Я не могла заснуть. Я думала об Оливии, слабой женщине, ищущей любовных приключений, и о солдате, мужчине настолько трусливом, что он решил сбежать, бросив женщину, которой только что клялся в любви, лишь бы не подвергать себя риску быть пойманным на горячем. О Трупти, с позором отправленной обратно в Дели, для которой работа айи — так же как и любая другая работа на англичан — была теперь недостижима. О выражении глаз Малти, когда та рассказывала мне о своей сестре, о плескавшейся в этих глазах надежде на то, что я вмешаюсь. Но больше всего я думала о патане и его гордой манере себя держать. О том, что он умрет здесь, в городе, построенном исключительно для нашего удовольствия, и о том, что его семья никогда не узнает, что с ним случилось.

Я лежала в постели, а мой мозг напряженно работал. Вдруг в дверь тихонько постучали. Я села на кровати.

— Да? — прошептала я на случай, если Малти уже заснула, хотя она все время ворочалась на своем матрасе и у меня были сомнения на этот счет. Дверь открылась, и в дверном проеме, освещенном луной, появилась Фейт в ночной сорочке. Она стояла, обхватив себя руками.

— Линни, я тебя разбудила?

— Нет, я не могла заснуть. Тебе стало плохо?

— Нет. Но я… мне нужно с тобой поговорить. — Она подошла к краю кровати, и я заметила, что ее лицо блестит от слез.

— Ты же совсем замерзла. Давай, забирайся под одеяла.

Я толкнула Нила на пол. Он направился к матрасу Малти и свернулся возле нее клубочком.

— О, я не могу… — сказала Фейт, и я вдруг поняла, что она ни разу в жизни не спала ни с кем, кроме Чарлза, на одной кровати.

— Все в порядке, здесь много места.

Она казалась хрупкой и совсем крошечной, рыжие волосы спутанной копной падали на ее белую сорочку. Фейт присела на кровать, спиной ко мне.

— Я просто посижу здесь. Я не смогу смотреть тебе в глаза, пока буду все рассказывать.

Я ждала.

— Это касается того, о чем поведала сегодня миссис Партридж, — сказала Фейт.

— Это было очень невежливо с ее стороны, Фейт. Мне так жаль. Она совершенно не думает, о чем говорит.

— Я боюсь, Линни.

— Чего?

Плечи Фейт дрожали под тонкой тканью сорочки.

— Я ношу в себе ребенка, Линни, — сказала она.

Я придвинулась к ней ближе. Меня охватило чувство облегчения. Так вот в чем крылась причина ее вялости, пугающего безразличия и отсутствия аппетита!

— Но это же чудесно! Чарлз тебя очень любит и…

— Мы решили, что не будем заводить детей. Мы оба согласились, что это будет нечестно по отношению к ребенку. Говорят, что второе поколение с индийской кровью всегда рождается с темной кожей, Линни. А я все еще надеюсь на примирение со своей семьей. Я уверена, что, если мы с Чарлзом хоть раз приедем домой вместе и мои родители доброжелательно его встретят — здесь, в Калькутте, мой отец отказался поддерживать с ним какие бы то ни было отношения, — они увидят в нем то, что увидела я, и смягчатся. Но если появится ребенок, темнокожий ребенок, Линни… — Фейт медленно покачала головой. — Нет. Чарлз даже водил меня к одной из индианок, к Нани Меера — думаю, она приходится ему теткой или какой-то дальней родственницей. Он объяснил ей ситуацию, и она дала мне… средства. Которые нужно использовать до и после, чтобы не забеременеть. Она повитуха.

Я кивнула, несмотря на то что Фейт не могла меня видеть.

— Но они не сработали, — прошептала она, хотя все и так было понятно.

— Но наверняка Чарлз все равно обрадовался. И, возможно, ребенок… — Я не знала, что сказать дальше.

— Нет никаких «возможно», Линни. Чарлз ничего не знает. Я надеялась, что потеряю ребенка по дороге сюда и мой муж так и останется в неведении.

Фейт закрыла лицо ладонями.

— Я пыталась не думать об этом, пыталась притвориться, будто ничего не происходит. Но сегодня, когда миссис Партридж заговорила об ужасах, связанных с рождением черного баба… — Она заплакала. — В моей жизни больше нет никакого смысла, Линни. Она была бессмысленной, пока я жила дома, и, как оказалось, здесь ничем не лучше.

