Я услышала тихий звук, словно кто-то скреб рукой по небритому лицу.

— Должно быть, ты прав. Если бы нас застали с двумя мертвыми девушками…

Послышался вздох, а затем раздался скрежет вытаскиваемой на берег лодки.

— Но за их платья наверняка можно кое-что выручить, Вилли, — не терял надежды Гиб.

— Они все в крови. А зеленое спереди, кажется, разрезано.

— Но кровь совсем свежая. Она легко отстирается. А моя супруга ловко управляется с ниткой и иголкой. Мы могли бы продать их на рынке. Это, с цветами, кажись, недешевое. За него можно выручить пару шиллингов. И сундук — уверен, он тоже немало стоит. Давай, Вилли, займись этой в зеленом. А я управлюсь с другой. И давай выбросим эти банки.

Я почувствовала за спиной резкие рывки и услышала звон бьющегося стекла.

— Гиб, я христианин и, кроме того, отец. Мне не по душе идея раздеть этих девушек догола и бросить их обратно в реку. Совсем не по душе.

— Забудь сейчас о своих дочерях, Вилли. Держу пари, что только за одно это платье… — Гиб присвистнул. — Да это никакая и не девушка. Глянь сюда.

Стало тихо.

— Клянусь Христом, ты прав! Какого черта он делал в таком расфуфыренном виде?

Меня снова подняли.

— Кто знает? И кого это волнует? Но эта, спереди, точно девушка, это видно даже несмотря на остриженные волосы.

— Она такая маленькая.

— Не думай об этом, Вилли. Мертвым не нужна одежда, будь они девушками или парнями, молодыми или старыми. А платье — это всегда платье.

Я не умерла! Разве вы не видите? Я жива!

Движения позади меня продолжались.

— Ну что ты уставился, словно привидение увидел? — сказал более грубый голос.

Тело позади меня убрали. Теперь я знала, что это Кленси.

— Ты только глянь на его горло. От уха до уха. Словно широченная алая улыбка.

Раздался легкий всплеск, и тело Кленси выбросили из сундука.

— Вот. Вытряхни его хорошенько, а затем пойди к воде и смой кровь.

Меня схватили за руку, и две банки, которые, должно быть, запутались в складках платья, звякнули друг о друга.

— Чего ты там столбом стоишь, Вилли? Делай, что я сказал. Если у тебя кишка тонка, я сам обо всем позабочусь. Но тогда оба платья — мои.

Меня приподняли, но тотчас уронили.

— Она не такая, как этот парень, — сказал Гиб. — Не такая холодная. Вилли, я не уверен, что она мертвая!

Меня пнули сапогом в живот. От резкого движения я выдохнула, и изо рта полилась вонючая вода Мерси.

— Проклятье, она действительно жива! — воскликнул Гиб. — Но, судя по виду, долго не протянет. И платье ей больше не понадобится.

Он начал меня раздевать.

— Гиб, прекрати, — потребовал Вилли.

— Чего?

— Ты слышал, Гиб. Оставь ее в покое.

— О чем ты говоришь, Вилли?

Я почувствовала, как меня под руки вытаскивают из сундука. Банки, которые все еще были в моем платье, выпали и разбились о скользкие камни. К груди прижалось что-то теплое и мягкое.

— Похоже, холодная вода приостановила кровотечение, — сказал Вилли. — Надо же! Вода, которая должна была ее убить, вместо этого спасла ей жизнь. Интересно, чьих рук это дело?

Я неожиданно закашлялась и выплюнула еще одну порцию воды. Она словно прочистила мне горло.

— Помпи, — прошептала я. Это, должно быть, сделал Помпи, исполняя приказ выбросить меня в Мерси. И он был уверен, что я уже мертва, поэтому не стал резать мне горло, как Кленси.

— Зовет своего отца, — сказал Вилли. — Надеется, что папа ей поможет.

Затем меня грубо поволокли по камням. Я снова почувствовала боль в груди, но вскоре меня накрыла благословенная тьма.

Меня грубо трясли.

— Проснись, девочка! Тебе уже пора вставать. Давай, поднимайся.

Мое тело пронзила такая острая боль, что я вскрикнула, открыла глаза и увидела перед собой расплывчатое лицо пожилой женщины.

Болело все. Я не могла пошевелиться, прикованная к кровати стуком крови в висках и ужасной болью в груди.

— А теперь вставай. Ты пролежала здесь уже целые сутки.

