Он с сожалением покачал головой.

Эллен рассмеялась.

— Над чем ты смеешься, Эллен? — спросил я.

— Даже не знаю, — ответила она смущенно. — Он такой смешной.

— Вот так я веду себя в данной ситуации, — сказал он и повернулся ко мне. — А что собираетесь в данной ситуации делать вы?

— Буду ждать, когда ситуация закончится.

— Да, но сейчас, поскольку я наконец нашел вас, у меня нет ни малейшего намерения лишать себя вашей компании. Других развлечений на борту нет.

Самолет тряхнуло, и командир зажег надпись «Пристегните ремни».

— Всем пристегнуть ремни, — объявил Чет.

Подошла стюардесса с подносом.

— О! — воскликнул он. — Вы так расторопны, Енис!

— Мистер Колье, — сказала Енис, — вы такой артист!

— Угу, — хихикнула Эллен.

— Енис, в этой жизни слишком скучно иметь дело с голой правдой. Ну как, вам нравится? — спросил он Эллен.

— Вполне, — ответила она.

— А как ваш напиток, жестокий человек?

— Отлично.

Сколько ты будешь терпеть его, подумал я.

— Ну, ну! Не надо сразу все заглатывать. Что с вашим отцом? — спросил он Эллен. Затем повернулся ко мне. — Вы знаете, мы с Гвен много говорили о вас. Вас нервирует эта тема?

— Нет. Не нервирует.

— Хорошо. Видите ли, дорогая, — сказал он, поворачиваясь к Эллен. — У меня была одно время некая молодая женщина по имени Гвен Хант… Вы не возражаете, что я вот так, без обиняков?..

— Естественно, возражаю. Чтобы перед моей дочерью… Сколько, по-вашему, я должен терпеть?

— Я могу укусить. Подумать только, сколько он еще будет терпеть? У вас было полтора года на обдумывание последствий нашей встречи. И вновь ситуация очень похожа на ту. — Он повернулся к Эллен. — Видите ли, дорогая, я влюбился в эту женщину, а она была одно время любовницей вашего папочки…

Я перегнулся через кресло и нажал кнопку вызова стюардессы.

— Ой-ой! — поддразнил Чет. — Не поможет. Да и необходимости в этом нет. Я не собираюсь портить ваш образ в сознании ребенка. Хоть и попахивает этот образ чистым идеализмом.

Наконец-то Эллен догадалась, в чем дело. Почти вовремя! Она встревоженно поглядела на меня, будто ожидала инструкций.

Подошла стюардесса.

— Да, мистер Колье.

— А, вот и Енис! Мистер Арнесс желает узнать, есть ли на борту самолета полицейский? — Енис прыснула. — Почему ты смеешься? В метро же полицейский есть. Богатые тоже хотят иметь защиту.

— Мисс, я бы хотел повторить, — сказал я, решив перетерпеть неприятное соседство.

— Э-э, нет! Вы уже изрядно выпили! — сказал Колье. — Он ведь выпил двойной, не так ли, Енис?

— Да, — сказала она мне. — Нам разрешено давать каждому пассажиру только двойную порцию, не больше.

— А вот я могу заказать еще, — сказал Колье. — Потому что пил вино. Слушай, Енис, очень внимательно. Одну часть «Дюбонне» к пяти частям джина. Атмосфера, кажется, изменилась, и мне надо быть готовым к любым переменам.

— Я хочу повторить! — заупрямился я вслед уходящей Енис.

Колье повернулся к Эллен. Она уже не находила его остроумным.

— Эта женщина стала моей милой и в перерывах между ласками рассказала мне абсолютно все про похождения с вашим папой, рассказала каждую ложь, которую он в порыве страсти имел наглость изречь.

Эллен встала.

— Извините, — сказала она, проскользнула мимо сиденья Колье и ушла в нос самолета.

— Что ты хочешь мне доказать? — спросил я.

— А что, собственно, тебя беспокоит?

— Что беспокоит меня?! — Я был идеалом сдержанности.

— Даже несмотря на то, что твоя маленькая и очаровательная приемная дочь знает про тебя, она мне все равно нравится. Она и понятия не имеет, каковы мои истинные чувства.

Он перестал паясничать.

— Ты прекрасно знаешь, что я могу лишь позвать полицейского, а его здесь нет.

— Не волнуйся, избиения больше не будет. Но это не значит, что я отстану от тебя. Ты будешь чувствовать мои зубы на своей шее до гроба. Ты опозорил мое имя перед глазами многих людей, которые не знают, кто я на самом деле, и которые поверили твоим словам.