Я уложила ее рядом с собой. Фейт так и не повернулась ко мне лицом, но позволила себя обнять. Она была очень худенькая — косточки как у птички, а от волос пахло жасмином. Я не спала ни с кем в обнимку с тех пор, как умерла моя мама, хотя, конечно, на Джек-стрит мне приходилось делить сырую постель с другими девушками. Но сейчас рядом с Фейт все было совсем по-другому. От девушек с Джек-стрит несло дешевой пудрой, а иногда и спермой, а комната воняла сыростью, холодным пеплом и засаленной грязной одеждой.

— Твоя жизнь бессмысленна? Да что ты такое говоришь? У тебя есть Чарлз, и теперь…

— Не надо об этом, Линни. Я не могу думать. Я больше ни о чем не могу думать.

Я замолчала, вдыхая аромат волос Фейт. Ее тепло и близость успокаивали, и я почувствовала, что засыпаю.

Проснувшись раньше Фейт и миссис Партридж, когда утреннее небо только-только начало светлеть, я, лежа в кровати, обдумала свои последующие действия и то, как именно мне придется лгать. Сначала я позвала Малти и сказала ей, что, как только мы возвратимся в Калькутту, ее сестра может приехать к нам и работать в нашем доме, что бы по этому поводу ни говорил мистер Инграм. Малти принялась целовать мне руки, а затем и ноги, немало меня этим смутив.

— Пойди найди ее и скажи, что на обратном пути, проезжая мимо Дели, мы заберем ее с собой, — сказала я.

Я не хотела, чтобы Малти видела, куда я пойду. Как только она ушла, я оделась и поспешила через тихий город к хижине без окон, расположенной на окраине.

Приблизившись к ней, я увидела солдата, подпирающего стену спиной, однако, заметив меня, он сразу же выпрямился и встал навытяжку у открытой двери, которая оказалась неожиданно тяжелой. Сквозь дверной проем виднелся сырой земляной пол, куча старой соломы и нога в высоком черном сапоге.

— М-м-мээм? М-могу я вам чем-нибудь помочь? — заикаясь, выговорил солдат. — Это временная тюрьма, леди здесь не место.

На земле рядом с ним стояла жестяная тарелка с остатками еды. Мне стало интересно, кормили ли заключенного.

— Мне действительно нужно было оказаться здесь, — сказала я. Затем я сообщила солдату свое имя и то, что меня всю ночь мучила совесть; что это не мое дело, но, будучи христианкой, я чувствую, что это мой долг — рассказать правду. Ложь давалась мне легко — вся моя жизнь была ложью. Я запиналась, только когда была вынуждена говорить правду. Я рассказала солдату о том, что была на рынке в тот день, когда над миссис Хэзавэй надругались, и видела там этого патана. Затем я заметила, что он уехал на лошади в направлении, противоположном месту преступления.

— Где вы его нашли? — спросила я.

Солдат не ответил, и я осмелела.

— Это случилось на противоположном краю Симлы, ведь так? Потому что, как я вам уже говорила, его и близко не было возле Аннандейла. Он направлялся к восточным холмам.

Теперь по лицу солдата пробежала тень.

— Почему вы, миссис… Ингот, так вы, кажется, назвали себя? Почему вас беспокоит судьба этого ублюдка — простите, мадам, этого грязного араба?

— Инграм, — поправила я и выпрямилась, стараясь казаться как можно выше. — Миссис Сомерс Инграм из Калькутты. Мой муж состоит на гражданской службе в Ост-Индской компании. И несмотря на то что я всем сердцем сочувствую миссис Хэзавэй, должна признать, что в этой местности немало черных лошадей. Она сказала, что это был кто-то из пушту?

Солдату, видимо, стало еще неуютнее.

— Миссис Инграм, мадам, — произнес он. — Я нахожусь в Симле только по причине увольнения. Меня попросили постоять здесь на страже, хотя я сейчас и не при исполнении.

Он был совсем молодой, со светлым пушком над верхней губой. Скорее всего, он был младше меня всего на пару лет, но я специально надела утром костюм из темно-синего шелка, темно-синюю шляпку (такого же цвета ленты на ней щеголяли белыми кончиками) и перчатки из синей лайки. Я высоко подняла подбородок и говорила с пареньком, прищурив глаза.