В разгар «позолоченной эпохи» богатели все, кроме человека, который придумал ей такое имя. Где бы Твен ни появился в течение дня, люди требовали:

— Рассмеши нас!

А мудрый клоун бессонными ночами мерил шагами комнату.

— Я, как и большинство людей, ночами становлюсь немножко ненормальным, — признавался он друзьям.

Джонсон шепнул Тесле:

— Знаешь, он вложил все свои деньги в новую полиграфическую технику, которая оказалась никуда не годной!

Эта черная дыра поглотила все накопления Твена и солидное приданое его жены Оливии. Он влез в такие долги, что даже стал подумывать о том, чтобы продать в Хартфорде свой дом со множеством дымовых труб и изломанной кровлей, подпертой деревянными резными орнаментами; душа этого дома была зеркалом души писателя.

— Вы бежали в Америку, я бегу из Америки, — доверился Твен Тесле. — Может, вы снабдите меня электротерапевтическими машинами, которые я смог бы всучить богатым старухам в Европе, а? Фифти-фифти?

— С удовольствием! — согласился Тесла.

Улыбающийся изобретатель провел Твена и его друзей к черным машинам, освещенным трепещущим светом.

— Ты знаешь, что это такое? — скрипуче шепнул Твен Роберту.

— Кое-что знаю, — ответил Роберт.

— Осторожно! — выпрямился Тесла, почувствовав себя Вергилием. — Мы еще не в аду. Но уже в пути. Per me si va de la citta dolente… Весьма волнительный опыт для суеверных.

Воздух был настолько насыщен электричеством, что им казалось, будто они продираются сквозь паутину. Посетители ждали, когда в помещении из эктоплазмы сформируются руки и начнут гладить их по лицам.

Тесла пояснял:

— Некоторые из находящихся здесь аппаратов предназначены для создания вибрации такой интенсивности, которой ранее не могли достигнуть. Когда колебания моих осцилляторов совпадут с вибрацией Земли, я смогу передавать без проводов не только информацию, но и энергию.

— А это что у вас? — спросил Твен.

— Вся энергетическая жизнь, от Солнца до человеческого сердца, есть не что иное, как результат пульсации, колебания на определенной волне, — не расслышал его Тесла.

Пока он указывал длинным пальцем то на один, то на другой безымянный предмет, чистый, звонкий голос Теслы пулеметной очередью расстреливал слушателей повторяющимся словечком «это»:

— Это осцилляторы, которые способны разрушить Бруклинский мост. Это самовключающиеся лампы. Это прибор для «сенографии». Это дух, который живет в моей катушке.

Он повернул рубильник, и пятиметровая молния сверкнула в помещении. Ее грохот заставил гостей втянуть головы в плечи. Они еще сильнее сгорбились, когда повсюду затрещали дружелюбные разряды.

— Это малые духи, — объяснил Тесла.

Гости не решались выпрямиться.

— Это всего лишь демонстрационная версия того, что постоянно протекает во всем мире, в том числе и внутри нас.

Пока молнии весело потрескивали вокруг, Тесла предложил друзьям подняться на платформу с вибрационной подстилкой. Старый писатель с серебряной сединой и сияющими глазами встал на нее первым. Он стоял среди сверкающих молний в победоносной позе гордого петуха. Потом он воскликнул:

— Так ведь это прекрасно!

— Осторожнее с… — начал было Тесла, но было поздно.

Юморист понял, что вибрация стимулирует работу кишечника, причем мгновенно, и он прытко соскочил с платформы и бросился в туалет. Оттуда он вернулся с необычным выражением на лице, и все долго смеялись. Они выпили, паря в амебоподобной голубизне.

— За фотографию! — воскликнули гости.

— За фотографию! — поддержал тост Тесла.

Потом он фотографировал их, воспользовавшись светящимися трубками. Сначала носатый Джозеф Джефферсон и платиновая блондинка Марион Кроуфорд увековечили себя в волшебном интерьере. Потом Тесла запечатлел седую прядь и испуганные глаза Кэтрин. И под занавес фотография сохранила висячие усы Твена. Твен держал в руках лампу, светящуюся без всяких проводов.

