Ложкой дегтя в огромной идиллической бочке меда был его сын. Сын спивался и упрямо, как выяснилось позднее, делал все, чтобы запятнать общественный образ отца. Во всем прекрасно отлаженном механизме только он звучал диссонансом. По одному случаю Финнеган лишил его наследства и дал тому на руки последнюю сумму денег. Сын потратил все деньги на экспозицию, где его отец выступал в роли главного героя сомнительных фотографий. Набор снимков ни одно уважающее себя издательство не напечатало бы под угрозой подачи судебного иска, но сын раздаривал снимки налево и направо совершенно бесплатно всем, кто мог найти удовольствие в их содержимом.

Кроме сына, Финнеган держал под контролем все аспекты своей жизни. В отличие от своих соперников и конкурентов, по вечерам он не сникал, а вновь оживал. Потому что после верховой прогулки и получасового ужина, приносимого ему прямо на кушетку, он засыпал. Его подруге на данный день четко намекали, что она ни в коем случае не должна засыпать рядом. Только застыть и ждать, пока не заснет босс, затем тихо встать и уйти. Ни при каких обстоятельствах он не должен видеть ее при пробуждении. Финнеган просыпался свеженький как огурчик. Его уже ждал доктор Крускал, личный врач, являвшийся к нему по вечерам пять раз в неделю. Три раза он впрыскивал Финнегану В16 или другие секс-гормоны, модные в данное время. В другие дни он приходил просто поглядеть, здоров ли босс. В эти визиты он массажировал Финнеганову простату, глядел его горло, взвешивал его или менял слишком яркую лампу. В общем, делал что-то, чтобы Финнеган чувствовал заботу.

После сна — душ шальными струйками. Затем облачение в свежий синий костюм. Люди, видевшие Финнегана в том же костюме утром и вечером, млели. Как он умудряется так работать и выглядеть таким свежим?!

Серьезные встречи с клиентурой и представление программ Финнеган планировал на вечер. Помолодевший ото сна и душа, он обозревал коллег, чьи мозги затуманились от длинного и тяжелого рабочего дня. На этих встречах каждый высказывал свои соображения по проблеме, Финнеган же, выглаженный, причесанный и бодрый, сидел и терпеливо слушал. Терпение его тоже было легендарным (терпение само по себе — оружие!). В конце встречи он принимал решение, и оно было окончательным. К тому времени, а если точнее, к 11.15, люди выслушивали столько противоречивых оценок и горьких суждений, что их общим страстным желанием было появление человека, могущего подвести черту под всем, что наговорили за несколько часов. И заключительные слова мистера Финнегана лились бальзамом на их души. Они даже успевали на последние поезда в Гринвич или Монте-Клер. Мистер Финнеган и это принимал во внимание. Он знал расписание пригородных поездов.

По окончании работы его отвозили домой, в Маунт-Киск. Глаза его уже слипались, но он всегда шел первым делом в спальню жены, чтобы поцеловать ее и пожелать спокойной ночи. Ведь он был католик и хороший муж. («По воскресеньям, — как он неоднократно повторял, — я принадлежу жене!») Что происходило между мистером и миссис Финнеган в их полуночные встречи, никто не знал. Наступающий рассвет всегда заставал Финнегана в его неотапливаемой башне.

«Нарушал ли он свое отлаженное бытие?» — подумал я.

— У вас кто-то из знакомых лежит в госпитале? — спросил я.

— Ш-ш-ш! — зашипел Дэнни.

— Ничего, Дэнни! — сказал мистер Финнеган и повернулся ко мне. — Насчет речи, может, ты и прав. Эта штука — простота, не так-то легко дается. Охо-хо! Останови машину! Давай-ка пройдемся, Эдди. Нет, я приехал из-за тебя.

Машина остановилась. Дэнни открыл двери.

— Давай, Эдди, вытягивай ноги, разомнись. Набираешь вес?

Мы пошли пешком. «Ройс» ехал сзади. Говорил мистер Финнеган:

— …Во-первых, я с тобой. А это значит, что компания тоже с тобой. Столько времени, сколько потребуется. Во-вторых, с тобой происходит одна серьезная штука. Она серьезна настолько, что я взял на себя смелость вчера позвонить твоей жене…

Он помедлил неуловимую долю секунды и украдкой рефлексивно повернул голову через плечо. Он забыл, как зовут мою жену, и искал Куртц, которая, разумеется, должна это знать. Но «ройс» был сзади на десяток метров.

