Мы с Фейт оживленно болтали за обедом, несмотря на то что миссис Веспри дважды бросала на нас испепеляющие взгляды, давая понять, что мы мешаем остальным.

Краем глаза я видела, что Шейкер с Селиной тоже заняты беседой. Шейкер мало ел, но этого никто не заметил. Зато я услышала, как громко он рассмеялся в ответ на замечание мистера Веспри, и это меня потрясло: раньше я ни разу не слышала, как Шейкер смеется. Я улыбнулась.

После этого дня мы с Фейт проводили вместе все больше времени. Похоже, ей было нечем заняться. Иногда она присылала мне записку в библиотеку, предупреждая, что сегодня зайдет во время обеденного перерыва — ее отец являлся членом клуба. Мы вместе сидели за моим столом, спрятавшись за ширмой, и ели то, что приносила Фейт, и ту нехитрую снедь, которую давала мне с собой Нэн. Порою в течение этих тридцати минут мы прогуливались под руку по Болд-стрит, рассматривая витрины магазинов.

Мне было приятно проводить время с Фейт, в основном потому, что со мной она прекращала легкомысленную болтовню и говорила о политике (о своем отношении к партии либералов), об истории, литературе и новых направлениях в искусстве. Обычно Фейт спрашивала, желая услышать мое мнение. Она явно была гораздо более начитанной и образованной, чем показывала остальным. Поскольку я работала в библиотеке, Фейт сочла меня более серьезным собеседником, чем своих знакомых, чьи интересы ограничивались модой и сплетнями. А поняв, что она больше не интересуется моим прошлым — или, точнее, моим настоящим, — я вздохнула с облегчением.

Скоро я заметила, что б'ольшую часть времени Фейт скрывает свою истинную натуру и ведет себя так, как этого от нее ожидают. Она же распознала подобную скрытность и во мне, хотя, конечно, наше сходство имело совершенно разные корни. Но я искренне восхищалась Фейт и испытывала к ней самые дружеские чувства.

Через полгода после нашего знакомства — на дворе был июль, и уже несколько часов лил дождь — мы с Шейкером вышли из дверей библиотеки и встретили Фейт, спрятавшуюся под портиком. Судя по всему, она ждала нас довольно долго — подол ее платья промок, а в ярко-рыжих волосах, которые начали виться от влаги, блестели капли стекавшей со шляпки воды.

— Линни, я хотела бы пригласить тебя на обед. Я знаю, что у тебя нет сопровождающего и что сейчас еще слишком рано, но, пожалуйста, прими мое приглашение. Я заказала столик в кофейне на Лорд-стрит. — Фейт говорила еще быстрее, чем обычно, и я решила, что это потому, что она прождала нас столько времени. Позже я поняла, что это была не единственная причина.

Я взглянула на Шейкера. На этот раз приглашение на него явно не распространялось.

— Я знаю, мистер Смолпис, вам это кажется неприличным — две девушки, обедающие наедине, — но могу вас уверить, что я здесь с разрешения родителей. На самом деле отец только что оставил меня здесь. Я прослежу, чтобы Линни добралась домой в целости и сохранности, — заверила его Фейт. — Я найму для нее экипаж. И мы не задержимся допоздна. Я просто… Мне хотелось бы кое-что с ней обсудить.

— Если Линни согласна принять ваше приглашение и если ваши родители дали свое согласие, тогда я не возражаю, — ответил Шейкер и поклонился.

Когда мы находились вне стен дома на Уайтфилд-лейн, он непринужденно играл роль моего опекуна.

— С удовольствием, Фейт, — искренне сказала я.

Дружба с ней очень много для меня значила: Фейт была единственным близким мне человеком после Шейкера.

Последнее время его чувства слишком меня тяготили. Они больше не окутывали легким плащом, а навалились на меня, словно непосильное бремя. Я знала, что ему нелегко постоянно находиться рядом со мной и на работе, и дома.

