— Эдди, — сказала она, — есть единственный шанс для нас двоих. Ты слушаешь?

Я кивнул. Она в чем-то себя крепко убедила.

— Я выйду за него замуж, даю тебе слово!

— Не выйдешь.

— Выйду. Решено. И если ты будешь ставить палки в колеса, то спущу его на тебя. Сегодня я скажу ему, что если он хочет жениться на мне, то лучше не отодвигать это дело на потом, а идти сразу в контору и быстро все сделать. А с нами… В общем, проблема может быть разрешена только потом, Эдди… Потом мы сможем видеться.

— Как?

— Как раньше.

— Ты шутишь?

— Нет, я серьезна.

— Но ты ведь говорила…

— Я передумала. Да и ситуация изменится. Я буду замужем. А с тобой мы будем видеться. Понимаешь?

— Ему расскажешь?

— Да… то есть… да… Другого выхода нет.

— И?

— Снимем квартиру, обставим и там будем с тобой…

— Не верю, что ты так все хочешь.

— Именно так. Я буду чувствовать себя защищенной. У меня будет он и все остальное, понимаешь? И именно так я смогу поверить тебе. Мы можем встречаться каждый день, хоть на несколько часов. От меня тебе нужна только постель, тебя тошнит от быта и стирки-готовки, ты не хочешь ребенка, ты хочешь одного — ночных развлечений. Будто остальное тебя не касается. Все не может быть совершенным, но с моей стороны я постараюсь часть, принадлежащую тебе, сделать совершенной, а на остальное — закроем глаза. В остальном будем жить как обыкновенные люди. Можешь даже вернуться к жене, если она поймет такой расклад. Может, и ей так будет удобно. Так ведь все и живут. Везде. Почти все, кого я знаю…

— Эвангеле! — раздалось снизу.

Я подошел к перилам и перегнулся.

— Да, пап, — сказал я. — Спускаемся.

— Ты спросил юную леди, что она желает на завтрак? — спросил он. — Нам надо побеспокоиться о ней.

— Нет, не спросил еще.

— Эвангеле, — протянул он с упреком, — твоей матери здесь нет?

— Нет, па.

— Поэтому забота о гостях на тебе. Приготовь ей пирожных.

— Ты хочешь пирожных? — спросил я Гвен.

— Нет, — ответила она и добавила: — Подумай над тем, что я сказала. Тебе подойдет такой расклад.

— Эвангеле! Что она сказала?

— Она не хочет пирожных, па.

— Тогда приготовь ей яйца всмятку. Слушай, что я говорю! Я знаю, что… Спускайтесь оба, надо поторопиться! Сейчас спустимся под своды…

— Куда?

— Поедем в банк. В Нью-Йорк.

— Куда?

— Вчера же говорил сто раз. Что с твоей памятью, мой мальчик?

— Ты припоминаешь что-нибудь насчет банка? — спросил я Гвен.

— Если он говорит, — сказала она, затем сменила тему. — Давай рассуждать здраво — мы два необычных человека, скажем, две белые вороны, должны найти какой-то выход, абсолютно негодный для нормальных пар. Мне нужен мужчина, на которого я могу всегда положиться. Я не могу довериться тебе, с твоим сумасбродством, способностью исчезнуть без следа!

— Эвангеле! — заревел снизу отец. — Немедленно спустись вниз!

— Подумай, Эдди, хорошенько, — сказала она, застучав каблуками по лестнице. — Мой план разумен.

Я забрался в душ.

Сошлись они друг с другом вполне. Спустившись, я застал их мило воркующими. Отец дорвался до нового человека и пересказывал Гвен всю свою жизнь: особенно про злосчастный Национальный городской банк, изливая желчь на бедного Митчелла, яростно толкуя подробности личной жизни президента, как тот разорил в 1929 году всех вкладчиков и как сам, однако, поднялся из руин и сколотил не меньшее богатство к 1935 году. Он говорил, как Митчелла пробовали засудить, но таких акул нелегко зацепить, еще ни один миллионер не был упрятан в тюрьму, и как отец увидел его в отеле «Уолдорф Астория», и как тот хорошо выглядел, как элегантно, лучше, чем раньше, и это человек, который должен был застрелиться из чувства стыда, долга и справедливости.

Гвен кормила его с ложечки яйцом всмятку, ожидая когда отец проговорит предложение и откроет рот, чтобы набрать воздух для нового, совала очередную порцию. Даже вытирала ему салфеткой губы. Она производила кормление с видимым удовольствием. Он ей нравился. Я вспомнил про старого итальянца с руками в бурых пятнах.

