Грустно сделалось мальчику, хотелось плакать, звать на помощь. Он тяжело опустился на нарту и растерянно крутил в руке конец вожжи, ежась от холода под снежным вихрем. Казалось, ему словно кто-то ласково шептал: «Только не пугаться и не теряться. Не куролесить зря по тундре, не мучить себя и оленей. И не плакать. Лучше переждать буран. Куропачий-то чум на что? Да еще с оленями».

Мальчик взглянул в сторону, куда струной уходил тынзян. Захотелось поглядеть на свою добычу. Ёнко встал с нарты, но сильно покачнулся от резкого порыва ветра и раздумал. Подойдя к лежащим кучей оленям, уже заметно занесенным снегом, Ёнко минуту постоял, внимательно всматриваясь в их неясные очертания. Затем, оберегая лицо, чтобы не удариться о рога, пробрался и расположился спать между вожаком и соседним оленем. Привычные олени даже не шевельнулись.

Закрыв глаза, Ёнко вдруг почувствовал сильный голод. Глотая слюну, стал мечтать об ужине, который, наверное, уже давно закончили интернатские ребята. Вспомнил, что за пазухой под малицей провизия, данная воспитательницей. Вспомнил и о сушеном мясе, положенном отцом в нарту. Но вставать не хотелось, и Ёнко сунул руки за пазуху, нашел булочку, сахар, начал есть.

«Да, плохо получилось — думал Ёнко, пряча лицо в густом теплом мехе оленя-вожака. — Отец, наверное, считает, — я помогаю пастуху стадо караулить. Поди, доволен, что удалось быстро отправить оленей на пастьбу. А бедные олешки лежат голодные, зубами скрежещут — в упряжи-то трудно доставать корм из-под снега. И воспитательница, наверное, тоже считает меня в безопасности возле пастуха. А я совсем не знаю, где нахожусь. Может, долго придется так лежать. Могу даже уроки пропустить. Ой, как нехорошо получилось. И зачем только я вздумал к капканам ехать? Теперь давным-давно был бы с пастухом. Пастуху, однако, трудно одному караулить оленей в такую пургу. Я бы большую помощь мог оказать ему — вдвоем-то волка не допустили бы к стаду. А не этот ли задушенный мной зверь беспокоил его вчера, как нисев сказывал? Значит, я уже помог пастуху избавиться от хищника. И вообще, какого бы волка я ни уничтожил, все равно помощь колхозу. Пожалуй, нисев не очень сильно будет ругать меня за самовольную поездку к капканам. И воспитательница не так сильно расстроится оттого, что я в пургу ночевал один в тундре. Вот только не пропустить бы уроков и успеть подготовиться к ним».

При этой мысли Ёнко зашевелился. Ненадолго почувствовал на лице жгучий снежный вихрь. Снова спрятал лицо в олений мех. Шевельнул ногами, начавшими согреваться. Пурга все больше заносила снегом упряжку и ее маленького хозяина, словно куропаток, зарывшихся и снежную лунку на ночлег. Недаром ночевку в открытой тундре называют пребыванием в «куропачьем чуме».

Усталость и время брали свое. Вскоре Ёнко задремал, а потом уснул. Проснулся он оттого, что кто-то вдруг бросил его лицом вниз на снег и стал громко хлопать возле уха. Открыв глаза и подняв голову, Ёнко увидел почти над собой стоящего оленя. Животное, в мех которого мальчик прятал лицо, видно, не стерпело голода, вскочило на ноги и начало возле самого уха хозяина бить копытами снег в поисках корма — ягеля.

Ёнко неуклюже заворочался, насилу высвободился из-под толстого слоя снега, затем поднялся на ноги и стал озираться. Пурга заметно стихла, и вокруг мальчик видел довольно хорошо. Наступило утро — вот сколько он, оказывается, спал.

Ёнко зябко поежился, потянулся, зевнул и начал выбираться из необычного места отдыха. Утопая пимами в глубоком снегу, добрался до нарты, раскопал ее и сел на оленью шкуру. Позевывая, снова стал озираться, поглядывая на небо. Да, наступало утро.

«Чего же мне дожидаться тут? — стал размышлять Ёнко, пристально всматриваясь в пепельно-мутную даль. — Может, я нахожусь недалеко от пастуха, и можно было давно уже попасть к нему? Где же все-таки я?»

Ёнко встал и принялся внимательно изучать местность, прощупывая взглядом еле видимые бугры, ямы, сугробы. «Нет, ничего тут не узнаешь, — думал он. — А может, испуганные олени понесли меня в обратную сторону и я нахожусь где-нибудь недалеко от поселка?»

