Он крутил микрофон в руках, пытаясь найти кнопку «офф», и не смог. Тогда он отшвырнул микрофон на другой конец комнаты и камера, естественно, отследила всю траекторию полёта микрофона. Что интересно, это была кульминация всего вечера. Всем стало совершенно ясно, что Скотт мечтает остаться один и высказать всё, что он думает о происходящем так, как ему хочется.

— Неееет — простонал Стоуи.

Газ был не глуп — он помнил про микрофончик на лацкане пиджака, но он забыл, где находится, и что реалити-шоу — это место, где камеры повсюду, даже за сценой. Камера, которая отследила, как падает микрофон, повернулась к нему обратно, как раз чтобы вписать в историю слова: «Чёрт возьми. Тварь недотраханная».

Лунный свет, лунные дорожки… нежная трава, покрытые росой лужайки… бархатный ковер, ведь только из бархата можно сделать такие ровные газоны и кроны деревьев. Взошла большая и полная луна, и по земле, дрожа и извиваясь, поползли тени. Она стояла под стоящим в отдалении деревом и ругалась, как ругается моряк, которому только что сказали, что обнаруженный у него триппер относится к тому виду, лечить который ещё не умеют. Услышав мои шаги, она обернулась и заорала: «Убирайся, ублюдок. Ненавижу мужиков! Меня от вас тошнит! Члены, члены, одни только члены на уме. Свои, чужие, лошадиные… придурки!»

— А я и не знал, что ты сторонница Энн Линн Мёрфи. Мне казалось, что ты за Скотта, что ты — как и все другие.

— Я не за Мёрфи и не за Скотта. Я ненавижу их за то, как они относятся к женщинам. А если бы они начали ругать евреев, а? Что если бы они сказали: «Это же просто алчный большеносый еврей! Чего вы от него ждали? Евреям нельзя верить, кто знает, может быть, Гитлер был не так уж не прав». А? Что если бы они сказали это?

— Ты всегда говоришь, что думаешь?

— О нет. Поверь, далеко не всегда.

— Ну и что же ты сейчас не договариваешь? — Я подходил к ней, как подходят к животному, которое может укусить или просто удрать.

— Не твоё дело.

— Но что бы ты там ни скрывала, ты рассказываешь об этом… как его там? Своему Джеку?

— Моя личная жизнь тебя не касается.

— Мне симпатичны женщины.

— Знаю я, что тебе симпатично в женщинах.

— Нет, ты не про то думаешь. Я действительно хотел бы, чтобы новым президентом была женщина.

— Подольстится пытаешься?

— Глупости… Я просто говорю, что думаю.

— Ты слышал этих ублюдков?

— Слышал, слышал.

Я обнял Ниоб и она не противилась мне, а когда я её поцеловал, ответила на мой поцелуй. В нашей памяти ещё была свежа сцена лошадиного секса, мне казалось, что я и теперь чувствую запах лошадиного пота и спермы, но, хотя кровь и пульсировала у меня в висках, я постарался поцеловать её максимально нежно и осторожно. Я чувствовал, как её грудь и бедра прижимаются к моим, и усилием воли заставил себя не думать о том, что как было бы сейчас здорово оттрахать её прямо здесь и сейчас, вместо этого я ещё раз нежно поцеловал её. Ниоб сжала мой бицепс. О да, мой бицепс даже сравниться не мог с накачанным Джеком Морганом, уверен, так что напрягаться специально я не стал. Тут я почувствовал, что она слегка прикусила мою нижнюю губу — да! Она ответила на мой поцелуй! Это было так же прекрасно, как были прекрасны ранние строки Хэмингуэя.

Она отстранилась от меня. Я знал, что это произойдет, но надеялся на чудо. Ниоб отвернулась, скрестила руки на груди и уставилась в ночь, потом повернулась и призналась: «Я не могу».

— Я не буду заставлять тебя делать то, что ты не хочешь, я не буду тебя ни в чём убеждать. Но если ты недовольна тем, что имеешь, я мог бы попытаться помочь тебе.

— Я запомню.

— Ура.

Я взял её за руку, и мы пошли. Под ногами была мягкая и нежная трава, вокруг нас чернела прекрасная ночь. Мне казалось, что я веду за руку маленькую девочку.

— Ты и не представляешь себе, во что вмешался.

— Джек — дикарь? Он меня убьёт?

