Твоя сноха Воттане сказала мне тогда: „Мы, говорит, Айна, думали ты ребячеством занимаешься“. А другая наша колхозница — Ханде Ладукэй, вижу, раскрыла глаза, смотрит удивленно на ботву неубранного картофеля и совсем растерялась, теребит зубами уголок своего платка, как ребенок. Потом говорит мне: „На будущий год я в полеводческую бригаду попрошусь“.

Для меня это было лучшей похвалой. Я показала, как надо убирать картофель, и работа закипела. Угадай, Витенька, какой мы сняли урожай. Да нет, я ведь тебе уже писала об урожае. Сам — семь! Три с половиной тонны. Правда, картофель не весь одинаковый, есть недозревшие клубни и кожица у всех тонкая. Но ведь это еще только начало, первый урожай. Председатель Юнай Петрович как увидел мешки с картофелем, так и покачал головой, говорит: „Не ожидал я этого. Это просто чудо. Придется, Айна, оформить вас в бригаду и трудодни начислить“.

„То-то же, — отвечаю я, — а то не верили мне“.

Когда наши колхозники-ненцы узнали, что я вырастила и табак, мне покою не стало. Всем охота было „тундрового“ табаку попробовать. А он после томления в стопках и сушки удался у меня на славу. Кто ни попробует, все удивляются: „Вот чудо! В тундре табак вырос! Шибко хороший табак“.

Но больше всех радовалась я сама. Чудо-то, думаю, в том, что два колоса ячменя созрело! Теперь у меня есть свои семена ячменя и картофеля, выращенных в тундре. А семена махорки, Витенька, пока не вызрели. Но ничего, начало мы заложили. И, главное, взяли верх над косностью председателя, а тундра нам покорится…»

…Айна устало выпрямляется, откидывается на спинку стула. В черных глубоких глазах ее светится счастье. А за окном в темени ночи слышится шум пурги, и чудится, будто тучные колосья ячменного поля шелестят по стеклу.

День похож на обычную зимнюю ночь. В темном небе ярко мерцают густо рассыпанные звезды. Порою даже вспыхивают светлые столбы — слабые отблески северного сияния. Только на полуденной стороне над бескрайней и безлесной снежной тундрой чуть заметно алеет край неба. Значит, уже полдень. Об этом же говорит гулко раздающийся в морозном воздухе стук топоров, визжание пил, свистящий шелест рубанков. Это колхозники-ненцы, переходящие на оседлость, с помощью русских плотников строят для себя дома, спешат скорее закончить новую школу и клуб. То тут, то там слышен деловой людской говор, лай собак, скрип оленьих нарт, звонкий детский смех.

Небольшой тундровый поселок, пока еще состоящий из нескольких построек, окружен штабелями строительного леса и досок, доставленных летом по Обской губе на самоходных баржах. Широким полукругом раскинулись конусообразные чумы колхозников. Из мокоданов (дымоходов) беспрестанно вьется дым, освещенный снизу, и уходит далеко, в звездную высь.

Возле домика, с посеревшими от времени стенами и с крышей, пухлой от снега, шумная ватага детей. Мальчики одеты в малицы, у большинства на капюшоне сзади торчат ушки оленьих телят-пешек. Девочки — в расшитых узорами ягушках-шубах из оленьего меха. На голове у них капоры-шапки с бубенцами и с нашивками из разноцветных ленточек. Одетые с ног до головы в меха, дети похожи на медвежат. Лохматые собаки-лайки, с визгом и лаем кидаясь на ребятишек, дополняют общий шум детских голосов и звон бубенчиков.

Здесь школа. То и дело распахивается дверь, и на улицу вместе с клубами теплого воздуха вырывается поток света. В школе всего две классные комнаты, между ними маленький коридорчик с раздевалкой да комнатка сторожихи. Учащиеся занимаются в две смены и с нетерпением ждут окончания нового школьного здания.

Сейчас каникулы, и в одном из классов пионеры под руководством учителя Бориса Яковлевича готовятся к устройству новогодней елки. Класс разукрашен гирляндами из разноцветных бумажных флажков. Висят плакаты, портреты вождей. Только что повесили свежий номер стенгазеты. Посреди класса на полу устойчивая крестовидная подставка для елки.

— Вот и все готово, — говорит черноголовая девочка Тальване, слезая с табуретки.

