— Для таких, как Озыр-Митька, я худой. А тебе — я друг.
Яшка скривил лицо.
— Какой труг? — Он снова вскочил, замахал руками. — Ты мне сватьба телать мешаешь! Пошто мешаешь? Пошто Эгруньку себе берешь? А?!
Куш-Юр ухватил Яшку за рукав малицы, снова усадил.
— Ты что мелешь, Яков? На что мне Эгрунька? Мы с ней тоже враги.
— Никакие не враги! — Ненец зло оскалил белые зубы. — Вы люповники! Эгрунька говорит. Она тебя люпит, ты ее люпишь… Чушой тевка любишь? Какой ты претсетатель! Тьфу!..
Куш-Юр уж и не знал, как вразумить разволновавшегося Яшку.
— Да успокойся, выслушай меня. — Он хотел взять ладонь парня в свои ладони, но Яшка отдернул руку:
— Нет! Слушать не хочу! Вчерась шум польшой пыл. Митька сватьба телать хочет, меня шенить. Эгрунька не хочет за меня. За тебя хочет. Ты мне торога закрыл. Зачем на чужой торога встал? Северный закон знаешь — нет? Терево на тороге свалилось, как ехать? Упрать надо! Вот так. Моя сказал все. Мась, конец! — выпалил он. Вскочил и выбежал, с силой хлопнув дверью.
3
Несколько дней спустя, в воскресенье, Куш-Юр отправился на лодке порыбачить.
Возвращался поздно вечером, один, греб несильно, думая невеселую думушку. Посреди протоки ему почудился какой-то шорох в прибрежных тальниковых зарослях. «Уж не утка ли?!» — Он пожалел, что не захватил ружья. В тот же миг раздался выстрел. Куш-Юра ударило, словно кинули в него горсть мелких камней. Он схватился за ушибленное плечо и оторопело крикнул:
— Эй, по человеку стреляешь! Сдурел, что ли?!
В ответ раздался второй выстрел, и крупной дробью ударило ему в грудь. Куш-Юр пригнулся, лихорадочно ощупал себя: малица не пробита.
Сердце его зашлось, зубы противно лязгали, и весь он покрылся липкой испариной. Не шальные выстрелы, в него метили!.
Куш-Юр замер, вжимаясь в лодку: пусть бандит подумает, что он ранен или убит. Знал, гад, где подкараулить — на самой середине протоки. Плыть дальше сейчас все одно что подставлять себя под выстрел, как мишень.
Его передернуло от ощущения полной беззащитности. С ним нет даже охотничьего ножа. А бандит может безбоязненно подойти, думая, что он мертв или ранен, прикончить его. Кажется, всплеснуло возле зарослей… Рывком выпрямившись, Куш-Юр рванул лодку вперед, и тут же о борт ее стукнули дробинки.
«Промахнулся! Пока перезарядит дробовик, дважды загребусь!» — пронеслось у него в мозгу, и он резко оттолкнулся веслами. Успел сделать не два, а четыре гребка, когда грохнул еще один выстрел. Но дробинки не достигли лодки — стрелявший или промахнулся в густевших сумерках, или лодка отплыла уже далеко.
Куш-Юр приободрился, но, пока не выехал из протоки, все пугливо озирался и вслушивался в шорохи.
И в открытой реке, и даже на берегу, в Мужах, его не покидала тревога. Кто знает, может, и за прибрежными амбарами, за стайками да банями таится сообщник стрелявшего?
Давно не был он под пулями и больше года как не испытывал никаких страхов — оттого и оружия не носил. Нервно дрожали руки, от внезапной слабости подкашивались ноги. Хорошо бы посидеть, передохнуть, но пустынный берег неприятен. Хотелось кинуть улов и поспешить домой, за оружием. Но подумалось, что к кривотолкам о нем прибавятся еще и насмешки над его рыбацкой неумелостью и незадачливостью: рыбак улова в лодке не оставляет…
Дома Куш-Юр достал наган, зарядил его. И отправился в Нардом в надежде застать там Вечку или кого-нибудь из комсомольцев, чтоб вместе с ними отправиться ловить стрелявшего.
Комсомольский секретарь был на гулянье.
В последнее время Вечка слегка охладел к Куш-Юру: сколько в селе бедняцких девушек, а председатель польстился на кулацкую дочку… Однако, услышав про выстрелы, загорелся желанием немедленно ловить бандита. Он вызвал еще двух надежных ребят, и вместе с Куш-Юром они стали обдумывать план действий.
