Она выхватила из лодки двух крупных муксунов, подняла их за жабры. Сенька стал рядом с женой, улыбнулся во весь рот, почувствовав себя героем.
На похвалы не скупились все, особенно Гриш. Гриша радовала всякая, даже самая малая Сенькина удача. Ему хотелось, чтобы Сенька Германец поверил в свои силы, перестал считать себя неудачником.
И только Мишка не поддерживал общего восторга.
— А растаскивать рыбу не след, — сердито заметил он и пнул ни в чем не повинного Бельку, который лежал под ногами.
Собака вскочила, обиженно заскулила и заластилась к Еленне, ища у нее защиты: Белька был сыт и на рыбу не зарился.
Варов-Гриш подмигнул Куш-Юру — мол, все потом объясню. И, словно не замечая Мишкиной грубости, сказал:
— Ради гостя, да еще такого, не поскупимся на угощение. Давайте, женщины, варите-жарьте еду, а мы рыбой займемся.
— Блинов али оладьев каких-нито испеките, якуня-макуня, — попросил Эль.
— Каких тебе блинов, оладьев! — накинулась Марья. — Из чего?
— Председатель привез. Привез ведь?
— То детишкам! — категорически заявила Марья.
— Это по какому постановлению? — поднял голос Мишка.
— А мы, детные, уговорились.
Мишка присвистнул, помрачнел.
Тогда вмешался Куш-Юр.
— Что привез вам из мир-лавки, то на всех: и на взрослых и на детишек. Конечно, как порешите…
— Ну нет! Мне положено — отдай, а свое — хошь, детишкам скорми.
— Тогда и рыбу по едокам, — взъерепенился Сенька. — Я вон сколько добыл, а отдаю в общий засол.
Мишка смерил его презрительным взглядом, Сенька сжал кулачки, словно хотел схватиться с Мишкой. Караванщик подался вперед. Ему нужна была какая-то разрядка накопившейся злости.
— Тихо! — призвал к порядку Гриш. — Постыдились бы председателя.
— Ну, якуня-макуня! — покачал головой Гажа-Эль.
Не скрыл своего осуждения и Куш-Юр.
— Первые ягодки это, — горько усмехнулся Гажа-Эль и принялся разгружать калданку.
— Не я начал, — прошипел Мишка. — Ишь, захотел рыбу по едокам. Горби спину на него! Один раз привез больше других-то. Я так думаю, председатель: кто сколько добыл, столько каждый и засаливай. Тут уж без дураков. Давай скажи свое слово, чтоб не было между нас больше раздору.
Гриш предупреждающим движением руки остановил Куш-Юра — пусть повременит, послушает и других, а тогда уж судит — и первым высказал свое мнение:
— Не выйдет так, Миш. Снасти у нас в складчину, собрали из кусков, латали вместе. И улов общий. На то парма.
— Этак-то мне нету резону. Я себя завсегда прокормлю!
Гриш был мирно настроен, и ему очень не хотелось заводить ссору, особенно сегодня, при Куш-Юре, но оставить Мишкины слова без ответа он не мог. Подумавши или сгоряча Мишка бухнул — все одно: под парму подрубается.
— Вон что ты запел-засвистел! Как маленько про харч не стало заботки да припасик на складе завелся — так сам с усам. А забыл, с чего в парму сошлись?
— Верно! Верно! — закивали головами и мужчины и бабы.
— Теперь и я скажу, — выждав немного, начал Куш-Юр. — Резон тебе тот, Михаил, что порознь вы — голытьба, а вместе — сила. Один другого подопрет, и вместе продержитесь в эту трудную пору. Давно ли вы в парме?
— Да всего две луны, — подсказал Эль.
— Ну вот, а не узнать вас — раздобрели.
— Даже при комарах… Не греши, Миш, жить можно! — подытожил Сенька.
Но Мишка был непримирим.
— Тебе-то чего не жить? Только что не пьян, а сыт, и нос в табаке!
— Зачем в табаке — я не нюхаю, — хихикнул Сенька. Мишка махнул рукой и пошел к лодке выгружать рыбу.
4
Пока мужчины возились с рыбой — потрошили да солили, женщины успели подоить коров, накормить детей и приготовить обед. Солнце уже грело вовсю, и комаров стало меньше. Обедать расположились у костра. Стол был обильным. Уха, сваренная в большом котле, нярхул из нескольких муксунов, рыбья варка, малосольная и сушеная рыба, отварная солонина из утятины, сохраненная с весны, молоко, простокваша и даже сметана. Словом, все, что имелось, выставили перед гостем. Только хлебного было совсем немного — по сухарику на рот. Из привезенной Куш-Юром муки женщины ничего не состряпали.
