— Надеюсь, вы поняли меня, — сказал генерал. — Поняли мои истинные намерения?

— Да, господин генерал, — ответил за нас всех Мурат.

— Я не хочу сказать, что вы должны стать безразличны ко всему. История с куропаткой задела вас до глубины души. В этом ничего удивительного нет. Но плохо, что вы поддались своим чувствам и проявили чрезвычайную поспешность и неосмотрительность. Вы чуть было не совершили поступок, который еще за день до того сурово осудили бы. Вы повели себя как безрассудные мальчишки, не подумав о том, что, во-первых, никогда не добились бы своей цели и что, во-вторых, нанесли бы непоправимый ущерб своим семьям.

Дядя оседлал своего любимого конька и теперь будет нас поучать и воспитывать. Ему, наверно, казалось, что мы получаем от этого удовольствие, хотя на самом деле мы едва сдерживали готовое прорваться возмущение. Но попробуй только возрази ему! И мы помалкивали, словно набрали в рот воды.

Генерал снова хлопнул ладонью по подлокотнику.

— Ну, все! Мне пора уходить. Есть у вас ко мне вопросы?

— Не желаете чашечку кофе, господин генерал? — спросил Мурат.

— Лучше чаю.

Мурат поднялся и вскоре принес для всех нас чай.

— У нас к вам большая просьба, — сказал, отхлебнув из чашки, Наджи.

— Какая именно?

— Вы не могли бы сделать так, чтобы из нашей квартиры убрали подслушивающее устройство?

— Это может сделать только тот, кто его установил.

Мы застыли в недоумении. Выходит, нам и впрямь больше ни о чем нельзя разговаривать в собственной квартире? Я моргнул ребятам, чтобы они помалкивали, но их словно кто-то тянул за язык:

— Это ли не попрание законности, не вмешательство в личную жизнь?

— Не давайте повода вмешиваться в нее.

— Как?! Установили подслушивающее устройство…

Дядя мелкими глотками прихлебывал чай.

— Хороший чай, спасибо. — Он взглянул на часы. — Ну, мне пора.

Мы проводили его до дверей. На прощание генерал каждому пожал руку и сказал:

— До свидания. Учитесь и не забивайте себе голову всяким вздором. Желаю успехов. — Уже стоя на пороге, он вдруг обернулся: — Ах да, я забыл вам сказать: по дошедшим до меня сведениям, в миссию американской военной помощи поступила докладная о всех обстоятельствах дела Джона Харпера. В целях обеспечения его безопасности решено перевести его в другое место. Когда и куда, еще не известно. Так что имейте в виду, ваш план похищения заранее обречен на провал. Все необходимые меры предосторожности уже приняты. Понятно?

Нас, пожалуй, даже обрадовало это сообщение. Однако мы ничем не выдали своей радости. Мне подумалось, что эта радость в чем-то сродни мальчишескому самодовольству: не иначе как наше вмешательство повлияло на принятие такого решения. Значит, не такие уж мы безобидные!

Дядя снова пожал нам руки и удалился. Мы заперли за ним дверь и вернулись в комнату.

— Вай, до чего охота пожевать чего-нибудь! Ва-а-ай! Хотя бы долмы.

— По мне, так жареная печенка лучше. Ва-а-ай!

— Или папаскарысы.

— А я вот миндальные пирожные люблю, — сказал Наджи.

— Творожники лучше всего, — усмехнулся Мурат. — Но в общем-то твой дядя мне понравился.

— Истинный солдат.

— Почему он ни слова не сказал о том, какие беспорядки творятся в стране? Избивают студентов, врываются в университет…

— Он истинный солдат, — повторил я и больше не проронил ни слова.

— Надо сообщить Эльвану-чавушу, что его дело завершилось и он может спокойно возвращаться в свою деревню.

— Завтра посадим его с внуком в минибус до Кырыклы.

— Ну и дела…

— Ох-ох-ох…

Рассказывает Яшар.

Возле Туслога к нам подошли полицейские:

— Чтобы духу вашего здесь больше не было! Еще раз увидим — заберем в участок, и вам тогда уж не отвертеться. Никто и ничто вам не поможет — сгниете заживо.

Мы пошли в Кызылайский сквер и сели на скамейку.

— А ведь нас вали хотел принять, — сказал дед.