Это были фосфоресцирующие фотографии.

Впервые в мире.

Календарь на стене утверждал, что на дворе было непогожее 26 апреля 1894 года.

Никола Тесла улыбался, глядя в пол. Роберт Андервуд Джонсон задрал нос к потолку, отыскивая рифму. С полки камина непонимающе смотрели фотографии родителей Роберта, Нимрода и Кэтрин. У отца была прическа в стиле тысяча восемьсот пятидесятых, которую можно было бы назвать дурашливой. Мать считалась изумительной красавицей, однако фотография утверждала обратное.

Два усердных стихотворца решили перевести стихи Йована Йовановича Змая. Стихотворец № 1 объяснял смысл стихов. Стихотворец № 2 превращал его в элегантную, несколько пустоватую поэзию.

Мучась над переводом слова «клокотание», Тесла встал и прошелся вдоль японской ширмы.

— Если смотреть со стороны, то сербский язык кажется малым, но он просторен внутри себя, — жаловался он.

— Не вздумай написать рукой то, что, воскреснув, не пожелаешь увидеть! — ответил ему Джонсон цитатой из «1001 ночи».

Лицо Роберта уже отметила печать зрелости. Его римский нос свидетельствовал об огромной внутренней энергии. Красивое лицо начало принимать добродушное выражение сенбернара. Трижды в день они обменивались через курьера записками. Роберт конспиративно подписывал их «Лука», в честь Луки Филипова, героя стихотворения Змая[15].

Пока они переводили Змая под благозвучными часами, украшенными солнцами и лунами, фиакр Теслы ожидал его перед домом.

— Папа-а-а, а можно тебя о чем-то спросить? — тянул избалованный Оуэн.

— Спрашивай.

— А можно мы покатаемся на дяди-Николиной коляске? — спрашивал маленький манипулятор, прикрываясь сладенькой улыбкой.

Это была коляска с колесами из литой резины, чудом эластичности. Под ноги Агнесс и Оуэну укладывали бронзовую грелку и укутывали их шотландским пледом.

Кучер возил их по улицам, залитым желтыми и голубыми огнями, и по глубоким тенистым аллеям парка, и дети чувствовали себя взрослыми.

Цок-цок!

Агнесс начинала подвывать, и маленький Оуэн боялся, что она превратится в вукодлака[16].

Пока дети катались, Роберт рассказывал Тесле о своей Кэтрин:

— На свадьбе ее букет подхватил журналист. Во время беременности я целовал ее в живот. Перед тем как принять на руки новорожденную Агнесс, я не знал, где находится центр мира. Взяв ее в свои объятия, я понял: теперь знаю.

Новоиспеченные отец с матерью вставали ночами, чтобы прислушаться к дыханию Агнесс.

— И как я сделал ей предложение, — вспоминал Роберт, широко открывая глаза, увенчанные пенсне. — Я привел ее на скалу над Гудзоном и на фоне роскошного пейзажа спросил, возьмет ли она меня в мужья. Перед самой свадьбой она, разозлившись на меня, бросила кольцо в огонь. И я вытащил его — голыми руками!

Джонсон прервал рассказ, чтобы отобрать тапку у терзающего ее с рычанием Ричарда Хиггинсона Первого. Роберт жизнерадостно рассмеялся:

— Потом мы помирились. Я обнял ее. Она вздохнула: «Обнявшиеся мужчина и женщина — крепость в холоде космоса!» — Роберт остановился, глаза его смотрели куда-то вдаль. — Никогда этого не забуду.

Короче говоря, между изобретателем и поэтом постепенно возникла настоящая римская дружба, о которой с похвалой бы отозвался Сенека. Если Никола попадал в стесненные финансовые обстоятельства, от Роберта неприметно приходил чек. В лице Роберта, который был на пять лет старше, Никола приобрел настоящего брата, такого, какого у него никогда не было, — доброго, а не отстраненного, как боголикий Данила.