Моя веселость ей не понравилась, она вдруг резко остановилась и выдернула руку. Она одним движением перечеркнула всю мою жизнь, весь этот лунный свет, швырнула его в грязь.

— Я не совершу прелюбодеяние. Тебе не удастся уговорить меня заняться сексом. Я занимаюсь сексом только с мужем.

— Да разве я пытался?

— Да, пытался.

— Ну, я ж не серьезно.

— Вряд ли. Ты милый на самом деле, но ничего у нас не получится.

— Ну не получится — так не получится.

— Надо вернутся в дом разными путями, я пойду через парадный вход, а ты обойди дом и влезь в окно, ну или проникни в дом ещё как-нибудь и сделай вид, что и не уходил никуда.

— Да ладно тебе, нет, мне, конечно… тоже нравятся всякие таинственности, но…

— Делай, как я говорю, — приказала она. — Я знаю, что говорю. Не бывать нам с тобою вместе.

Лично Стоуи во время президентства Огастеса Уинтропа Скотта отдал два миллиона четыреста двадцать восемь тысяч долларов.

По приблизительным подсчетам Стоуи — а считать Стоуи умел очень и очень хорошо — ну так вот по его приблизительным подсчётам компании и частые лица вложили в Скотта два миллиарда четыре тысячи долларов. И это учитывая, что Стоуи были известны не все данные, что часть денег была передана под большим секретом, а часть была намеренно замаскирована под траты на другие нужды. Ну, может, не четыреста, а восемьсот тысяч, ну, может, чуть больше. Может быть, даже не «чуть», а в разы больше, но факт остаётся фактом — в Скотта было вложено не меньше двух миллиардов.

Но все затраты окупались с лихвой. Скотт снизил налоги для богатых и снова возложил всё бремя на средний класс и работающий люд. Он сделал, как ему сказали: узаконил через парламент уменьшение налогов, затрагивающее в основном крупный бизнес, и провёл эту операцию по-умному. Эти действия, к которым прибавились и военные расходы, и общий экономический спад истощили государственную казну. Так что все проблемы, связанные с полицией, образованием, защитой окружающей среды, проблемы очистки питьевой воды обрушились на руководство штатов и деньги на них шли из налогов за землю, налогов с продаж, налогов с зарплат и со штрафов. Словом, всё бремя с плеч богачей переместилось на плечи людей среднего класса.

У Скотта были свои люди во всех отраслях исполнительной власти, и они так переписали законы, что часть их перестала применяться в их полном объёме, и предприниматели вздохнули полной грудью. Это должно было повлечь за собой создание новых рабочих мест, что в свою очередь привело бы к развитию экономики, но этого не произошло. Однако все мирились с происходящим, на улицах не было недовольных толп, а в городах не было мятежей.

Стоуи чувствовал себя просто великолепно, такой чёткости мысли у него не было давно, последние два года — это точно. Он знал, что времени у него осталось мало, и прекрасно чувствовал, что только силой воли заставляет это старческое тело служить себе. И за это он ненавидел своё тело, ненавидел докторов, ненавидел весь свет. Он мечтал дожить до того дня, когда его труды увенчаются успехом, он мечтал увидеть самую великую империю на свете, империю бизнеса. Империей, в основном, будут править американцы, и помогать им в этом будет армия. И именно ради этой империи были нужны войны на Ближнем Востоке и в Средней Азии. Америка должна показать всему миру, кто нынче хозяин, всем этим никчемным людишкам, всем этим диктаторам и диктаторишкам, всем другим странам. Американцы — это игроки младшей лиги, которая играет против «Янкиз», чемпионов мира. И схема Стоуи и ему подобных работала. И было положительно невозможно представить себе, что эти люди могут добровольно отказаться от своей идеи.

Стоуи обвёл присутствующих своими глазами-бусинками.

Морган был готов, к этому располагал и склад его натуры и его готовность к действию, он был готов действовать решительно всегда, в любой момент, поэтому его иногда даже приходилось сдерживать. МакКлинан — волокитчик, паникёр и просто дурак, как, впрочем, и все судьи Верховного суда, его надо каждый раз успокаивать, улещать и убеждать, что всё идёт хорошо. Кардиналу надо было быть главным, он хотел, чтобы все уважали его как главного, который может нажать на газ или ударить по тормозам. Стоуи же обожал обделывать все дела от имени других людей так, что этот «другой человек» думал, что делает всё исключительно сам.