Муж Энн, Майкл — телепродюсер из Айдахо, человек, первый заметивший её талант и начавший снимать её — не знал, что и делать.

Он чувствовал, что информация о том, что террористы совершат ряд терактов, если Энн станет президентом, просочилась, чтобы изменить расстановку сил в пользу Скотта. И люди Скотта всё прекрасно рассчитали, они нанесли удар в спину, воспользовавшись «Нью-Йорк Таймс».

За время предвыборной кампании взгляды Майкла стали резче. Что странно, потому что, как правило, такие кампании обычно тяготеют к нейтральности. Кандидату совершенно не обязательно кардинально менять свою точку зрения по тому или иному вопросу, он всего лишь постоянно чуть-чуть корректирует её, чтобы получить наибольшее число голосов: привлечь новых сторонников, но и не потерять при этом старых. Это непросто, трудно продолжать разделять свои прежние воззрения. Энн так ловко маневрировала, умудрившись не изменить своей сути, что Майкл был просто восхищён.

Он работал телепродюсером уже много лет, но до сих пор каким-то чудом умудрился не растерять своей наивности. Он был знаком с сотнями журналистов лично, и каждый из этих журналистов считал себя хорошим человеком: честным, справедливым, беспристрастным и верным Идеалу. В меру верным, кончено же, он же не слепой фанатик, он верен Идеалу и при этом вовсе не отрывается от реальности.

Сейчас ему показалось, что все они разочарованы, в том числе и он сам, а он-то как раз и был слепым фанатиком. Ему показалось, что они сами себя разочаровали. И впрямь, ложь крупнейшего издательства, чтобы выжить, прямо пропорциональна журналистскому разочарованию в самих себе.

Консерваторы так много лет позиционировали «Нью-Йорк Таймс» как либеральный рупор, что теперь никто в этом и не сомневался, ни демократы, ни сами журналисты «Таймс». На самом же деле «Таймс» была газетой правящих кругов. Она освещала те новости и освещала их так, как было выгодно правящим кругам: страна едина, стране ничто не угрожает, в стране правит закон. Так что, как правило, «Таймс» поддерживала бизнес и торговлю, поддерживала идею создания Американской империи, поддерживала правительство и президента, если, конечно, не случалось ничего из ряда вон выходящего, чего-нибудь, представляющего прямую угрозу единству страны, её безопасности или закону. Тогда «Таймс» обрушивалась на нарушителей спокойствия со всей мощью. Так во имя сохранения единства, национальной безопасности и власти закона она обрушилась на Вьетнамскую войну, на Никсона, на махинации Enron.

И «Таймс» тайно выбрала Скотта и преподнесла ему прекрасный подарок: осветив его кампанию на своих страницах, она придала его коварной и неискренней тактике видимость правдивости и заставила все СМИ поверить в это.

Майкл поглядел на Хаджопяна — тот был крайне горд собой и своей выдумкой с Флоридой. Он увидел перед собой уставшего, больного человека и понял, что, кажется, ему не хватит сил в последний раз придумать, как развернуть ядро, летящее прямо в них.

День выборов мчался на них словно ночной экспресс.

Но Майкл думал обо всём этом молча. Вслух он не произнёс ничего. На его лице сияла улыбка, и со стороны казалось, что он уверен, что всё будет хорошо.

По прежнему плану вечером в понедельник они оба, кандидат в президенты и её муж, должны были улететь в Айдахо и проголосовать там во вторник. Вечером в субботу он сказал, что полетит вперёд и подготовит дом к её приезду. И когда она прилетит, вокруг неё не будет никакого шума, к ним придут только друзья, а рядом с кроватью будет лежать любимая книга. А потом наступит вторник. Конец всего.

Мы выбежали на Тридцать первую и увидели такси. Машина резко остановилась, дверь распахнулась, и я услышал ужасный голос Сьюзи: «Стой, стой, твою мать, стой!

— Да остановился я, остановился, — раздался голос таксиста. Судя по голосу, это был чёрный, как ночь, негр с юга.

Но Сьюзи уже была занята другим. Она выпрыгнула из машины и заорала: «Залезайте! Залезайте быстрее!»

Ниоб прибежала первой и первой же залезла в машину. Я вскочил следом, Сьюзи нырнула на пассажирское сиденье и захлопнула дверь.

— Поехали! Поехали!

— Прости меня, прости! — обернулась ко мне Сьюзи.

— Я понятия не имею, кто вы, но я не хочу лезть в ваши дела.

У меня в руке был пистолет. Я впервые в жизни оказался на людях с пистолетом в руках, но я знал, что делать — я много раз видел это в кино. Я приставил пистолет к уху водителя и прошептал:

— Поехали, я сказал.

— Блядь! — протянул он, но увидел, что мы задёргались, и быстро сориентировался.

— Куда ехать-то?

— Ты меня простишь? Простишь хоть когда-нибудь?

О чём это она? Подождите, а действительно, куда ехать?

— В Институт Октавиана.

— Слушайте, а может, я просто отдам вам деньги, и вы уйдёте?

— Прошу тебя, прости меня!

— Поехали!!!

— Да я еду, еду, только не знаю, куда.

— Где твоя машина?

— Дома.

— В Вифезду.

— О! Туда ехать долго.

Я швырнул ему три двадцатки. Да, определенно, в шпионском деле лучше всего идут именно двадцатки. Он проворно схватил их.

— Я не хотела. Я честно не хотела, это было какое-то затмение, я не хотела, — выла Сьюзи.

— Что не хотела?

— Это я вызвала полицию.

— Что?? Зачем? Когда? А как ты здесь очутилась?

— Я знала, что ты пойдешь к Тому, — я подслушала. И я пришла прямо сюда и стала ждать, и…

— И что случилось потом?

— Я потом я увидела её и подумала, что ты мне наврал, и что на самом деле дело только в ней, и я словно бы сошла с ума и вызвала полицию.

— Вызвала полицию? — тут я краем глаза заметил, что водитель почувствовал, что я отвлёкся, и слегка надавил пистолетом ему на шею, чтобы не забывался.

— Я замужем.

— Господи!

— Ну и что, что замужем? Это тот, что упал? Ты от её мужа прячешься?

— Да не в сексе дело, дело в политике.

— А, Вашингтон! — отозвался водитель.

— Это что, шутка такая в округе, что ли?

— Не-не-не, всё хорошо.

— Ладно, теперь понятно, как они нас нашли, — резюмировала Ниоб. — Теперь понимаешь, Дэвид, что это не я тебя предала.

— Если ты уберёшь пушку, я вас всех на Джерри Спрингера свожу. У меня есть знакомые, которые могут всё устроить.

Он довёз нас до дома Ниоб. Ниоб сказала, что ключи от её машины в доме, а Сьюзи заявила, что хочет в туалет. Я их отпустил и сказал, что приду через минуту, потом отсчитал сотню баксов.

— Первый раз так попал, — объяснил я водителю.

— Пока у тебя всё получается зашибись.

— Спасибо. Мне вот другое волнует. Любому понятно, что мы попали в передрягу.

Деньги в левой, пистолет — в правой.

— Да уж…

— Мне бы очень не хотелось, чтобы ты сообщил в полицию.

— Не буду, клянусь.

— Наверное, тебя нужно убить.

И я ещё сильнее прижал пистолет к его шее.

— Э-э-э! Не нервничай, всё хорошо! Не надо!

— Вот и мне не хочется.

— Ой, как хорошо! Ой, как хорошо! Не надо меня убивать.

— Интересно, как мне убедить тебя, что мы хорошие люди или как сделать так, чтобы ты ничего не понял и рассказал бы полиции что-нибудь совершенно невразумительное… не знаю. Ты меня понял?

— Ну, ээ… не совсем.

— Я вот думаю, может, чтобы ты молчал, сгодится сотня баксов поверх платы за проезд и чаевых?

— Конечно! Очень даже сгодится.

— А вдруг ты возьмёшь деньги, и всё равно пойдёшь стучать?.. Ты слышал слишком много, придется всё-таки тебя застрелить.

— Дайте мне сотню баксов, и я ни слова никому не скажу. Могила, обещаю.

— Ну, попробовать-то можно… Просто помни, что если ты обманешь, я тебя найду: я знаю и как тебя зовут, и где ты работаешь.

Я вылез из машины.

— Сэр!

— Что?

— Мне тут подумалось, что вы такой джентльмен… благородный, с двумя красивыми дамами… и всего сотня…