Куш-Юр развязал свою дорожную котомку и достал из нее четверть буханки ржаного хлеба.
— Это от меня на общий стол!
— Что ты, что ты! Ты у нас в гостях, — зашумели хозяева.
Куш-Юр разрезал хлеб на тонкие ровные ломтики и положил в самый центр стола.
— Ты бы лучше, председатель, сулею выставил, якуня-макуня. — И Гажа-Эль поскреб за ухом. Его слова встретили веселым одобрением.
— Признаться, и я соскучился, — впервые улыбнулся Мишка Караванщик.
— И я! — Сенька даже сам поразился своей смелости.
Парасся было зашикала, но рядом сидевший Эль одобрительно похлопал Сеньку по колену:
— Рыбы наловил — мужиком стал.
— А я и так мужик: трех девок и мальчишку состряпал.
— Ну, то еще как знать, может, помощники были. — Эль игриво посмотрел на Парассю, которая, казалось, впервые в жизни не знала, как ей быть, — принять сказанное за шутку или отлаяться.
— Что мелешь! — замахала на мужа руками Марья. — Не выпимши, а башка как порожняя сулея.
— Разве, Манюня, не знаешь? Когда я выпимши, башка моя — полная сулея.
— А вот проверим. — Варов-Гриш вытащил из-под рубахи свою заветную флягу и потряс ею. — Попируем, мать родная! Сам председатель давал!
Тут застолье и вовсе повеселело.
Обедали долго, шумно. Спирт развязал языки. Вспомнили родные Мужи, и Куш-Юр не успевал отвечать на вопросы. Но много он не знал и теперь жалел, что не сообразил обойти родственников пармщиков и привезти весточки. Но ему прощали, наперебой давали поручения, кого навестить в селе и как обсказать про жизнь в Вотся-Горте.
Пока разговор шел о приветах да родне — все было чинно и ладно. Но потом взаимные попреки — то в лености, то в жадности, то в зависти. Вспомнили и такое, что в трезвых головах минуты не держалось, — всякую мелочь. Мишка после первого стаканчика опять нахмурился и бросал косые взгляды то на Сандру, то на гостя, сидевших друг против друга, а под конец и вовсе прогнал Сандру в избу, придравшись к какому-то ее слову.
Куш-Юр, тоже оттого, что был под хмельком, не выдержал, заступился за Сандру.
— Зачем же так-то, Михаил! Она ж молчит, а скажет, так дельно.
— Для кого дельно, а для кого нет!
Гриш уже не рад был, что распочал фляжку. Несколько раз он пытался урезонить товарищей, но куда там! Тогда он надумал развеселить их игрой на тальянке, своими песнями да скороговорками увлечь. Никакого веселья на этот раз не получилось, и Гриш горестно уронил голову на тальянку:
— Так-то вот, Роман Иванович, дорогой-бесценный…
Куш-Юр тяжело вздохнул, но подбодрил друга:
— Не горюй, Гриш. Обычные житейские стычки… Пора, наверное, отдыхать? Вы с промысла, с покоса. Да и я с дороги, не прочь бы прикорнуть. Спасибо за угощение!
— Пожалуйста, не обессудь, что скудно, — по обычаю, с поклонами ответили хозяева. И стали подниматься.
Куш-Юр отказался отдыхать в избе, сказал, что предпочитает подремать в лодке, на воде.
— Ну, и я с тобой! — обрадовался Гриш: ему хотелось побыть с Куш-Юром наедине, излить душу, в избе этого не сделаешь — соседи все слышат.
Куш-Юр понял Гриша и не воспротивился, хотя его в самом деле тянуло поспать.
Они настлали в лодки сена, выехали на реку, воткнули в дно длинные колья, привязали калданки рядышком и улеглись, укрывшись дождевиками.
Легкий ветерок приятно холодил, хмель на свежем речном воздухе понемногу выветривался, мысли прояснялись.
Они лежали молча, прислушивались к крику чаек. Над ними умиротворенно сияло голубое небо.
— Это ты ладно придумал, — выразил свое удовольствие Гриш. — Чудно ведь как: комар от воды плодится, а на воде не держится. Гляди — нет их тута!
— Ветреннее здесь, прохладнее.
Гришу хотелось поговорить, и он продолжал:
