Наталья еще терялась, не знала, как же ей поступить. Нужно что–то решать. Она уже склонялась к мысли, что им вместе быть не суждено. Но и вырвать из своего сердца сразу, бесповоротно чувство была не в силах.

Днями позже, когда вновь встретились и Роман Семенович перво–наперво спросил, что же ее тогда так мучило и разобралась ли она в самой себе, Наталья по тону его голоса и выражению лица поняла, что он настроен все выяснить сразу. Она почувствовала, что уходить от настойчивого вопроса больше не может, прибегать к женскому лукавству не было смысла. Видно, настало время для прямого разговора. Придав лицу озабоченно–строгое выражение, она проговорила:

— Роман Семенович, я вам сейчас все расскажу. Только ответьте прежде всего на мой вопрос, согласны?

— Буду рад.

— Скажите, пожалуйста, играет ли какую–нибудь роль возрастная разница?

— Смотря в чем и между кем? — спросил в свою очередь хирург и спохватился: — А что тебя так занимает?

— Просто в порядке любопытства. Влияет ли разница в летах между, как бы сказать… между любящими?

— А как ты думаешь? — вопросом на вопрос ответил Роман Семенович.

— Полагаю, влияет, и даже очень, — добавила она.

— Склоняюсь и я к этой мысли, — не покривив душой, сдержанно проговорил Роман Семенович и, чувствуя подводное течение в затеянном разговоре, вынужден был осторожничать: — Разница лет, понятно, влияет, но не всегда. Далеко не всегда. — Сделал паузу, как бы давая этим осмыслить сказанное, продолжил: — Надо учитывать не только разницу лет, но и разницу натур. История медицины знает примеры, когда ученые и вообще люди напряженного умственного и, стало быть, нервного труда до старости… до глубокой старости, — подчеркнул он, — жили во всех отношениях полноценной жизнью… Семьи не только не распадались, но появлялись у них и дети. Все зависит от индивидуумов… Выходит, тебя это и мучило? — спросил Роман Семенович и, не дав ей выговорить, упрекнул: — Женщина ты проницательная, умная, а окружающих не можешь до сих пор понять и по достоинству оценить их… — Говорил он о многих, хотя и делал очевидный намек на себя.

Наталье стало неловко, и она пыталась мягче объяснить свое замешательство.

— Чтобы понять, нужно время, а поступать вот так, сгоряча, необдуманно — можно и впросак попасть. Ошибку легко допустить, трудно будет ее исправить. — Сказав это, она неожиданно сменила разговор: Теперь пора и подумать, где кому быть после войны…

Роман Семенович догадался, что сказано это было для него, и ответил загадочной фразой:

— Готов служить. Куда игла, туда и нитка!

— Вы что имеете в виду?

— Захотите в деревню или в город, туда и я помчусь.

— Ах, вон вы о чем! — рассмеялась Наталья. — Ну, Роман Семенович, вы просто какой–то неувядаемый!

— Вот именно!.. Могу похвалиться, никакая хворь меня не берет, никакие недуги… А ведь две войны дюжил на своем горбу. Две! И выжил, как говорится, всем смертям назло.

— Между прочим, в начале войны мне Алексей писал, что он не верит в смерть, и это спасало… Я тоже, по его примеру, не верю ни в какие опасности, грозящие жизни.

— Вера — великая вещь, — поддержал хирург и осторожно спросил: — Кто такой Алексей?

"Ревнует", — подумала Наталья, видя, как лицо у хирурга потускнело, и ответила нехотя:

— Мой бывший муж.

— Бывший… — шепотом повторил Роман Семенович и ощутил, как от сердца у него отлегло, понял, что возврата к прежнему не может быть, а высказался так, словно бы заверял ее, Наталью, в своей убежденности: — Не люблю, когда люди сходятся, а потом расходятся.

— Что же, этим людям прикажете всю жизнь казнить себя, живя разными интересами или, более того, во вражде, как чужие?

— Надо выбирать осмотрительнее, постоянство ценить!

Он почему–то думал, что разлад в семье у них произошел по вине мужа, и, говоря о постоянстве, хотел лишний раз польстить Наталье.

— Я тоже так думаю, — медленно ответила она.

