Он подъехал к ним под неистовый лай собачьей своры, неизменно встречающей и провожающей в хантыйском селении каждого приезжего.

— Не отдам! Не твоя пушнина! Для продажи! — плакала женщина, вцепившись в мешок.

— Долг отдайте, тогда продавайте! Вы много мне должны! — орал Ма-Муувем, вырывая мешок.

Куш-Юр почти на ходу соскочил с саней и подбежал к спорящим.

— Здравствуйте! Что у вас тут?

Старшина резко обернулся, выпустил мешок. Кляня в душе неожиданного гостя, Ма-Муувем как можно приветливее ответил:

— Ну, ну, драстуй, вуся, начальник…

А женщина изумилась, радостно вскрикнула:

— Ой ты?! — повалилась на мешок и заплакала.

— Саша?! — не меньше удивился и обрадовался Куш-Юр. — Вот так встреча! — Он положил руку ей на плечо. — Не плачь. Что у вас тут стряслось?

Глотая слезы, Сандра сбивчиво рассказала:

— Мужики-то наши летом сдуру-спьяну задолжались ему, Ма-Муувему, а я при чем? Мне велено в Мужи отвезти пушнину, а не ему отдавать за винку…

Старшина испуганно замахал руками.

— Правда не говоришь. Винка моя не давал. Соль давал, табак давал. Мука маленько выручал. Сам не ел…

Женщина не выдержала, перебила его возмущенно.

— Врешь! Пять бутылок вылакали. И ты хлестал. Можно спросить, наши не дадут соврать.

— Э-э! — сердито погрозил пальцем старшина. Он нервно топтался на снегу. На нем были мягкие оленьи пимы и длинная малица с широкой, пышной белой оторочкой из собачьего меха на подоле.

На спор выскочили люди из юрт. Выглянули на двор и Туня, молодая жена Ма-Муувема, и хромоногий племянник Пронька. Но старшина не видел зевак, продолжал горячиться, твердить о невозвращенном долге.

— Вот что, — оборвал его Куш-Юр, — ты не самоуправствуй. Не те времена. Все обманываешь, сородичей своих зажал… — Он свел ладонь в кулак.

— Моя обманывай никого нет, в руке держать нет!.. — дернулся Ма-Муувем.

— А ясак зачем собирал? Сказано было тебе — не собирать! Почему людей обманул?

— Моя не обманул… Моя ясак не собирал… Они маленько кушали моя рыба, вот и платили… — Увидев вышедших из юрт сородичей, Ма-Муувем зашипел на них: — Мана! Кыш-ш-отсюда!

Ханты послушно скрылись в своих юртах.

Куш-Юр мрачно смотрел на Ма-Муувема.

— Вот как ты хозяйничаешь! Смотри! Худо тебе будет, если не перестанешь кабалить людей. Ясак больше не собирай, а что собрал — верни. Через два дня поеду обратно — проверю. И эту женщину не обижай. А будешь самовольничать — арестуем, в тюрьму посадим, — припугнул он Ма-Муувема.

— О-о-о, — простонал тот и попятился, просительно приговаривая: — Тюрьма не надо… тюрьма не надо, не надо…

— Не надо, так не делай, как власть не велит. А с долгами разберемся. Буду в Вотся-Горте, поговорю с пармщиками. Приезжай и ты. Ладно?

— Ладно, ладно, — неопределенно ответил Ма-Муувем и ушел в свою юрту.

Сандра быстро оправилась от испуга. Она стояла в стороне, не сводила глаз с Куш-Юра. Удивлялась, какой он строгий, решительный и нисколько не боится этого Ма-Муувема! Ма-Муувем хвост поджал. На нее — росомахой, а перед ним — зайцем.

Когда старшина скрылся в юрте, Куш-Юр обернулся к Сандре. Она одарила его восхищенной и благородной улыбкой.

— Чуть не ограбил меня. Хорошо, ты угадал вовремя. Спасибо тебе, Роман Иванович… — И потупила глаза.

— Что ты, тебе спасибо, Сашенька, за такую встречу! Как в сказке: ехал, тебя вспоминал, а ты тут как тут — по щучьему велению, по моему хотению.

— Складно как у тебя все выходит… — засмеялась она, подняла голову, но не решилась глянуть Куш-Юру в лицо, отвела взгляд в сторону. И увидела, Карько и Воронко стоят вплотную, прильнув мордами друг к другу, и ласкаются, прядают ушами, будто ведут разговор после долгой разлуки. — Гляди-ко, узнались и рады-радешеньки! — воскликнула Сандра.

— Вроде целуются… не так, как мы… — пошутил Куш-Юр.

— Ну, встретились, и прощевай! Ехать надо, — спохватилась Сандра и засуетилась, поправляя сено в розвальнях.

— Может, зайдем к кому-нибудь, согреемся чаем, — предложил Куш-Юр.

