Элайна не появлялась, я продолжал замещать её день за днём. Так я стал библиотекарем мистера Стоуи.

Разбирая его чековые книжки, я обнаружил, что раздел лесов и холмов на участки по пол-акра каждый — дело выгодное. Какие-то жалкие несколько миллионов Стоуи превратил в 1,8 миллиарда. «Хочу успеть заработать два миллиарда, прежде чем помру», — приговаривал старик. А однажды он сказал, что кое-кто очень хотел бы остановить его.

— Что вы говорите, — отозвался я.

— Этот идиот Рузвельт хотел превратить Америку в социалистическую страну.

Я пробурчал что-то маловразумительное, что должно было означать согласие, так бормочет несведущая деревенщина.

— Но, конечно, мы поддержим его. Именно поэтому — тут его голос даже задрожал от волнения — именно поэтому в этом веке Америка снова будет господствовать в мире, чёрт её дери. И именно поэтому господствовать мы будем два века, а не один. — Тут его голос зазвучал тише. — Это чертовски дорого. Я сам лично носил деньги трём американским президентам. Здесь где-то даже чеки есть, — закончил он почти шёпотом.

Джек Морган держался так, будто проглотил аршин, он, не мигая, смотрел прямо в глаза старика.

Глаза были серыми, серыми были и волосы, а лицо напоминало серо-белую безжизненную маску недавно почившего или живого, собирающего отправиться к праотцам в недалеком будущем. Но Морган, как и многие другие, считал его Кардиналом — настолько крепко казался он связанным с этим миром незримыми нитями, иногда им даже казалось, что он знается с иной, неподвластной человеку, силой..

Выглядел Кардинал ужасно — мышцы уже плохо служили ему, и походка была неровной, а вокруг рта залегли глубокие морщины, но глаза его смотрели пристально и гипнотически, как серые пушечные дула линкора «Миссури». Казалось, что он сам и не догадывается о своём физическом уродстве, со стороны, наоборот, казалось, что он с удовольствием пользуется своим богатством, властью, положением в обществе и радостно стремится к ещё большему богатству, власти и лидерству в любой обстановке.

— У старого дурака новый библиотекарь. Почему? — спросил Кардинал.

Его «Почему?» прозвучало как: «Какого чёрта об этом так долго никто ничего не знал? Как, чёрт его раздери, этот библиотекарь пробрался в дом без нашего ведома? Без твоего, Морган, ведома?»

— Я беру на себя всю ответственность — быстро и по-военному среагировал Джек, ответственность всегда лежит на начальнике. Да, когда он вернётся в свою часть, он устроит там разборку. «Часть» — это, конечно же, образное сравнение, никакой части на самом деле нет — но перед его начальством вся ответственность лежит на нём. Взгляд у Кардинала был таким тяжёлым и говорящим, что Морган чуть ли не в самом деле услышал его: «Дерьмо!»

— Я всё исправлю, сэр. Можете на меня положиться.

— Не пытайтесь прыгать через голову, но постарайтесь сделать всё возможное.

Кардинал частенько использовал такие «домашние» заготовки. С одной стороны, подчинённые получали руководство к действию, с другой стороны, что очень радовало, это давало ему свободу действий: если всё пойдёт как надо, Кардинал пожнёт лавры, если всё пойдёт не так, как задумывалось, — шишки полетят в его подчинённого. Эта манера привела его к власти, она помогла ему сначала в бизнесе, потом в политике и продолжала верой и правдой служить и по сей день. Метод, безусловно, заслуживал всемерного восхищения и почтения, но Джек, например, воспользоваться им не мог — для Джека, свято верившего в военную прямоту, он был слишком надуманным, слишком хитрым. Так что Джек по служебной лестнице взобрался не очень высоко.

— Вся заковыка в том, — объяснил Джек, — что мы не можем установить слежку за домом Стоуи. Целый день по имению шныряют его люди. Первоклассные спецы, конечно же.

— Ну, может быть, можно с ними договориться?

— Мы пытались, — Боже! Как же Джек ненавидел слово «пытаться», никогда не говори: «Я постарался, говори — я сделал». — Да и прислуга хранит ему верность. Да и вообще, не вижу в этом ничего страшного, мы же все по одну сторону баррикад. В смысле, я хочу сказать, что разве есть у нас более верный сторонник, чем Алан Стоуи?

