Тщательно причесанный Гернсбек представил Тесле симпатягу с кустистыми бровями:

— Это мой главный иллюстратор, Поль Бруно!

Столкнувшись с проблемой, Бруно начинал рассеянно смотреть сквозь собеседника. Затем левая бровь совершала попытку сбежать со лба. Все, что слышал, он моментально переводил на язык своих мыслей — язык рисунка. Живописные рассказы о жизни Теслы мелькали перед глазами Бруно.

Тени и эхо разрушенного Уорденклифа пробуждались, свербели, болели в его душе. Башня превратилась в зеленую муху. Опять засверкала каждая деталь высокого знания.

Бруно на ватмане воссоздавал разрушенную башню.

Наконец, сменив Теслу, он завершил сенсационный проект.

Он украшал обложку «Электрикал экспериментер» гигантскими насекомыми, летающими тарелками, кружащими вокруг планет, лазерными пушками, расстреливающими с грибовидного купола бескрылые летательные аппараты, людьми в шлемах для чтения мыслей.

— Знаете, что произошло? — спросил его однажды утром Хьюго Гернсбек.

Пока локомотив гудел над их головами и мыслями, раскачивая комнату, Гернсбек потер замерзшие руки.

— Что?

— Ваших «Изобретателей» прочитали сто тысяч человек!

— Отлично! — воспрянул Тесла.

— Хорошо! — констатировал Гернсбек.

Президент Вильсон отправил Роберта Андервуда Джонсона в Рим. Наш добрый Роберт начал жить так, как всегда мечтал. Вращался в высшем обществе, среди поэтов и аристократов. Его румяная жена с серебряной сединой все еще привлекала внимание. Как обычно, люди в окружении Кэтрин говорили о вещах, незнакомых их сердцам. Разве Эдит Уортон не писала, что дипломатия и журналистика — две стороны одной и той же личности?

Роберт опять пригрозил, что опубликует путеводитель по тосканским ресторанам. Он дискутировал с Габриэле д'Аннунцио о том, чем питаются в раю. Они разговаривали о змееволосых танцовщицах, об античных кладбищах и театрах.

— Выбери лучшую мысль, а привычка сделает ее приятной, — учил Д'Аннунцио.

Раньше смех Кэтрин звучал как упавший серебряный поднос. Сейчас она, облитая солнцем, сидела под стеклянным колоколом. Бумажная птица плавала в чашке холодного чая. Она училась оригами.

Ее мир, как ступни китаянки, стал карликовым благодаря конвенциональным соглашениям. Она позволила им очистить свой мир от всего занимательного. А с исчезновением загадок пропадает и жизнь.

Она много читала. Утверждала, что Пруст хороший психолог, но плохой поэт. Читала Чехова и полагала, что его герои ужасно ошиблись, не поселившись в Америке. Как Вирек и Фрейд, она только после войны поняла: рациональность есть обман. Человек контролирует только то, до чего ему нет дела.

В детстве она устраивала похороны мертвых белок. Любила ходить босиком. Девушкой ее учили носить корсет и советовали: будь красивой, если можешь, остроумной, если должна, но будь пристойной, даже если это тебя убьет. А она верила во взрывы эмоций, как в весеннюю грозу. Традиционные персонажи комедии дель арте — любовники, старики и клоуны. Кэт в своем лице объединила их.

«Не понимаю, как вы можете равнодушно относиться к такой преданности», — писала она по известному адресу обитателю отеля «Герлах».

Они с Теслой ругались на расстоянии.

— Истина без любви! — хохотала она так, будто видела его усмешку. — Истина без любви! Ты, дорогой мой, чувствуешь духом и думаешь, что сердце есть только у животных. И становишься притчей, которую в Китае пересказывают драконы: слушайте легенду о человеке, который хотел выдавить любовь из жизни! А понимаешь только то, что ощущаешь, — смеялась она угрожающим смехом. — И не понимаешь ровным счетом ничего, если тебе не помогает Амур, пробуждающий сонные умы!

Когда они приехали в Югославию, Кэтрин описала Тесле вид на слияние Савы и Дуная с Калемегдана.

