и Дори вытянулась на кровати, радуясь возможности поваляться там в одиночестве, перед тем как выйти на улицу.

Я прикрыла руками живот, жалея о том, что не затянула корсет потуже.

— А что, уже заметно?

— Я заметила. Но остальные вряд ли заметят — ты же такая худющая. Давно это?

— Я не знаю точно. — По вполне определенным соображениям я не хотела говорить Дори о том, что я уже на шестом месяце. — Но недавно он начал шевелиться, — добавила я, подумав, что мало что в моей жизни радовало меня так, как эти едва заметные толчки.

Дори скривилась от отвращения.

— Значит, ты круглая дура. Раз ребенок начал шевелиться, от него будет труднее избавиться. Похоже, что ты по меньшей мере на четвертом месяце. Почему ты ничего не сделала раньше? Но сейчас еще не слишком поздно — хотя для тебя все пройдет тяжелее. Будет больше боли и грязи, но все обойдется, если ты найдешь нужного человека и как следует ему заплатишь.

Она снова скривилась, засунула палец в рот и, зажмурившись, принялась трогать коренной зуб.

— Зуб болит?

Кивнув, Дори села.

— Я сегодня же вырву его у цирюльника. Не хочешь пойти со мной? Если у тебя есть деньги, я помогу тебе уладить твою проблему. У цирюльника есть один знакомый. Я к нему уже обращалась.

Я завязала волосы темно-синей лентой, покачала головой и взяла шаль.

— Куда ты деваешь свои деньги, Линни? Ты совсем не покупаешь себе украшений и платьев. Ты больше не ходишь с нами в таверну или в харчевню. И ешь бог знает что — ни пирожных, ни фруктовых пирогов, только какую-то бурду, картошку и говяжий бок.

— Я коплю деньги.

— Надеюсь, не на черный день? — сказала Дори, рассмеявшись так, что ее глаза совсем исчезли. Затем она снова поморщилась и схватилась за щеку. — Если это так, то придется их все потратить в ноябре.

Она принялась ощупывать больной зуб языком.

— Так ты идешь со мной?

Я снова покачала головой и ушла, оставив ее наедине с зубной болью.

* * *

Я знала нескольких девушек, которым пришлось рожать, так как избавляться от ребенка было уже слишком поздно. Большинство из них подбрасывали детей на крыльцо работного дома или церкви. Только одна из тех, кого я знала, Элси, попыталась оставить ребенка и в то же время продолжала работать. В ночи, когда Элси работала, она оставляла малыша с одной беззубой каргой, и первые четыре-пять месяцев ребенок — довольно крепкий мальчик — прекрасно рос и развивался. Но затем однажды ночью он начал плакать и никак не мог успокоиться. Старуха, испугавшись, что ее выкинут на улицу другие обитательницы комнаты, и пытаясь утихомирить малыша, у которого резались зубки, дала ему слишком большую дозу «Успокоительного сиропа матушки Бейли». Ребенок впал в тяжелый наркотический сон и больше не проснулся. После этого случая Элси ни разу не видели на Парадайз-стрит. До нас дошли слухи, что она повесилась в затопленном подвале недалеко от переулка Лайм-Килн-лейн.

Хотя, конечно, никто не знал этого наверняка.

Не помню, чтобы раньше я чувствовала такую усталость. Не важно, как долго я спала, — я была уже как выжатый лимон, когда просыпалась после полудня и начинала готовиться к вечерней работе. Я знала, что это из-за ребенка, которому требовались все мои силы, чтобы расти. Ноги болели еще сильнее, чем обычно. Каждое утро, расшнуровывая ботинки, я видела, что лодыжки опухли и в местах соприкосновения с обувью на коже остались ярко-красные следы.

В тот самый вечер — пятого ноября, в ночь костров и фейерверков, — я решила вообще не выходить на работу. Быть может, я отпраздновала бы День раскрытия порохового заговора[6] и купила себе чего-нибудь горячего, а затем провела бы весь вечер здесь, на Джек-стрит, слушая раскаты фейерверков. Может, даже раскошелилась бы на какую-нибудь дешевую пожелтевшую книжку и попробовала ее прочитать.

Но, протерев глазок на закопченном сажей оконном стекле и посмотрев вниз на людную аллею, я снова начала мечтать о том, как уплыву отсюда и буду играть с моей крошкой на залитой солнцем траве. Я знала, что должна сегодня немного заработать, ведь, даже если у меня не будет клиентов, все равно придется заплатить Блу оговоренную сумму денег. Она была небольшой, но мне не хотелось тратить на это свои сбережения — я была так близка к своей мечте, что уже слышала шум парусов, наполняемых ветром.