Погреться в юрте и попить чаю Сандра согласилась.

Они поехали от юрты к юрте в нерешительности — будить ли хозяев? Но, к счастью, в самой крайней окошко еще светилось.

Привязав коней к рядом стоявшему кедру и задав им сена, они вошли в жилище. Сандра предусмотрительно прихватила с собой мешок с пушниной.

Хозяйка вскипятила чай. Перекусив и согревшись, гости сразу же поднялись. Хозяева стали было удерживать их. Но, не желая обременять гостеприимных людей, мешать их отдыху — в юрте и без того тесно и душно, — Куш-Юр и Сандра простились и вышли.

Луна стояла высоко. Заснеженный молчаливый лес отбрасывал четкие синие тени. Было тихо, даже собаки примолкли.

— Красота какая! — восхищалась Сандра. — При такой погоде и ехать весело.

Куш-Юр рассеянно кивнул.

— Может, поедешь со мной, в Кашвож? — неуверенно спросил он. — Там пушнину сдашь и получишь продукты. Зачем тащиться в Мужи?..

— Ой, что ты! Я в церкви не бывала с весны! Мне в мужевскую мир-лавку велено, — и, испугавшись, что довод ее не очень веский, привела новый, более сильный: — И подумать могут всякое.

— Тогда провожу тебя, — решил он.

— Обратно в Мужи поедешь? — обрадовалась она.

Куш-Юр привязал Воронка с пустой нартой к розвальням, запрыгнул в них, примостился рядом с Сандрой. Она не отодвинулась, шевельнула вожжами. Тронулись в сторону Мужей.

Куш-Юр сидел притихший, покусывая сухую былинку.

— Ну, как живешь? — участливо спросил он.

От его заботливого, нежного вопроса всколыхнулись недавние переживания, и Сандра остро почувствовала, как она несчастна. Качнувшись, она упала на плечо Куш-Юра и разрыдалась.

— Что с тобой, Сашенька? Обижают? Ну скажи, скажи, — прижал он ее к себе.

Она не отвечала и только всхлипывала, доверчиво прижимаясь к нему.

Куш-Юр поднял ее голову, дунул ей на мокрые ресницы.

Сандра открыла глаза, невесело улыбнулась, вытерла слезы.

— Славный ты… — вздохнула она. На повороте розвальни крепко тряхнуло. — Ох, совсем забыла, я ведь кучер, — пошутила Сандра и подобрала оброненные вожжи.

— Ну, какая ты… Ведь со мной твое счастье… — мягко, но уверенно произнес Куш-Юр.

Сандра молчала. Он обнял ее за плечи.

— Ох, грех, грех!.. — отстранилась женщина. — Господь накажет меня! Господь накажет! Накажет…

— Горе гореванное! Сама мучаешься и меня извела, — сказал он с досадой.

— Не гневись, Роман. Слабая я. У Бога силы попрошу… Кабы за грех не посчитал…

Куш-Юр спрыгнул вдруг с саней. Проваливаясь в снегу, попытался бежать рядом, но задохнулся, отстал.

Сандра, словно в каком-то забытьи, ехала и ехала вперед. И только версты через две оглянулась, встревожилась, остановила сани, побежала назад посмотреть, где Куш-Юр.

Он шел навстречу, тяжело дыша. Она подбежала, виновато и сочувственно глянула ему в лицо.

— Хорошую прогулку ты мне устроила, — сдержанно сказал Куш-Юр. Он подошел к своей лошади, отвязал Воронка от розвальней, развернул сани в другую сторону.

— Ну, вот и свиделись, — горько улыбнулся Куш-Юр. — Прощай, Саша! Доброго тебе пути… — Он дернул вожжи, и Воронко рванул в галоп.

Глотая слезы и пошатываясь, Сандра подошла к розвальням, повалилась на сено, простонала:

— Ой, Роман, Роман, ой, горе мое!..

— Скоро ли повезет меня папа в гости к бабушке? — спрашивал Илька у матери. — И Февру повидать охота, и Микулку, и Петрука.

— Скоро, скоро, — обнадеживала мать. — На дворе-то, чуешь, какой холод? Меры не знает. Да и отцу сейчас недосуг. День-деньской в тайге. Самое время промышлять. С пустыми руками не резон ездить — пустой поедешь, пустой и вернешься.

И то была правда: как пошли морозы, так и не ослабевали. Дети носа не высовывали за порог. Все в избе да в избе, в тесноте и в духоте, в сумерках. Короткого дневного света не видали: окошки обледенели, и в самое светлое время суток в домах было темновато. Женщины волей-неволей выходили на мороз — коров подоить, дров наколоть, воды натаскать, занести ягод и рыбы из сарая. Мужчины — те исправно охотились от темна до темна, возвращались — носы и щеки белые, прихвачены морозом, усы и ресницы заиндевелые.