Среди моих знакомых, а их у меня целые тучи (я перечислил лишь маленькую тучку, за ней идет вереница грозовых туч), поэт Игорь Мазнин занимает особое место — он, доброе сердце, всегда готов помочь тем, кто попал в беду и всегда говорит то, что думает (почти всегда), говорит открыто и безбоязненно, поэтому нажил себе массу врагов. Японцы считают: у каждого должно быть семь врагов. У Мазнина их гораздо больше. Зато друзья восхищаются его мужеством.

Ко всему, Мазнин даже в самые пасмурные дни за облаками видит солнце, другими словами — не сгущает неприятности, и в трудном положении не падает духом, да еще сохраняет чувство юмора.

Но я ушел в сторону — хотел-то рассказать не о Мазнине, а о подарке, который он однажды мне отгрохал.

— У тебя есть возможность заняться благородным делом, — сказал однажды Мазнин. — Учить детей рисованию. В Доме литераторов открывается изостудия, меня попросили найти руководителя. Я назвал тебя.

— Ты спятил! — вполне серьезно заявил я. — Чему я могу научить?! Сам всю жизнь учусь!

— Правильно, учись, и других учи. Из камней делай кометы! Студия не профессиональная, а любительская. Твоя задача — выявлять способных ребят и направлять их в художественные школы. Это даже мне по плечу, хотя я не умею держать карандаш, а ты столько работал для детей. Так что хватит бузить, не мямли, берись за дело и действуй решительно! Тебе зачтется на небесах!

Долго я раздумывал над этим предложением, над строем мыслей Мазнина, раздумывал с тяжелым сердцем — на меня давила ответственность. В конце концов решился.

Директор Дома литераторов встретил меня с распростертыми объятиями, как ближайшего родственника; прямо-таки обрушил на меня поток дружелюбных чувств. Помнится, я все хотел подольше сохранить эти чувства, не расплескав, донести до учеников, но, к сожалению, через год этот поток иссяк.

— Под изостудию мы отвели Малый зал, — возвестил директор, почти заключая меня в объятия. — Там огромные окна, фигурный паркет… Мы организация солидная, так что не стесняйтесь, сколько надо денег на бумагу, краски, кисти, мольберты?

Я прикинул в уме, но явно притормозил раньше времени.

— Рублей двести.

— Всего-то?! — директор разочарованно вздернул плечи. — Берите две тысячи!

У меня захватило дух. Я скромно отказался от этой баснословной суммы, и вскоре пожалел. Через год директор ушел на пенсию, а на его место пришел менее щедрый человек, вернее — слишком экономный, еще вернее — скупой. С его приходом нам выделяли минимум бумаги и карандашей, краски и кисти надлежало покупать за свой счет, да еще мы постоянно испытывали притеснение — в зале то и дело намечались разные мероприятия.

Официально надлежало записывать в студию только детей писателей, но я брал всех ребят, которые любили рисовать. Даже тех, кто рисовал неважно, поскольку знал, что многие способные — лентяи и забрасывают рисование при первых же трудностях, а менее способные, но усидчивые добиваются успеха.

Конечно, по одному рисунку, даже по нескольким линиям, можно сразу определить способности человека, так же, как по одной музыкальной фразе понять — есть у него слух или нет. И нельзя вселять в ученика ложные надежды — они могут привести к жестокому разочарованию и тем самым поломать всю жизнь. Лучше сразу говорить все как есть. Но я не спешил выносить суровый приговор и, чтобы не ошибиться, даже явно неспособным ребятам давал возможность порисовать несколько занятий и если у них совсем ничего не получалось, советовал родителям развивать в ребенке другие способности.

Известна истина — все дети способные, но по мере взросления чаще всего эти способности куда-то улетучиваются. У одних — от семейных условий, у других — от лени, у третьих — от плохих учителей. Сколько не раскрылось, заглохло талантов от того, что в детстве некому было помочь?! Ведь в наших общеобразовательных школах учат «правильному» рисованию, заставляют рисовать пирамиды и кубы, то есть прививают детям ремесленничество, да еще пытаются обуздать пытливых, своенравных, непокорных (как раз из таких и получаются личности). А надо бы развивать у ребят воображение, поощрять инициативу, самостоятельное мышление, будить спящие таланты, заражать своим предметом. Садовод, чтобы получить обильный урожай, ухаживает за яблоней: утепляет, обмазывает известью. Так и преподаватель должен бережно и терпеливо выращивать учеников.

До двенадцати лет детям, пожалуй, следует давать только свободные темы: «подводное царство», «ветер», «праздник», «летний отдых», «зимние каникулы», иллюстрации к рассказам и сказкам. И на примерах, объяснять, что такое композиция, перспектива, освещенность, теплые и холодные тона. Например, перспективу я объяснял торжественно, но просто:

— Видите, на окне цветок, — говорил ученикам. — А за окном дерево, и оно меньше цветка. Почему? Потому что цветок близко, а дерево далеко… Муха может быть больше собаки?

— Может! — голосили сообразительные ученики. — Если муха рядом, на стекле, а собака очень далеко.

— Правильно! Каждый из вас может быть выше телеграфного столба. Если вы нарисуете себя в начале улицы, а столб?

— В самом конце! — уже кричали все.

Еще проще, но менее торжественно, я говорил об освещенности, роли света.

— …Если мы сидим под зеленым абажуром, наше лицо и одежда будут с зеленоватым оттенком (хотя ясно — лицо может быть зеленым от горя и от гнева и после бессонной ночи)… При красном закате солнца все будет каким?

— Лиловым! Розовым! Пурпурным! — слышались голоса.

— Да. И даже в зеленой листве будет чувствоваться тепло заходящего солнца. И в тени будет много цвета. Кстати, в тени всегда много цвета и внутри тень прозрачна. Поэтому черную краску сразу выкиньте, чтобы не рисовать ею тени. Для нас ничего нет белого и черного. Как известно, в белом цвете все цвета радуги, а в черном масса всяких оттенков.

В заключение я рассказывал о художниках по свету в театрах и показывал репродукции с картин великих колористов, поощряя ненасытное любопытство тех, кто дотошно вникал в детали.

В другой раз я говорил о том, как цвет создает настроение: мягкие зеленые тона — успокаивают, вселяют умиротворенность; синие, изумрудные — наводят грусть; желтые, оранжевые — радуют, бодрят; ярко-красные — возбуждают…

— Возьмите цветную посуду! — самозабвенно вещал я. — Тарелки с оранжевым орнаментом поднимают аппетит, а синие и зеленые тарелки для тех, кто сидит на диете… Красивые вещи устанавливают приподнятое настроение, оптимизм.

Я рассказывал о знакомой художнице, которая выкрасила стены своей комнаты в серый и черный цвета, а потолок — в красный, и ее гости постоянно испытывали душевный дискомфорт, а то и приходили в страшное возбуждение. Кстати, в еще большее возбуждение гости приходили от самой хозяйки, ведь ее наряд обычно соответствовал характеру беседы — она ходила в «сетях» — в платьях крупной вязки на прозрачное белье. Об этом, понятно, я ученикам не говорил. Говорил о другом:

— А ведь приятно находиться в комнате с обоями теплых, приглушенных тонов. Или с голубыми обоями. Голубой цвет дает ощущение свежести… Даже маленькая комната со светлыми обоями кажется шире, кажется в ней воздуха больше, чем есть на самом деле… Точно так же, как полный человек в яркой и узкой одежде кажется еще полнее, и значит, чтоб быть поизящней, ему следует носить какую одежду?

— Не яркую! Не узкую! Широкую, свободную, приглушенных тонов! — вразнобой подсказывали ребята.

— В чем радость рисования? — подводил я аудиторию к главной мысли. — В том, что мы можем сделать весь мир таким, каким хотим, чтобы он был. Зимой можем сделать лето, когда пасмурно, можем все наполнить солнцем, побывать там, где пока не можем побывать, сделать несчастных людей счастливыми — и все на чем?

— На белом листе бумаги! — дружно подхватывал хор, чувствуя причастность к великому.

Мы занимались по воскресеньям полтора, иногда два часа. Ребята до десяти лет рисовали за столами, постарше — за мольбертами. На первых затруднительных занятиях, еще не перезнакомившись, ребята садились группами: «столовщики» у стены, «мольбертщики» у окон, но уже через пару недель рассаживались вперемежку, кто с кем хотел, при этом старшие опекали младших.