«Сегодня после полудня я сидела на холме и смотрела на голубые воды и солнце за ними, — писала она. — И хотела одолжить вам свои глаза, чтобы вы смогли все это увидеть, а заодно испить красоту этого дня. Наверное, у вас уши горели, поскольку мы говорили только о вас, о Риме, опять о вас, об Америке и опять о вас».

В парикмахерских Чикаго люди восхваляли технику Джека Демпси. В бостонском Норт-Энде толпы шептались о Сакко и Ванцетти. Торопливые улицы Филадельфии содрогались над схемами великого Понци.

— Откуда вы звоните? — спросил Хьюго Гернсбек.

— Из Вустера, Массачусетс, — услышал он голос Теслы, искаженный расстоянием. — Мы тут кое-что строим.

— Он много путешествует, — объяснил Хьюго Гернсбек завсегдатаям Фултон-стрит.

— Откуда звоните? — спросил он в следующий раз.

— Из Буффало. Испытываю самолет с вертикальным взлетом.

Телефон в квартире Джорджа Сильвестра Вирека, или Хьюго Гернсбека, или Кеннета Суизи иногда звонил после полуночи.

Тесла смеялся. Тесла цитировал Наполеона: «Редчайшая отвага проявляется в три утра!»

Тесла выдавал триста слов в минуту. Тесла приходил к выводу. Тесла прекращал разговор.

— Это очень интересно, — шептал Гернсбек в умолкшую трубку.

Во времена биржевого безумия богатели все, кроме него. Бостонский «Вольтам уотч» рыскал в поисках его патента на спидометр, а «Висконсин электрик» мечтал приобрести его кинопроектор.

Не было никаких причин возвращаться в Нью-Йорк, город его банкротства.

А он регулярно возвращался.

С юношеской гибкостью он отпрыгивал от мчащихся без оглядки автомобилей. Он говорил, что готов схватиться с каким-нибудь юношей моложе двадцати пяти, что рука у него тверже, чем когда-либо, что стареют все, кроме него, и что, если бы не зеркала, он не знал бы, сколько ему лет.

Он ходил в кинотеатры.

Гас свет, и детский голос вскрикивал:

— Началось!

В загадочном сумраке безумие было заразительным. Сентиментальное пианино сопровождало течение времени. Старый и малый таращились на экран.

Доктор Каллигари в черепаховых очках походил на зловещего таракана. Он звонил в колокольчик перед шатром цирка: «Подходите! Сейчас проснется Чезаре, проспавший двадцать пять лет!» Черные пятна глотали полотно, собираясь на лицах. Ярмарочный Мефистофель и управляющий психушкой были одним лицом. Идиотка играла на несуществующем пианино. Лестницы и башни на полотне были искажены не стилизацией, а недавней войной. Сомнамбула шагала по искореженному городу, сжав в объятиях спящую девушку.

Пока Тесла сидел в кинематографе, ледяной дождь выпал на снег.

Улицы остекленели.

Здания рушились на заснеженный Бродвей.

Город стал таинственным.

Много-много лет тому назад Тесла скользил по сверкающим улицам Карловаца.

— Главное — держаться ближе к домам, — припомнил он. — Главное — идти на цыпочках.

И тогда его пятки взлетели к звездам.

«Сейчас проснется Чезаре, проспавший двадцать пять лет!» — раздалось у него в мозгу.

Ветвистая крона нервов вспыхнула. Тесла неожиданно для себя самого, поскользнувшись, сделал сальто и встал на ноги. Он почувствовал на плечах чужие скрюченные пальцы. Честные глаза незнакомца смотрели на него в упор. В уголке губ самаритянина пульсировала испуганная улыбка.

— Все в порядке?

— Спасибо, думаю, да, — тихо ответил Тесла, оправляя пальто. И тут он узнал придержавшего его прохожего. — Джованни! Ты вышел из тюрьмы? Ну конечно…

Две с половиной тысячи лет меланхолии окрасили улыбку Джованни Романелло.

— Я давно оплатил свои долги.

— А я еще нет…

Казалось, Никола сейчас чихнет. Он понял, что человек, который рассказывал ему о кровавых апельсинах и сладких лимонах Сицилии, не узнал его. Он не был уверен, что тот вообще слышит его. Похоже, другие мысли занимали ум Джованни.

— Извините, а сколько вам лет? — неожиданно тихо спросил он.