Отец заметил меня и сменил тему.

— Она была замечательной женщиной, — сказал он.

— Кто, мистер Арнесс? — спросила Гвен и заполнила его рот.

— Его мать. Отменно следила за порядком в доме. Затем я потерял свои деньги и… — Он начал все сначала, и я ушел на кухню.

— Эвангеле! — услышал я неожиданно. — Ты куда?

— Приготовлю кофе.

— Ты не хочешь дослушать, что я говорю? — сказал он. — Видите, мисс, вы остаетесь без денег, и они не слушают, что вы говорите. Даже мой сын.

— Я слушаю, па.

— Неужели чашка кофе важнее, чем слова отца?

— Нет, па.

— Тогда садись и слушай.

Я сел.

Но он уже забыл, о чем говорил, и тоже замолчал. Мы с Гвен вежливо сидели. Затем она спасла его:

— Вы хотели, чтобы Эвангеле заказал такси!

— Да, да! Эвангеле, вызови такси. Мы едем в Нью-Йорк, в центр.

— Куда?

— Я только что сказал куда, Эвангеле. И как только ты добился успеха в жизни? Как-нибудь расскажешь. — Он обернулся к Гвен. — У него нет моей памяти. — Он рассмеялся, тряся головой в полном восторге. — Мы едем в Банк Корнуха, там мой сейф. Мистер Мейер, мой бизнес, под своды. Еврей, но прекрасный человек. Я познакомлю вас с ним! — сказал он Гвен.

— Спасибо, — сказала Гвен.

— Прошу прощения, что нет моей супруги. Но, возможно, — он многозначительно подмигнул, — это к лучшему, потому что в этих вопросах она мало что понимает. — Он улыбнулся. — Лично я не возражаю. Но… — Он заметил меня. — Ты вызвал такси?

— Нет, па.

— А чего ты ждешь?

— Уже иду.

— Видите? — сказал он Гвен. — Теперь я должен постоянно напоминать ему обо всем. Мой бизнес для него уже не важен. — Он застенчиво взглянул на нее и добавил: — А еще есть? — Он спрашивал о яйцах.

— Да, мистер Арнесс, сейчас принесу.

Когда она проходила мимо меня, я спросил ее:

— Что мне делать?

— Вызывай такси, — ответила она.

И вот наконец мы втроем поехали в центр, в Эмпайр Стэйт Билдинг, в полуподвале которого у отца хранился сейф. Этот день был одним из самых счастливых в его жизни. Да и в Гвен он тоже влюбился. Она была приветлива и внимательна, воспринимая все сказанное им с той оценкой, какую он сам давал, не мешая ему рассказывать и рассказывать о своей жизни: о битвах, выигранных им, о трагедиях, о сделках, о предательствах. Он посвятил ее в эпопею своего приезда в Америку, как они с братом поначалу тяжело жили, о ссорах с ним, о дне, когда он решил начать свое дело, и о том, как он добился успеха. И как перед катастрофой 1929 года он видел Митчелла на старой бельмонтской дороге с женщиной в широкополой шляпе и вуали, с которой тот никого не знакомил. В тот день его одолевало желание забрать свои деньги из банка Митчелла. Но он не забрал. Он вспомнил, как компаньонка президента скрестила, садясь в машину, ноги, и он увидел ее лодыжки. Он любил красивые ноги, сказал он Гвен и похлопал ее по коленке, и подмигнул мне, и сказал, что я унаследовал его вкус к стройным женским ножкам. Затем он начал перебирать достоинства знакомых женских ног. Одни тонкие, другие толстые… Дошел и до Флоренс. Отец отозвался о факте моей женитьбы на Флоренс с наиположительнейшей стороны, отметил, что она женщина первого класса, очень респектабельна, дочь президента колледжа. Я оказался очень ловок, сумев жениться на ней. Но он, отец, тоже не промах в амурных делах (он снова облапил коленку Гвен), если девчонка чистенькая. И отец улыбнулся ей. Затем, совсем уж по-дружески, он посоветовал ей бросить такую жизнь и выходить замуж. К этому времени у меня мелькнула шальная мысль, что он принимает ее за проститутку.

Доехав да места, мы остановились. Он приказал такси ждать.

Должен сказать, что мне было непонятно, кто собирался платить за транспорт. У меня денег почти не осталось. Но он вел себя перед Гвен как и подобает богатому человеку. Выйдя из такси, он посвятил нас в свое серьезное намерение перевести сбережения в другой банк, где президентом — некий мистер Маннинг, ирландец, но прекрасный человек. Однако он так до конца и не уяснил для себя, какой из банков надежнее.