Он медленно покачал головой из стороны в сторону.

— Но все это чепуха по сравнению с другим, — тихо сказал он, — сущая чепуха!

Его лицо внезапно окрасилось внутренней болью.

— Сначала я решил подать на тебя в суд, но суд — слишком мало. Я хочу, чтобы ты подох, истекая кровью.

Стюардесса принесла ему джин с «Дюбонне».

— Если хочешь, я разрешу тебе сейчас выпить. Надо поговорить. Кое о чем другом. Итак?

— Я больше не хочу пить.

Он глотнул из стаканчика. Непроницаемая маска весельчака, которую он всегда носил, оказалась сброшенной — я увидел его настоящее лицо. Оно было ужасно. Черты исказились, будто невидимые нити, связывающие фрагменты носа, лба, щек, губ, внезапно оборвались. Я поразился густоте боли, исходящей от него. Чет, казалось, стал ненавидеть меня еще больше, хотя между нами и появилось нечто сближающее. Нет, не общее переживание, а опыт.

Он медленно покачал головой, не отрываясь глядя мне в глаза.

— Но не из-за статьи я тебя так ненавижу, — сказал он.

Я вытащил фляжку и сделал глоток.

— Встречая немецкого еврея, я всегда задаю себе один вопрос. — Чет ронял слова. — …Я имею в виду немецкого еврея, пережившего концлагерь. Вопрос в следующем: а как он умудрился выжить? Его отец, его мать, его сестры, братья, друзья — все сгорели в печи. Но он… — он вдохнул и аккуратно выговорил следующее слово, — …выживший, сейчас почему-то имеет цветущий вид. Он преуспевает во всем. Каким образом? Ты понимаешь, к чему я это говорю?

— Нет, — ответил я. — К чему?

— Я ненавижу тебя по той простой причине, что ты — убийца, и ты — выжил. Теперь понял?

— Нет.

— Ты, Эдди, почти совершил это.

— Что это?

— Ты почти убил ее. А возможно, и убил. К таким вещам нельзя подходить с обычными мерками.

— Не принимаю. У нее была бурная жизнь. Я был лишь ее последним.

— Но она не раскрывалась перед другими. Перед тобой же она обнажила все самое сокровенное. И ты заграбастал.

— Все мы делаем то же самое друг другу.

— Черта с два, все! Глядеть на меня! — приказал он.

Я подчинился. — Слабые после таких переживаний гибнут, а ты — всегда выживаешь. Я знаю про твою жизнь. Твой путь усеян трупами. Мертвые тела позади тебя покрывают всю землю…

— Ну, не пори…

— …и весь вопрос в том, как тебе удается выжить?

— Прекрати!

— Ответ заключается в том, что ты не уголовник, ты — тюремщик. Ты один из тех, кто выживает, принося в жертву других. И оканчивает жизнь богатым, уважаемым, счастливым… знаешь, «дорогому отцу от дочерей» и прочее дерьмо на могилах. Как и принято респектабельному джентльмену.

— Ты ничего не знаешь обо мне.

— Я знаю все. Она рассказала мне все подробности.

— Где она сейчас?

— Зачем она тебе? Хочешь добить?

Я не ответил. Он продолжил, медленно:

— Она притащилась ко мне совершенно разбитая. Она не могла даже есть, ложка валилась из рук. Она не могла спать по ночам, даже после любовных встрясок со мной. А если засыпала, то ей снились кошмары. Про тебя.

Я вспомнил Флоренс. Как я разбередил ее сны и поселил в них кошмары. Чет продолжал:

— …Ночь сменяла ночь, и я лежал рядом с ней, с больной. Ее охватывали спазмы, она билась в припадках, ее трясло, как параноика. И я держал ее в руках — все, что мог для нее сделать, — я только мог держать ее в руках ночь за ночью. Я держал, а она говорила с тобой. Теперь ты понимаешь, что у меня на душе?

Я понимал.

— Держу пари, тебе еще не приходилось не спать из-за кого-нибудь.

Я промолчал. Он был недалек от истины.

— Ты также никогда не задумывался, на какие страдания ты обрек ее!

— Все! Хватит!

— Почему же? Выжившие должны хоть раз заплатить по векселям. Я же приказал глядеть мне в глаза!

Сейчас я расскажу, что ты с ней сделал. Ты убедил ее, вот уж не знаю как, что она для тебя недостаточно хороша. Ты для нее — большой человек, хороший человек, человек честный, неподкупный, образованный, богатый, смотрящий на мир гордо. А она — никто. Я прав? Я сказал ей, что она стоит тысячу таких ублюдков, как ты, но…