— Пожалуйста, — прошептала я, пытаясь облизнуть губы. — Пить. Дайте мне воды, пожалуйста.

Женщина, кажется, меня не слышала. На ней был серый халат, из-за чего она вся казалась серой — волосы, кожа и одежда тоже были серыми.

— Приходил хирург и зашил тебя. — Ей приходилось повышать голос, чтобы перекричать вопли, проклятия и молитвы, раздававшиеся повсюду. — Одевайся. Другим тоже нужна кровать. Выйдешь через эту дверь, — сказала женщина, указывая пальцем в другой конец длинной комнаты.

Она бросила на пол мои башмаки, затем швырнула на край кровати зеленое платье, заскорузлое от крови и воняющее болотом. Моя грудь была замотана коричневым, изъеденным молью шарфом.

— У тебя больше ничего с собой не было. Впрочем, на тех, кто сюда попадает, обычно нет даже обуви. Теперь поторопись.

— Хирург? — прошептала я. — Где я?

— Что? — спросила женщина, наклоняясь поближе.

— Что это за место? — снова спросила я, цепенея от ужаса.

— Это больница при работном доме на Браунлоу-хилл.

Я подняла голову, несмотря на то что это движение вызвало новый приступ боли.

— Никто не выходит из больницы живым. Теперь я умру?

Женщина покачала головой.

— Идиоты! Единственная причина, по которой такие, как ты, думают, что все, кто попадал в больницу, умрут, это то, что к нам обращаются только те, кто уже стоит одной ногой в могиле. Не наша вина, что им уже нельзя помочь. Тебе повезло. Какая-то добрая душа принесла тебя под нашу дверь и перевязала рану этим шарфом. Иначе бы ты истекла кровью. Поторопись, девочка. Если тебе некуда идти, отправляйся в работный дом. Когда выздоровеешь, тебе назначат работу.

Женщина развернулась и ушла.

Ужас происшедшего вдруг вернулся ко мне.

— Нет! — воскликнула я, снова закрывая глаза. — Нет.

Я вспомнила, как лежала на ковре в доме на Роудни-стрит, вспомнила запах паленых волос. Волосы и ножницы. И тот мужчина… старик, которого я убила. Я его убила. Что, если меня найдут, посадят в тюрьму, повесят, а затем мое тело бросят в яму с негашеной известью, как обычно поступают с убийцами?

Что случилось потом? Еще одно воспоминание. Было темно и мокро. Был ли это только сон, еще один сон о моей матери, плывущей под водой Мерси? Но мне было холодно, я так замерзла. Теперь я вспомнила, как подумала: «Мама? Это ты, мама?» Я чувствовала, как сзади меня что-то толкает. Нет, это была не мама. Это был Кленси. И голоса мужчин, называвших друг друга Гиб и Вилли. Это Вилли спас мне жизнь, принеся сюда.

Застонав, я села на матрас, темно-коричневый от крови, рвоты, мочи и испражнений. Глубоко дыша, я попыталась сдержать вызванную болью тошноту. Я неуклюже сняла с себя шарф, сжимая зубы от усилий и не обращая внимания на следившую за мной мутным взглядом старуху на соседней кровати, которая стояла совсем рядом с моей. Под шарфом была толстая, пропитанная кровью фланелевая повязка, обмотанная вокруг моей груди. Влезть в платье казалось непосильной задачей, но помочь мне было некому. Я догадалась, что женщина, которая со мной разговаривала, сама была из работного дома, на ее лице я не заметила ни капли сострадания.

Наконец мне удалось одеться. Старуха вдруг потянулась ко мне и толстым пожелтевшим ногтем погладила зеленый шелк платья, беззубо улыбаясь и что-то неразборчиво лопоча. Я бросила коричневый шарф ей на кровать. Она схватила его, обнюхала и стала гладить, словно котенка или щенка. Сунув ноги в раскисшие башмаки и не зашнуровав их, я поплелась через длинную комнату, полную стонущих, умоляющих о помощи мужчин и женщин. Это было похоже на еще один кошмар. Я прошла через несколько отделений больницы, машинально читая надписи на палатах: «Сумасшедшие», сквозь измочаленные, закрытые на висячий замок двери которой доносились отчаянные вопли и сдавленные голоса; «Чесотка и короста», откуда слышались тихие стоны и приглушенный плач. В палате с надписью «Оспа» царила мертвая тишина, и, наконец, ужаснее всего оказалась какофония многоголосого страдальческого плача из-за дверей палаты с лаконичной надписью «Дети».