— А что же случилось с вашим Алексеем… в смысле разлада? К другой переметнулся? От такой красивой женщины и бежать — преступно!

И опять в его словах слышалась нескрываемая похвала в ее адрес.

Между тем на лице у Натальи появилась хмурость, будто пережитое по сей день не давало ей покоя, и Роман Семенович уже пожалел, что затеял этот разговор. Наталья же, коль спросили у нее, с горечью в голосе проговорила:

— Долгая история — ворошить прошлое. Скажу только: не он виноват. По моей глупости…

Роман Семенович посочувствовал ей, пытался даже успокоить:

— Что было, то быльем поросло, и тужить не надо, раз такое случилось.

Оба умолкли, испытывая неловкость.

Тягостную паузу нарушила сама Наталья.

— Хотите чаю? — поднимаясь со стула, проговорила она. — Угощу вас айвовым вареньем, нет, лучше из инжира, помните, который мы нарвали? Прелесть, скажу вам! — и Наталья провела ладонями по лицу, как бы стирая усталость, потом запрокинула за плечи сползшие на грудь длинные, разметавшиеся пряди иссиня–черных волос, повернулась и медленно пошла на кухню. Роман Семенович краешком глаз сопроводил ее, откровенно любуясь и покачивающейся походкой, и фигурой, — боже мой, какая стать! — и заулыбался, испытывая возбуждение. И когда Наталья вернулась, держа перед собой поднос с вареньем в вазочке, с фаянсовыми чашками, он все еще улыбался, и она не удержалась, спросила:

— Вы чему–то очень рады?

— Ты, Наталья–свет, неудобно как–то, но признаюсь, очень… очень мила! — отвечал Роман Семенович. — Такая женщина — прелесть, и… одинокая. Нет, этого нельзя представить! Ты должна быть счастлива. Имеешь на это право. Тебе бы нужно выйти замуж…

— Муж не находится… — усмехнулась Наталья. Усмехнулась притворно, тогда как сама была уверена в себе, знала себе цену, и своей красоте, и своему живому уму.

Романа Семеновича так и подмывало сказать: "Как нет мужа? А я… Чем не муж?" — но он этого не сказал. Мог сказать, возможно, какой–то другой женщине, но не ей, Наталье, перед которой тушевался, просто–напросто пасовал, не мог говорить об интимных чувствах прямо, открыто, как подобает мужчинам в его возрасте. С ней, Натальей, все было для него иначе, совсем по–другому — намного сложнее. Для него это, может быть, последний случай, когда судьба посылает ему счастье, и брать его нужно крайне осторожно.

С того времени, когда Роман Семенович увидел ее, Наталья жила в нем. И он, если бы откровенно мог сознаться кому–то в этом, наговорил бы массу восторженных слов о ней, потому что ходил, не чувствуя ног, будто летал на крыльях, и все в нем пело, играло. Все вокруг казалось радужно–милым. И если раньше страдания людей, их искаженные лица, их душераздирающие крики, запекшаяся кровь на повязках действовали на него угнетающе, расшатывали и без того подорванные нервы, то теперь, приходя в госпиталь, он переносил все это гораздо проще.

Роман Семенович брался за каждую операцию с такой же готовностью облегчить страдания бойцов. Но он — улыбался… Раненые, глядя на улыбающееся лицо хирурга, приободрялись. Ведь настроение передавалось и им, подопечным его. И эту радость, душевный подъем незримо, даже на расстоянии давала ему только она, Наталья. Теперь же, когда они сидели рядом, Роман Семенович настолько волновался, что порой становился рассеянным.

— Чай остывает, пейте. Варенье вот… — проговорила Наталья, чем вывела его из состояния радостной задумчивости, и положила ему на блюдечко варенье с янтарными дольками инжира.

Ему ничего иного не оставалось, как взять ложечку, помешать в чашке, попробовать варенье.

— Приятно. Очень приятно! — машинально похвалил Роман Семенович и опять размечтался. Близость Натальи, от которой он был без ума, мешала ему и думать и говорить связно.

— Но возможно ли такое? — сорвалось с его уст, сорвалось непроизвольно, сам того не хотел сказать Роман Семенович.

— Что возможно? Вы, Роман Семенович, что–то недоговариваете? Наталья посмотрела на него пристально.