17 октября 1904 года
Но вы вообще не христианин, вы фанатичный…
17 февраля 1905 года
Еще раз хочу сообщить вам, что я усовершенствовал величайшее открытие всех времен… Это вечно искомый философский камень. Надо завершить постройку аппарата, который я сконструировал, и человечество мгновенно шагнет на столетия вперед.
В крыльях мотылька больше силы, чем в зубах тигра... Сегодня я единственный человек в мире, который обладает конкретным знанием и возможностью совершить чудо, к которому другие будут идти столетиями!
Может, вам этого и не надо, мистер Морган? Люди для вас как мухи.
Ваш опечаленный,
Н. Тесла
89. Тонущие корабли
Прими мой совет и никогда не старайся придумывать ничего, кроме счастья.
Герман Мелвилл
Стэнфорд Уайт обещал устроить Стевана Пространа на учебу «с помощью одной набожной бабы».
— Он знаком с набожными бабами?
Теслу это и в самом деле шокировало.
— До свидания, отец! — услышал он на прощание.
— До свидания, Стеван.
Мальчик ушел, покуривая и неслышно напевая:
— А-а-ай, я башню строю, а каменьев нету! А-а-ай, башня ты моя, на слезах стоящая…
Тесла смотрел ему в затылок. Возвращаясь в «Уолдорф-Асторию», он ожидал, что там его встретят Елифаз Феманитянин, Вилдад Савхеянин и Софар Наамитянин. Друзья Иова.
Вместо них его посетил печальный Стэнфорд Уайт. Неопалимая купина полыхала на его голове. Уайт силой воли обуздывал дрожь.
— Чем занимаетесь? — спросил его Тесла.
— Пью кубок жизни, — безутешно ответил Уайт. — И срываю цветы удовольствия.
Он питался, исходя из чистого разума, а пил в связи с его нехваткой. Потребность выпить приходила все раньше и раньше.
«Уа-а-ау-у-у!» — выл в мыслях Стэнфорд Уайт.
Лицо его было спокойным, но его глупая душа… Надоедливая душа. Слабая душа. Душа скулила все об одном и том же:
«Если бы ты это продал, то долг был бы в два раза меньше…»
— Всего за две недели до аукциона!.. — радостно восклицали нью-йоркские сплетники.
— Пожар на складе Стэнфорда Уайта!
— Сгорели гобелены, скульптуры и картины!
— Незастрахованные ценности на сумму триста тысяч долларов обратились в дым!
— Если бы я это продал, то… уменьшил бы долг вдвое, — стонал Стэнфорд Уайт.
Тесла надолго запомнил свою сгоревшую лабораторию. Несколько ночей он не мог заснуть. Хуже всего было по утрам. Он пытался утешить архитектора, но незаметно для себя самого возвращался в разговоре к больной теме Уорденклифа.
Великий проект, сотканный из крови, сердца и мечты, умирал на его глазах.
Нью-Йорк уже рос в высоту. Его жители, как впередсмотрящие, поднялись над облаками, сравнявшись с птицами и ангелами. Люди заговорили о поэзии небоскребов.
А наши приятели были совсем как два ребенка, один из которых плачет потому, что голоден, а второй плачет потому, что ему холодно.
Поникший Уайт с ангельским терпением слушал жалобы Теслы, которые были призваны утешить его. Он сидел как болванчик. Лицо его было багровым, словно обожженным на солнце. Он выпучил светлые глаза. Он никак не мог скрыть, насколько скучно и невыгодно быть правым.
— Мы все предупреждали, — пробормотал он, — что следует принять предложение Эдварда Дина Адамса. Если бы вы приняли его, то теперь у вас были бы деньги, их хватило бы для достройки Уорденклифа.
Глубокая морщина пролегла меж бровей Теслы.
— Умолкаю! — печально пообещал огненный дьявол и, щурясь, опрокинул рюмку. — Ничего у меня не получается, — заключил он, ставя рюмку на стол.
После пожара на складе Уайт жил в маленьком аду наслаждений. Его дама сердца, Эвелин Несбит, вышла замуж за миллионера из Питсбурга Гарри Toy.
В счастливые времена он говорил ей:
— Давай любить друг друга так, чтобы любой, кто через сто лет пройдет мимо этого места, почувствовал его вибрацию и вздрогнул.
Так он говорил ей. Страсть разрывала его утробу. Обманутого обманщика шокировало поведение его любовницы.
