Я перестала заботиться о своей внешности — никого из клиентов это не интересовало. За последние несколько месяцев я все чаще вспоминала маму. Иногда, ожидая, пока клиент кончит, я закрывала глаза и думала о той жизни, о которой она мечтала, — вдали от грязи и вони Бэк-Фиби-Анн-стрит. Я пыталась представить себя сидящей за столом, таким же, как тот, за которым я когда-то ужинала вместе с человеком, которого называла дядюшкой Горацио. Я представляла себя в окружении искрящегося стекла и изящного полупрозрачного фарфора, ловко управляющейся со всеми приборами, знающей, когда принято пить портвейн, когда белое вино, а когда — шерри.

В настоящий момент меня больно прижали спиной к неровной кирпичной кладке мрачного здания в переулке за Парадайз-стрит — наверняка вскоре вдоль моего позвоночника проявится цепочка темных, как кляксы, синяков. Глубоко внутри меня копошились толстые пальцы левой руки торговца рыбой, в то время как правой он усердно работал над собой. Я лениво подумала о том, как мне повезло, что он у меня последний на сегодня. Наверняка мне трудно было бы найти следующего клиента из-за оставшегося на мне рыбного запаха.

Дело у рыботорговца не ладилось, и он сдался. Он вытащил из меня пальцы и, со злостью застегивая штаны, больно ткнул меня локтем в бок.

— С вас шесть пенсов, сэр, — сказала я, поправляя платье и потирая саднящий бок. — Монетку, пожалуйста.

Я протянула руку.

— Ты ничего от меня не получишь. Я ничего не сделал и не стану платить тебе просто так, — ответил он, развернувшись, чтобы уйти.

Я обошла лужицу блевотины, блестевшую в падающем на нее свете уличных фонарей, и схватила его за рукав.

— Послушайте, сэр, — сказала я ему все тем же сладким голоском, — не моя вина, что сегодня вы не проявили себя наилучшим образом. И, учитывая бесцеремонное обращение, некоторое удовольствие вы все-таки получили.

Он остановился, глядя на мою руку, лежавшую на толстой шерстяной ткани его рукава.

— Я дам тебе двухпенсовик и ни пенни больше, — он порылся в кармане тесного полосатого жилета и достал монетку. Отдавая ее мне, мужчина обратил внимание на мою грудь.

— А может, ты как раз ошибаешься? Может, это ты виновата в том, что я не смог проявить себя? Это же отвратительно. Почему ты ничем не прикроешься?

Я крепко зажала деньги в кулаке.

— А зачем мне это делать? Разве этим шрамом я не обязана одному уроду вроде тебя?

Рыботорговец неразборчиво пробормотал что-то и отвернулся. Он снова расстегнул штаны и помочился на стену. От сделанной им лужи поднимался пар, ручейки мочи, извиваясь, текли между камнями мостовой.

Я засунула монеты в карман с внутренней стороны пояса, затем осторожно прошла по загаженному переулку и вышла на практически пустынную улицу.

— Эй! Линни!

Я посмотрела в ту сторону, откуда донесся звук, пытаясь рассмотреть человека, который меня позвал, затем помахала рукой, увидев спешащую мне навстречу девушку.

— Хорошая выдалась ночка, Линни? — спросила Анабель. Она осторожно надкусила черствую булку с вложенной в нее жирной селедкой. Скула у Анабель вздулась.

— Все было не так уж и плохо, если бы не последний клиент. Он не смог привести своего «солдата» в боевую готовность и отказался платить, — сказала я.

Анабель кивнула.

— Пошли они в задницу, эти извращенцы вместе с их вялыми членами. Тебе следует носить с собой ножик, как это делаю я. Крепкое блестящее лезвие в непосредственной близости от их «хозяйства» делает мужчин гораздо сговорчивее.

Я утвердительно кивнула, вспомнив о своем ноже с костяной ручкой, которым когда-то угрожала Рэму Манту и который приходилось доставать еще пару раз, когда я была по-настоящему напугана. Но я потеряла его в прошлом году в июле, когда мою соломенную шляпку неожиданно сдуло на улице порывом ветра. Я побежала за ней, надеясь поймать ее, прежде чем на нее наступит лошадь. Но шляпка плясала и не давалась мне в руки, подхваченная сильным ветром. Когда я наконец поймала ее, отряхнула от пыли и снова надела, то заметила, что нож исчез. Я несколько раз осмотрела мостовую, но так ничего и не нашла. Должно быть, его стащил кто-то из вороватых уличных мальчишек. Я не захотела тратить деньги на другой. Теперь я убедилась, что Анабель права. Мне все чаще приходилось драться — как за свои деньги, так и за свою безопасность. Клиенты становились все грубее и платили все меньше.

— Пойдешь с нами выпить? — спросила Анабель.

— Нет, — зевнула я, слушая, как колокола на церкви Святого Петра отбивают пять часов утра. — Лучше я немного посплю.

Анабель ушла, и я отправилась в запущенную комнату на Джек-стрит. Теперь мне приходилось делить ее с Анабель, Хелен и Дори.

Я сказала Анабель чистую правду — я действительно устала. Но у меня была и другая причина, чтобы отказаться от похода в «Козлиную голову», — я не хотела тратить и пенни из отложенных денег. Я уже накопила целых семь фунтов. Цена билета на корабль до Америки за последние два года выросла с пяти до семи фунтов и постоянно то падала, то снова поднималась на несколько шиллингов, в зависимости от времени года и от корабля. Я собиралась поработать еще месяц, один-единственный месяц, чтобы собрать еще немного денег, — я не хотела ехать в Нью-Йорк без гроша в кармане.

Мне больше никогда не придется работать на улицах.

Бесшумно войдя в вонючую комнату, я заметила две неподвижные фигуры, скрючившиеся на узких матрасах, и порадовалась тому, что Анабель сегодня не пошла домой. На кровати одновременно могли поместиться только трое из нас. Если бы мы с Анабель вернулись сюда вместе, нам пришлось бы тянуть жребий, чтобы выяснить, кому сегодня придется спать на полу. Если бы мне попалась короткая соломинка, то отдохнуть так и не удалось бы. В комнате было холодно, и лежать на голых досках, из щелей между которыми сквозило, было неприятно, а у меня имелась только шаль и еще одно платье, чтобы укрыться. В комнате был небольшой очаг, но мы не разжигали огонь, потому что тогда из него начинали валить клубы дыма. Стены, годами не знавшие побелки, обросли нежно-зеленым пухом буйной плесени. Из-за дождей трухлявые оконные рамы потрескались, и стекла дребезжали даже от самого слабого ветра. Они были такими грязными от осевших на них копоти и пыли, что в комнате царил вечный полумрак.

Я сняла ботинки и стянула платье, чтобы расстегнуть крючки спереди на корсете. Затем, дрожа, снова надела платье, закуталась в шаль и легла на край тонкого, покрытого пятнами матраса. Мне пришлось толкнуть Дори, и она еще крепче прижалась к Хелен, сдвигая ту к самой стене. Уже засыпая, я повернулась на другой бок. Закрыв глаза, я поглаживала тяжелый пояс, и это действовало на меня успокаивающе — там, в специальном кармане, лежали мой кулон и заработанные монеты. Точно такой же карман имелся и в поясе моего другого платья, и никто — даже мои соседки по комнате — не знал об этих сбережениях. Переодеваясь (я меняла платья раз в неделю), я тайком перекладывала деньги и кулон в другой пояс. Обычно я ждала, пока останусь в комнате одна, если же это было невозможно, я снимала платье и натягивала другое через голову, отворачиваясь от остальных девушек и становясь лицом к стене. Пусть все в комнате думают, будто я стыжусь своей груди со шрамом.

Мамина шкатулка, лежавшие в ней деньги и книги были украдены почти год назад. Единственной причиной, по которой кулон остался у меня, было то, что Хелен в ту ночь без спросу взяла его из шкатулки и надела. Я была в ярости, заметив кулон у нее на шее, и потребовала его обратно. Позже, вернувшись на Джек-стрит и увидев, что в комнате все перевернуто вверх дном, а моя шкатулка исчезла, я поблагодарила Бога за то, что Хелен решила одолжить у меня кулон.

После этого случая я всегда носила кулон и деньги с собой.

Уже проваливаясь в приятную полудрему, я заученно проговорила про себя молитву, надеясь отогнать привычный кошмар: затягивающий водоворот из крови и волос, ледяная вода и щелканье ножниц. Этот сон снился мне регулярно два-три раза в неделю, и я, проснувшись, вскакивала на кровати вся в холодном поту, хватая воздух широко раскрытым ртом. Реальность этого кошмара — сознание того, что я убила человека, хоть и спасаясь от неминуемой смерти, — кралась за мной, кровожадно скаля острые зубы, словно какая-то хищная желтоглазая тварь. Она никогда не оставляла меня в покое, иногда следуя за мной по пятам, иногда усаживаясь на некотором расстоянии и не сводя с меня глаз. В ярком свете газовых рожков или при мягком мерцании свечи тварь съеживалась и отступала, гонимая прочь теплом и светом. Но она неизменно возвращалась, стоило мне оказаться в темноте. Этой холодной осенью тварь стала еще больше. Иногда на темной улице я чувствовала ее присутствие так близко, что оборачивалась в полной уверенности, что слышу ее дыхание. И знала — этой ночью кошмар вернется.