— Он на своей стороне и только на своей — пробормотал Кардинал. — Поумнел с возрастом.

— Я заеду туда, — пообещал Джек. Они очень просто сумели разделаться с последним библиотекарем, даже слишком просто. Он и с этим быстренько справится. — Я возьму дело под свой личный контроль.

И тут Джека осенила гениальная идея. «Если уж Стоуи так помешан на своей задумке, предложу-ка я ему надёжного и верного помощника — вот мы и заимеем в доме своего человека».

Кардинал скорчил гримасу, его подчинённые знали, что эти опущенные вниз плотно сжатые губы должны были обозначать улыбку. Эта идея ему нравилась. «Любая безвыходная ситуация сама подскажет выход», — довольно пробормотал он.

Джек надулся от гордости, но не показал виду, вежливо кивнул и отчеканил:

— Есть, сэр.

— Вам нельзя работать на этого человека — выдала мне Инга Локисборг.

Прожив в Америке сорок семь лет, она всё ещё не избавилась от этого, словно рубленного, акцента.

Как главный библиотекарь, Инга отвечала и за само помещение библиотеки, и непосредственно за сохранность книг, и за книгохранилища на этом и на всех нижних этажах, и за работающий персонал. Решительная, если судить по библиотечным меркам, дама, всегда способная отстоять свою точку зрения. Словом, настоящая карга. Её лицо было похоже на кусок глинистого сланца, так много на нём было морщинок, глаза тоже напоминали цветом сланец: серо-голубые с маленькими голубоватыми точечками, словно тот голубовато-серый камень, которым когда-то давно были замощены нью-йоркские улицы. От этих глаз ничто не могло укрыться.

— Он — нехороший человек, — Инга трясла кистью, словно в ладони у неё были руны и она собиралась раскинуть их на столе, чтобы убедиться в том, что ей и так было известно, — ты ввязался в плохое дело.

— Он портит землю, — продолжала она. И она была права, если, конечно, придерживаться той точки зрения, что разрастание городов, увеличение количества торговых точек и восьмиполосные трассы на месте лесов и лугов — это плохо.

— Он старик. Не скажу, что он не может причинить вред, но позиции свои он сдаёт.

— Он портит людей, — рука Инги продолжала подрагивать, я почти физически слышал шум рунических камешков.

«Ну давай же, бросай уже, —

хотелось мне сказать про эти несуществующие камешки, —

напророчествуй всё, что хочешь, и покончим с этим». —

— Он нанимает людей, вводит их в искушение и разрушает как личность.

Тут я начал смутно что-то припоминать. Это было очень давно. Её муж, желая разбогатеть, заключил сделку, связанную с земельной собственностью, но не разбогател, а наоборот, потерял кучу денег и выслушал множество упрёков от всех, кого вовлек в это дело. Тогда ещё существовали Уолл-Март, Клуб у Сэма, Королевский гамбургер и Toys «R» Us, вокруг этих монстров влачила жалкое существование куча мелких магазинчиков, а три старомодных заурядных городка потихонечку, улицей за улицей сдавали свои позиции и как-то незаметно превращались в окраину огромного города.

Её муж, довольно известный преподаватель латинского и греческого языков, по наследству получил приличную сумму денег и смог вести несколько более изысканную, даже утонченную, жизнь. Он был женат. Когда-то и Инга была молода, её волосы, которые сейчас поблекли, поседели и стали жёсткими и ломкими, блестели в солнечных лучах, грудь, которую она теперь прятала в бесформенных свитерах, была упруга, её кожа нежно золотилась под лучами солнца, а голубизна глаз напоминала о морских волнах, насквозь просвеченных солнцем. Инга была настоящей скандинавской красавицей и, думаю, она многим кружила голову и многие были влюблены в неё. Во всяком случае, преподаватель древних языков был совершенно очарован своей студенткой (Инга приехала в Америку из Норвегии по студенческому обмену), разгорелся скандал, и преподаватель ушёл от жены, с которой прожил семнадцать лет (я, конечно, её не знал, да и было это давным-давно).