— И что вы сказали Флоренс? — произнес я, делая ударение на ее имени.

Он с ходу уловил:

— …Я сказал Флоренс, что неплохо бы ей поехать на восток на время.

— И что она?

— По-моему, поехала. Я попросил ее поехать сразу же. Ты ничего не имеешь против?

При других обстоятельствах я бы сказал: «Да нет, что вы?» — вежливое и лживое. Но сейчас я ответил по-другому:

— А почему бы вам не заниматься своими делами?

У мистера Финнегана не было абсолютно никакого опыта для реакции на подобные ответы. Он никогда не имел дело с ремарками такого рода. Минуту мы шли молча.

— Повторяю, — наконец сказал он, — и говорю это очень спокойно, насколько позволяют обстоятельства. Ты попал в серьезную переделку. Мы, в «Вильямсе и Мак-Элрое», на сто процентов за тебя, но… В общем… Ты отдаешь себе отчет в том, что ты натворил?

— Уже появилось в газетах?

— Одна газетная сволочь присутствовала в ночном суде и все выспросила. А фактически, мне пришлось потратить вчера лучшую часть вечера, чтобы замять дело и не допустить его появления в прессе. Но еще не нашлось в мире человека, способного заткнуть рты всем мужчинам и женщинам, к несчастью, представляющим большинство среди профессионалов нашего бизнеса. Твоя «мочевая» шутка станет хитом этого года!

Я не мог удержаться от улыбки.

— Не вижу ничего смешного! — заметил он.

— Не знаю, — сказал я. — Смешно, и все тут.

— «Зефир» думает по-другому. В Штатах не осталось ни одной компании, которая бы не услышала или скоро не услышит от наших конкурентов об этом, если я снова попробую поставить тебя на «Зефир».

— Понимаю, — сказал я.

— Надеюсь! Надеюсь также, ты понимаешь, насколько это серьезно!

— Я же сказал, что понимаю!

— Откровенно говоря… если у тебя контакты с другой компанией… «Вильямс и Мак-Элрой» всегда придерживалась иных принципов. Мы ориентированы на людей. Говорят, что твой отец очень плох?

— Кто вам сказал?

— Флоренс.

— Он болеет, но речи о кончине и быть не может!

— Можно ли объяснить твое сумасбродство, если не сказать хуже, болезнью отца?

Я промолчал.

— Ты хоть понимаешь, что твое поведение переходит всякие рамки?

— А мне оно нравится! — заявил я.

Он посмотрел на меня, я — на него, и он сказал:

— Садимся в машину.

Финнеган обернулся и подал знак рукой, который я не заметил, но на который шофер отреагировал молниеносно. Тормоза «ройса» прямо-таки взвизгнули у наших ног.

— Расскажи анекдот, — сказал мистер Финнеган Ослу, усевшись в машину.

Флоренс ожидала нас в госпитале. Она промчалась мимо меня и упала в объятия мистера Финнегана. У-у, Флоренс всегда уважала боссов! Мать стояла позади толпы, и я прошел к ней. Она не знала, кем является мистер Финнеган, и поэтому его появление не произвело на нее впечатления.

— Они суетятся вокруг меня! — сказала она.

— И вовремя! — Глория уже стояла позади меня.

— Со мной все в порядке! — упрямилась мама.

— Дорогая, тебе больше никто не будет мешать, — сказала Глория.

Я так и не понял, о чем шла речь, и не успел выяснить, потому что подошла Флоренс.

— Что ты ему сказала? Почему он приехал? — спросил я ее и показал на мистера Финнегана, стоящего рядом с мужчиной, похожим на высокооплачиваемого врача.

— Я ничего ему не сказала. Это он позвонил мне. А сюда он приехал, потому что он — твой друг. — Она чмокнула меня в щеку. — Мой монстр, тебе так нужны сейчас друзья!

У нее был мягкий, действительно чудный голос.

Я почувствовал, что меня загнали в угол.

— Со мной все в порядке! — сказал я.

— А по лицу не скажешь, — произнесла Флоренс. — Выглядишь хуже некуда. Куда делся твой галстук?

— Эв, ты плохо выглядишь, — вставила мама.

— Будто всю ночь провел на ногах, — добавила Глория.