— Эвелин, — удивлялся он, — Эвелин, до сих пор ты была стильной. А теперь, перед самым концом, вдруг утратила это чувство!
— Это не важно, — ответила она ему, сложив губы сердечком. — Все кончено.
Он ответил:
— Ты ошибаешься. Сейчас важно все.
Тесла слушал его из уважения. Честно говоря, любовные страдания казались ему обычной дурью, порожденной недисциплинированностью.
— Не думайте больше о ней, — советовал Тесла.
— Ха! — горько усмехался рыжеволосый. — Я только о ней и могу думать.
Разве для нее их общее счастье ничего не значило? Она так быстро отказалась от всего, пустила на самотек, без борьбы, без попыток удержать прошлое!
В бесконечно долгие полуденные часы… Столько раз… Эвелин стояла перед ним на коленях, воздев руки как для молитвы. Ладонями, увлажненными скользкой жидкостью, она играла мужским достоинством Уайта.
Ловкими движениями карманника она расстегивала его ширинку, он — ее бюстгальтер. Их языки соприкасались. Она боролась за право дышать в водовороте его объятий.
Залезая, словно фотограф, под ее юбку, он кусал задницу, ощупывая ее руками. Он любил наказывать ее за женские проступки. Эту аппетитную попку его таз опять и опять укладывал на кровать. Он не переставал исследовать ее бездонную и мрачную мягкость своей вечно пульсирующей жилой. Ее черный треугольник превратился в Мальстрём и заставил забыть обо всем.
Как она могла?
Почему она не колебалась?
Хуже всего было то, что ревнивый Toy, ее новый мужчина, приказал людям Пинкертона днем и ночью следить за Уайтом. Уайт шептал:
— Фурии перешептываются над моей головой…
90. Лебедь, бык и золотой дождь
И тогда по Нью-Йорку разнеслась весть.
Гарри Toy, криво улыбаясь, вошел в ресторан на крыше «Медисон-сквер-гарден», сжимая в руке револьвер с перламутровой рукояткой. Нью-йоркская ночь, полная звуков, пахла пивом и потом.
Бездомные спали на крышах Лоуэр-Ист-Сайда. Боксеры на рингах практически голыми руками молотили друг друга по пятьдесят раундов. Гонимый помраченным умом, Toy щурился и потел лимонным потом.
Дела завертелись. Ресторан «Медисон-сквер-гарден» превратился в Мальстрём.
Крахмальные скатерти, хрусталь, серебро и люди слились в одно пятно молочного цвета. Гул стал несносным, следовало его прекратить. Toy вежливо отстранил официанта, ставшего на его пути. С Уайтом сидел приятель Теслы, поэт-символист Джордж Сильвестр Вирек. Toy проигнорировал Вирека. Он быстро подошел к Уайту и в упор выстрелил в огненные волосы.
Выстрел заглушил град.
Молния стерла человеческие лица.
Гул прекратился.
Улыбаясь губами, словно зашитыми хирургом, Toy вышел из ресторана. Уайт разбил лбом тарелку. Его рыжие волосы окрасились кровью. Оглушенный выстрелом и пулей, архитектор под крики и звон упавших приборов ухватился за накрахмаленную скатерть.
Газеты писали о духоте той ночи в ресторане на крыше, писали о перепуганных дамах и о перламутровой рукоятке револьвера Toy. Писали о скандальной жизни Уайта.
— Мой Бенвенуто Челлини, — заплакал Тесла, услышав об этом. — Потом шепнул: — Миллионеры убивают художников.
В своем мнении наш герой остался одиноким.
Разбив лбом тарелку, Стэнфорд Уайт в предсмертной судороге упал прямо на первую полосу нью-йоркской газеты. Его трагедия, как и недавнее убийство сербской королевской семьи, превратилась в бульварный фарс. Вскоре никельодеоны Эдисона начали крутить urbietorbi[18] фильм об этом. Идиоты из публики ржали и хохотали.
Благородный Нью-Йорк закружился в карнавале лицемерия.
Общество прониклось пониманием неуравновешенности и ревности убийцы. Было совершенно не важно, что образ жизни Toy был ничуть не праведнее жизни Уайта. Нью-йоркское общество, некогда обожавшее Уайта, совершило ментальный кульбит и решило ужаснуться его жизнью, которая, положа руку на сердце, не была ни уникальной, ни не известной обществу.