— Наверно, забыл. Мы не очень далеко оттуда. Давай пойдем сами.

Халиль-агабей приходил к нам в постоялый дом, мы долго разговаривали с ним. Он рассказал, как им пришлось отказаться от похищения, как все их разговоры, оказывается, записывали на пленку, и теперь придется придумывать что-нибудь другое. И еще он сказал, что за ними, наверно, устроили слежку. Раньше мне бы такое и в голову прийти не могло — что полицейские иногда переодеваются в обычную одежду и следят за людьми. Значит, и нам в постоялом доме надо держать ухо востро — может, и за нами следят переодетые полицейские. Халиль-агабей предложил отправить нас в Кырыклы. Но мы отказались. Говорить о наших делах можно, оказывается, только на улице, в людных местах, например на автобусной станции. Он дал нам немного денег. Вот мы и пошли в Туслог, но нас оттуда прогнали. Сидим теперь на скамейке в сквере и головы ломаем, что делать дальше.

Мы и раньше бывали в этом сквере. Скамеек тут мало. По центральной дорожке носятся прохожие. Каждое утро сюда приходит много женщин и девушек, попадаются совсем молоденькие. Все они сильные, ладные, одеты в широкие платья, с большими шерстяными платками на плечах — по всему видать, деревенские. Эти женщины собираются здесь для того, чтобы наняться на работу — мыть окна, убирать квартиры, стирать белье. «В день получаем по тридцать пять — сорок лир», — говорят они.

Кое-кто из них, наверно, не отказывается и переспать с мужчиной. Это им тоже приносит небольшой доход. Я слышал, будто в городах некоторые холостяки, имеющие достаточно денег, приглашают таких женщин.

Вдруг к нам подошел какой-то человек в кожаном пиджаке и с фотоаппаратом через плечо. У него были длинные бахромчатые усы и глаза цвета распаренных желудей. Он почему-то все время улыбался. Этот человек нацелил на нас свой аппарат и щелкнул.

— Не надо! Прошу тебя, не надо снимать! — попросил дедушка, но тот еще раз навел аппарат и щелкнул, потом присел рядом на скамейку. Прохожие стали оглядываться на нас.

— Здравствуй, дедушка.

— Здравствуй, но я тебя что-то не…

— Как поживаешь?

— И похвастал бы, да нечем. Жизнь собачья…

— Расскажи-ка, дед, чем закончилась ваша история с куропаткой.

— Откуда тебе ведомо? Кто ты такой?

— Мне рассказал о вас мой товарищ, депутат от Трабзона. Я журналист. Сегодня вас полицейские прогнали от Туслога. Я был там и сделал снимки. Вы, кажется, из Сулакчи? Из какой деревни?

Один за другим посыпались вопросы, дедушка насилу успевал отвечать на них.

— Как зовут американца, отнявшего куропатку? Когда это случилось? Как он оказался в вашей деревне? И часто у вас охотятся американцы? Они что, стреляют из винтовок или автоматов? Какую работу обещал американец твоему сыну? Почему не устроил его? Правда ли, что куропатка была ручная? Товарищ сказал мне, будто вас избивали в полиции. Так ли? Значит, решили не возвращаться домой, пока не получите куропатку обратно?

Он заставил нас подняться со скамейки, поставил так, что у нас за спинами оказался небоскреб, и снова сфотографировал.

— Я напишу обо всем этом в газете, дедушка. Завтра сможете прочитать. Да пошлет вам Аллах удачу.

— Иншаллах, — ответил дед.

Нам надоело сидеть в сквере, и мы прогулялись по Кызылаю, прошли мимо небоскреба, кондитерских, жилых домов, магазинов, в которых продают одежду. Так мы добрались до министерства сельского хозяйства, потом до Лебединого парка. Мы опять присели на скамейку отдохнуть. В полдень купили хлеба в лавке и снова вернулись в парк. Ели и смотрели на воду в бассейне, на деревья, среди ветвей которых порхали разные птицы. Какой-то пожилой мужчина, с виду ненамного моложе моего дедушки, гулял со своими двумя внуками и фотографировал их. У него фотоаппарат был совсем не такой, как у журналиста. У того при каждом щелчке вспыхивала яркая вспышка, а у старика просто раздавался тихий щелчок. Мальчишка чуть помоложе меня продавал маковые бублики с лотка.