Вечерами я испытывала беспокойство, ощущая его дыхание на щеке, когда Шейкер наклонялся ко мне, чтобы показать, какой именно отрывок из книги нужно переписать. Я чувствовала себя неловко, передавая ему тарелку во время обеда, когда наши пальцы соприкасались. Я волновалась, заметив, что его бедро касается моего, когда мы, сидя рядом, ехали на работу. Однажды поздно ночью, проходя мимо двери в комнату Шейкера, я случайно услышала, как он занимается самоудовлетворением. Я испытывала к нему жалость и злилась на себя за то, что являюсь причиной его страданий. Будь он другим мужчиной, я пробралась бы к нему, как только его мать заснет, и позволила бы снять напряжение со мной. Для меня переспать с мужчиной было все равно что высморкаться. Но если бы Шейкер был другим, он позвал бы меня еще несколько месяцев назад. Я знала, что Шейкеру нужно нечто большее, чем одна ночь. С первой недели нашего знакомства я поняла, что Шейкер Смолпис не похож на большинство мужчин. Он не стал бы спать со шлюхой или с любой другой женщиной, не связанной с ним узами брака. Думаю, до встречи со мной воздержание давалось ему легко. Я же все разрушила.

Теперь часто, ложась спать, я пыталась придумать, как бы не обидеть Шейкера, когда он наконец будет вынужден заговорить о своей страсти, ведь он не сможет скрывать ее слишком долго.

Мы с Фейт попрощались с Шейкером и направились в кофейню, смеясь и пытаясь укрыться от дождя под одним зонтиком. Проходя мимо одной из глубоко утопленных в стену дверей, я увидела съежившуюся маленькую девочку, которая куталась в тонкую изорванную шаль. На груди, под шалью, она держала какой-то сверток, и я решила, что это спящий ребенок. Не обращая внимания на Фейт, которая продолжала идти, я остановилась.

Фейт оглянулась.

— Линни, что ты там делаешь? — спросила она.

Я копалась в сумочке, радуясь, что у меня при себе есть несколько пенни. Я протянула их ребенку, но, как только из-под шали показалась голая рука девочки, к нам подошла Фейт.

— Ничего не давай ей, Линни, — заявила она. — Не поощряй ее снова приходить сюда и просить милостыню.

Голос Фейт звенел от презрения, но в нем проскальзывала и жалость.

Детская рука нерешительно застыла на полпути к монеткам.

— У тебя там маленький? — спросила я. На вид девочке можно было дать лет восемь или девять.

Она кивнула.

— Это мой братик, — ответила девочка.

— Вам есть куда пойти?

Она снова кивнула.

— Да, но мама сейчас с клиентом. Она послала меня погулять, пока они не закончат.

Фейт приглушенно взвизгнула.

— Боже правый! Пошли отсюда, Линни!

— У тебя есть мелочь? — спросила я Фейт, осмелев при виде того, как сильно дрожит девочка и как пугающе неподвижен ребенок под шалью.

Фейт открыла сумочку и достала монетку.

— Это все, что я могу дать, — обиженно сказала она, словно я ее в чем-то обвиняла. На ее лице проступило сострадание, смешанное со страхом.

Я отдала деньги девочке, она зажала их в руке и снова шагнула к двери.

— Теперь давай поспешим, а то промокнем, — сказала Фейт и почти побежала. Нас обгонял ветер с Мерси, покрывая рябью лужи. Фейт беззаботно перепрыгивала через них, а у меня было тяжело на сердце.

Запыхавшись и тяжело дыша, мы вбежали в кофейню. Фейт отряхнула свою шляпку, и во все стороны полетели брызги. Дамы, сидевшие за столиком недалеко от двери, нахмурились. Увидев выражение, застывшее на их лицах, Фейт рассмеялась, чем немало удивила и их, и меня. То, что мы пришли сюда без сопровождающих, было само по себе неслыханной дерзостью, но так вызывающе себя вести означало нарушить все правила этикета.

Мы уселись за столик. Я никак не могла выбросить из головы образ двух детей, съежившихся под дверью, и те воспоминания, которые они во мне пробудили.

— Фейт, что ты думаешь о той девочке, о маленькой бедняжке, которой не на что надеяться в будущем? — спросила я.

— Что я думаю? Ну, очевидно, бедность и богатство — это как добро и зло: они всегда будут рядом с нами. Преподобный отец Томас Мальтус[14] изложил свои опасения по поводу перенаселения. Налицо такая тенденция: численность населения растет быстрее, чем увеличивается производство средств к существованию. С этой нищенкой, так же как и с ее матерью — которая приносит огромный вред обществу, — приходится мириться. В прошлом году отец прочитал «Эссе о принципах роста населения» преподобного Мальтуса и теперь часто его цитирует. Бедность и неравенство — это часть порядка, данного нам Господом. Можно лишь утешиться, зная, что все равно ничего нельзя изменить.