Хотели отправиться на место покушения. Но передумали. Не станет бандит ждать их, уйдет на все четыре стороны. Но скорее всего — в село. Они поспешили на берег — караулить, кто пристанет. Прождали до глубокой ночи — и все напрасно.
Наверное, опередил их.
— Кто бы это мог быть? — гадали парни. И, перебрав всех подозрительных, решили: Озыр-Митька.
— Айда к нему! — предложил Вечка.
«Яшка! Яран-Яшка! — осенило Куш-Юра. Как это он раньше не догадался. Куш-Юру вспомнились слова: „Северный закон знаешь? Терево на тороге свалилось, как ехать? Упрать надо“. Ах, Яшка, Яшка, дурень ревнивый!»
— Сам Озыр-Митька не станет, — покачав головой, проговорил Куш-Юр. — Хитер. Не полезет, знает, что на подозрении. Другого кого натравит. Помощничка…
— Яран-Яшку? — в упор спросил Вечка.
Куш-Юр вздрогнул. Подивился сметливости комсомольского секретаря. И снова покачал головой, отвел подозрение.
Если бы кто-нибудь из селян застукал Яшку на место преступления, может, и поверили бы люди в его виновность. А забери его лишь по подозрению — пойдут по селу разговоры, соперника, мол, убирает. Охотник, да чтоб не уложил человека четырьмя выстрелами, — не поверят…
«Обошлось — и ладно. Черт с ним, с дураком. При случае втолкую ему», — еще раз подумал Куш-Юр.
Не понимая его колебаний, Вечка предложил:
— Пошли шарить по дворам! Найдем!
— Из-за одного гада село переполошим. Мало меня чернят? — решительно воспротивился Куш-Юр.
— А мы вроде бы самогонку ищем, — настаивал Вечка…
Но Куш-Юр не согласился. Поиски оставили до следующего дня.
Расспросы селян ничего парням не дали. Напасть на след стрелявшего им не удалось.
4
Прошла неделя.
В Мужи прибыл пароход с продуктами. На пароходе ехал инструктор укома партии, старый знакомый Куш-Юра. Когда-то они партизанили в одном отряде, а позднее не раз встречались на конференциях и совещаниях. Инструктор был лет на десять старше Куш-Юра, с густющей шевелюрой. Он любил порассуждать. В прениях выступал одним из первых. Речи держал обстоятельные, по нескольку раз просил продлить время. Куш-Юр давно не показывался в уезде и обрадовался встрече: все узнает, можно и не ездить в Березово. И не ошибся. Пока выгружали товары для мужевской мир-лавки, инструктор выкладывал Куш-Юру новости.
Новости были сногсшибательные. Шапка Куш-Юра то и дело перемещалась с уха на ухо, со лба на затылок и обратно.
И раньше он слышал про нелады среди уездных и волостных руководителей. Один выше другого себя ставит. Теперь еще и кляузы развели. Березово на Обдорск жалуется, Обдорск на Березово. Грехи друг у дружки выискивают. А дело страдает. Целые стада оленей, отобранные у богачей, в тундре растеряны. Десятки тысяч голов. Кое-кого за это в тюрьму упекли.
Некоторых из арестованных Куш-Юр хорошо знал. Он высказал сомнение в их виновности: уж самое большое — недоглядели за кем-то, но чтоб умышленно сгубили — такого быть не может. На это инструктор, поправив очки в железной оправе, безапелляционно заметил: «То ли, другое ли — одинаково подрыв Советской власти. Гладить по головке нельзя!»
«Какой, однако! Дойди до его ушей сплетни про меня — тоже не погладит по головке! — подумалось Куш-Юру. Ему стали вдруг неприятны инструкторовы усы, которых тот прежде не носил. — Что за моду выдумал — сам на себя не похож».
А словоохотливый инструктор, подкручивая усики, уже следующую новину обсказывал.
Наконец-то начнется на Обском Севере чистка партии. Откладывали, откладывали, но пришла пора. Создаются комиссии. Известны фамилии некоторых ее членов. «Достанется мне на орехи!» — опять подумалось Куш-Юру.
Но и эта новость была не самой захватывающей. Дальше инструктор рассказал совсем неожиданное — про новую экономическую политику. Незнакомые слова «нэп», «нэпман» — легко вплетались в его речь. Слушая рассказ инструктора о том, что частные магазины и рестораны уже пооткрывались в центре России и даже в губернии. Куш-Юр скреб в затылке. Вот как народу такое объяснить?! Народ не отголодовал, а новоявленные буржуи расшиковались. Задача.