— Ну, и сказала, — возражает курносый мальчик-крепыш Сано. — Елки-то нет.

— Ой, верно! — спохватившись, звонко смеется над собой Тальване.

Кто-то из пионеров вздыхает:

— А вдруг елку не привезут.

— У них же там не тундра. Наверно, полно елок.

— Нам бы хоть небольшую, — говорит Сано и, наступив мягкими меховыми кисами на подставку для елки, легко касается рукой до потолка. — Ростом с меня бы привезли елку, и ладно.

Одетая, как и подруги, в белую блузочку и в черную юбочку, Тальване пожимает плечами.

— А я еще никогда елку не видала.

— И я тоже, — слышится сразу несколько голосов.

Входит Борис Яковлевич, молодой светловолосый учитель. На нем темно-синий костюм, а на ногах белые фетровые валенки.

— Вы готовы, дети? — спрашивает учитель.

— Готовы, только елки нет.

— Сейчас будет елка. Вон уже костры разожгли, — говорит Борис Яковлевич, кивнув головой в сторону окна.

Дети всматриваются в темноту. Там, в полукилометре от поселка на озере, ярко пылают четыре костра. На ходу надевая малицы и ягушки, дети выбегают из школы. Учитель тоже выходит на улицу в пальто и в шапке-треухе из пешки. Ребята, смеясь и падая, веселой гурьбой уже бегут по направлению костров. Борис Яковлевич и круглолицая, смуглая учительница-ненка Майне Ириковна, окруженные детворой, направляются на озеро.

— А вдруг самолет заблудится в темноте? — беспокоится Тальване, держась за руку учительницы.

— Прилетит, не заблудится. Не впервые ему летать в полярную ночь, — успокаивает Майне Ириковна.

— А летчик во все тундровые школы елки доставит?

— Да уж, наверно, во все школы, — говорит учительница.

— Ой, как много елок надо!

Где-то недалеко слышится голос Сано:

— А если нам не достанется?

— Нам бы хоть малюсенькую елочку, — прижимаясь к учительнице, говорит девочка.

Дежурные у костров парни останавливают ребят метрах в ста от площадки, которую специально расчистили комсомольцы. Они же и разожгли по углам ее сигнальные огни.

Ребята, словно выпущенные из упряжки олени, шумно рассыпаются по озеру, стараясь обойти расчищенное поле.

— Дети, ко мне! — громко зовет Борис Яковлевич, подошедший с остальными ребятами.

Темные детские фигуры на снегу послушно движутся обратно. Сюда же, на озеро, из поселка спешат взрослые люди.

— А вон маленькая Яляконе даже дедушку своего везет! — говорит Тальване, указывая рукой на быстро приближающуюся упряжку из двух собак.

Высокий, ссутулившийся слепой старик Валячи сидит на низенькой нарточке позади своей шестилетней внучки. Девочка до пояса окутана большим платком так, что видны только ее узенькие раскосые глазенки, приплюснутый носик да пухленькие губы. Внучка быстро соскакивает с нарточки, делает несколько шажков и, остановив собак, говорит что-то дедушке. Старик Валячи берет свою трость, проверяет ею снег перед собой и тяжело поднимается на ноги. На нем длинная, до пят, малица с суконными нашивками на обшлагах рукавов. На капюшоне малицы сзади в три ряда нашиты медные бляхи. Возвышаясь над всеми, старик минуту стоит молча, прислушиваясь к общему гулу.

— Самолета еще нет? — обращается он к внучке.

— Юнгу (нету), — чуть слышно произносит Яляконе, деловито привязывая собак к копыльям нарты.

Дед Валячи поворачивает тронутое оспой морщинистое безбородое лицо в сторону алой полоски на горизонте.

— Однако летит, — говорит он будто сам себе.

Учительница Майне Ириковна, одетая в малицу с темно-зеленой сорочкой и с белым, как у зырянок, капюшоном, подтверждает:

— Верно, дедушка. Я тоже слышу.

— Летит, летит! — раздается голос Сано. — Вон я вижу два огонька.

Дети восторженно шумят:

— Ура!.. Летит!..

— Вон огоньки под крыльями!

Яляконе что-то громко кричит дедушке, и не успевает старик Валячи сесть в нарту, как большой двухмоторный самолет с ревом проносится над головами собравшихся. Зеленый и красный огоньки под крыльями самолета теперь уже видны к Северу от площадки.