Мальчик повернул лицо к ветру и стал старательно принюхиваться. Верно, вроде дымком попахивает. Значит, на ветреной стороне где-то есть жилье. Только это, может быть, и не поселок, а чей-нибудь чум.

Ёнко принюхался несколько раз и мысленно произнес: «Пахнет здорово дымом. Наверняка там наш поселок. Ох и далеко же повезла меня взбесившаяся упряжка! Когда я выехал из поселка, ветер дул мне с левой стороны, а сейчас из поселка дым несет на меня. Выходит, я проехал в обратную сторону далеко за поселок. А не переменился ли ветер?»

Мальчик опустился на корточки и стал рассматривать снежные заструги.

— Нет, ветер без перемен, — произнес он вслух и добавил мысленно: «Теперь, чтобы к пастуху попасть, все равно придется ехать через поселок. Вернусь с упряжкой домой».

Пока Ёнко размышлял и определял свое местонахождение, заметно просветлело. Буран, словно обессилев от неумеренного буйства, налетал изредка и незлобно. Ёнко решил не мешкать и двигаться на запах дыма. Окончательно освободившись от сна, он чувствовал себя довольно бодро, только ноги снова начали зябнуть, и больно горело лицо, иссеченное вихрем. Чтобы несколько согреться, мальчик принялся расталкивать ногами оленей, занесенных снегом. Потом стал нарочито спешно хлопотать возле нарты. Увидел натянутый тынзян, вспомнил про волка. Как же быть со зверем? Опять волочить на аркане? А вдруг оторвется? Ищи его потом, а добыча-то почетная. И мех, поди, можно повредить — пока тащишь, на боку у волка лысины появятся.

Ёнко наконец отважился посмотреть на свою добычу. Натужась, он изо всех сил потянул, но тынзян не поддавался: должно быть, волк плотно занесен снегом. Тогда Ёнко, предусмотрительно держась за аркан, чтобы не потерять упряжку в еще не совсем утихшей пурге, побрел к добыче. Идти пришлось долго — тынзян был длинный.

Вот он и у своей жертвы. Волк почти целиком занесен снегом. Ёнко не без труда удалил с окоченевшего зверя плотный снег и изумился: полярный волк был большой, как годовалый олень.

Поразмыслив, Ёнко решил подтащить тушу к нарте. Тащил он долго, то и дело падая в снег. И уже у самой нарты догадался, что лучше было бы упряжку подвести к добыче. Потом до пота силился взвалить тушу на нарту, но так и не смог: не хватило силенки. Ёнко привязал убитого зверя сзади нарты вплотную к сиденью.

Наскоро поев сушеного мяса, мальчик двинулся в путь. Въезд Ёнко с волчьей тушей в поселок первыми заметили, учуяли собаки. Разноголосым лаем они проводили упряжку до самого дома Тыумана. Когда отец вышел к неожиданно появившимся оленям, Ёнко сразу горячо, страстно рассказал обо всем случившемся. Пока отец вникал в суть дела и журил самовольного сына, вокруг них уже собралась целая толпа.

Не сразу поверили сообщению мальчика, но волк действительно был задушен тынзяном, все еще стягивавшим горло зверю. Ран не было видно, а от выпавшего где-то капкана на ноге волка остался еле заметный след. Выходило, что Ёнко не обманывает.

Слух о том, что двенадцатилетний мальчик в пургу тынзяном поймал волка, быстро распространился по поселку. А сколько изумления и гордости было в школьном интернате! Воспитательница, конечно, опасалась, не простудился ли Ёнко, но тоже была довольна смелостью и находчивостью мальчика. Тыуман же, взяв с сына обещание, что тот в дальнейшем без разрешения взрослых не будет отлучаться куда вздумается, отправил с попутчиком оленей на выпас и каждому встречному с гордостью сообщал о трофее его сына.

Не мудрено, что об этом упомянули и на колхозном собрании, ибо волки приносят большой вред оленеводству. Уничтожение их надо всячески поощрять. Об этом говорил учитель-охотник Эйси.

— Если у нас такие смелые, находчивые и ловкие ребята растут, — сказал Эйси, — то это благодаря приучению их к труду. Надо, чтобы колхоз всячески помогал школе в этом деле.

Колхозники горячо поддержали его. Собрание решило выделить средства для обеспечения школы охотничьим инвентарем. А за убитого волка, конечно, Ёнко должен получить премию.